- За что в России преследуют журналистов, гражданских активистов и обычных пользователей соцсетей.
- В Перми судят горожан, прикрепивших к манекену фотографию президента России. Им грозит до семи лет лишения свободы.
- ЕСПЧ вынес новое решение по жалобе на домашнее насилие в России, но власти не спешат принимать закон о защите от насилия в семье.
СВОБОДА СЛОВА ИЛИ ОПРАВДАНИЕ ТЕРРОРИЗМА?
Начнем с истории, которая разворачивается сейчас в Пскове, где за "оправдание терроризма" судят нашу коллегу – журналистку Светлану Прокопьеву. Ей грозит до семи лет лишения свободы. Впрочем, Светлана далеко не единственная, в чьих рассуждениях о причинах взрыва в архангельском управлении ФСБ полтора года назад следователи видят "оправдание терроризма". В студии Радио Свобода – сопредседатель Профсоюза журналистов и работников СМИ Игорь Ясин, на видеосвязи – Светлана Прокопьева.
Видеоверсия программы
Светлана, как проходили первые дни слушания?
Светлана Прокопьева: Довольно динамично. В первый день мне зачитали обвинение, я выказала свое отношение к нему, заявила, что категорически с ним не согласна, не признаю свою вину, более того, мне непонятно это обвинение, потому что оно совершенно не конкретное. Ни в обвинительном заключении, ни в экспертизах, ни в предупреждениях Роскомнадзора, которые получали ранее СМИ, не выделены те самые фразы, в которых якобы обнаружены признаки оправдания терроризма. Поэтому мы говорим о том, что мое право на защиту нарушено.
Это выглядит совершенно абсурдно: кому-то что-то показалось – и теперь у меня вот это уголовное дело
Потом прошли допросы свидетелей. Допросили тех самых представителей Роскомнадзора, которые, конечно, уже ничего не помнили: "Столько времени прошло! У нас миллионы документов. Нет, не помним". И они тоже не могли выделить никакие фразы, к которым у них были претензии. Девушка из Радиочастотного центра, которая обнаружила чудовищное "преступление" в интернете, призналась, что она не специалист, не судебный лингвист, поэтому ни о чем конкретном говорить не может. Ну, вот ей показалось, что формируется положительное отношение к взрывнику, поэтому она все это дальше направила по инстанциям. Я не знаю, насколько точно они излагали фактическую картину, были ли какие-то звонки, про которые они не говорят, какие-то указания. Но чисто внешне дело выглядит совершенно абсурдно: кому-то что-то показалось – и теперь у меня вот это уголовное дело.
Марьяна Торочешникова: Как вы думаете, почему прицепились именно к вам?
Светлана Прокопьева: Наверное, дело в том, что в регионах "надо по кому-то работать", а по кому в Пскове, как не по мне?! Независимых журналистов, тем более таких отвязных, которые довольно резко говорят все, что думают, не очень много. Многие работают в СМИ, которые зависят от властей, другие лояльны своим работодателям, боятся лишний раз сказать что-то резкое. Я никогда не ставила себе такие ограничения, всегда открыто выражала свое мнение, критично относилась к властям, никогда этого не скрывала. Я не вижу никакого преступления в том, чтобы не любить Путина, например. И я говорила об этом по любому удобному поводу, анализируя ситуацию в стране или какие-то проблемы, с которыми сталкивается регион, начиная от бюджетных отношений и заканчивая памятниками культурного наследия, которые у нас не спасают. Конечно, давала какие-то политические комментарии про кампанию Навального, про невыборы Путина. Я была на виду, и если надо было кого-то запрессовать и получить на этом деле галочку, то, конечно же, меня.
Марьяна Торочешникова: Игорь, вы разделяете мнение, которое высказал Александр Верховский, о том, что статья об "оправдании терроризма", "экстремистские" статьи и еще ряд других положений Уголовного кодекса становятся хорошим инструментом для подавления несогласных и тех журналистов, которые на виду?
Игорь Ясин: Конечно, согласен. Мы в профсоюзе журналистов ведем мониторинг, каждый год готовим доклады о нарушениях прав журналистов в России. В прошлом году у нас был список журналистов, которых, по нашему мнению, незаконно преследовали за их профессиональную деятельность. В этом списке около 17 человек, в основном там были кейсы, связанные с каким-то вымогательством, с делами с наркотиками, как в случае с Иваном Голуновым. Но в прошлом году мы отметили несколько кейсов сразу, связанных с антитеррористическим законодательством, которое использовалось против журналистов: дело Светланы Прокопьевой, а до нее еще было дело Виктора Корба, дело Абдулмумина Гаджиева, дагестанского журналиста, которого – уже не стали мелочиться – обвинили не в оправдании, а в финансировании терроризма, хотя у нас нет сомнений, что это преследование за его профессиональную деятельность.
Марьяна Торочешникова: Почему выбор пал на антитеррористическое законодательство? Легче доказывать, что-то придумывать, подогнать под "терроризм"? Или это для того, чтобы сделать из неугодных журналистов в глазах широкой общественности "пособников всего зла на свете"?
Игорь Ясин: Да. Даже странно, что не пытались (или не в такой степени) делать это раньше. Естественно, "терроризм" – это такая страшилка, которую легко использовать для того, чтобы очернить кого угодно, чтобы у широкой публики не было даже желания разобраться в этом. Ведь если речь идет о терроризме, то, "наверное, что-то там есть, и вообще, это страшная тема, лучше туда не соваться". Возможно, на это и расчет: бросить страшное обвинение, о которого потом уже просто не отмажешься.
Марьяна Торочешникова: Эффект "протухшей рыбы", как это называется у пропагандистов.
Дела, подобные тому, что сейчас развивается в Пскове у Светланы Прокопьевой, опасны еще и тем, что нет определенности. Каждый год в России становится определенным только полное отсутствие правовой определенности. Появляются какие-то новые законы, которые как угодно трактуют правоприменители, а вслед за ними суды. Примерно то же самое происходит сейчас с историями, связанными с делами так называемых "fake news". На днях Международная "Агора" опубликовала доклад, где обратила внимание на довольно любопытные тенденции в этой области.
К нам присоединилась другая наша коллега – корреспондент Радио Свобода в Санкт-Петербурге Татьяна Вольтская. Ее обвинили в распространении fake news – за интервью с врачом реаниматологом, который рассказал о нехватке аппаратов искусственной вентиляции легких в больницах Санкт-Петербурга. Сначала эту публикацию проверяли в Управлении по расследованию особо важных дел Следственного комитета, но затем материалы передали в полицию, где на Татьяну составили протокол о распространении ложной информации о коронавирусной инфекции.
Татьяна, вы продолжаете возмущаться? Опрашивали ли врачей? Какова ситуация в Санкт-Петербурге с обеспечением медиков необходимым медицинским оборудованием?
Татьяна Вольтская: За это время я поняла: узнать, что у нас реально творится в больницах, невероятно сложно, так как врачи зависят от главврача, а главврач целиком зависит от властей, и главная его задача – создать такую картинку, что у него все в порядке. Ни в коем случае нельзя сказать, что в больнице чего-то не хватает.
А что касается моего дела, то, судя по всему, возможно, врача, с которым я говорила, нашли. Но это их дело, я соблюдаю закон о СМИ и не выдаю имени своего анонимного источника. Тем не менее, некоторое время назад неожиданно на даче, где я сейчас живу, я нашла повестку в местное, деревенское отделение полиции: его просто засунули в мою калитку. Мы поехали туда с адвокатом Леонидом Крикуном и обнаружили, что материалы из Следственного комитета прислали местным полицейским.
Сначала этим занимался старший следователь по особым делам Следственного комитета России по Петербургу Беляков. Он посетил меня на даче, взял с меня объяснения. После этого была тишина. А позже выяснилось, что все вроде бы спускается на уровень местных полицейских, потому что капитан Беляков очень пристально спрашивал меня по поводу того, где именно я брала интервью у врача, который сообщил мне такие страшные сведения. А поскольку интервью я брала у себя на даче, значит, это и является местом совершения мною то ли преступления, то ли правонарушения, так что по этому месту все и происходит. Сюда могут прийти с обыском, но пока не приходили.
Единственное, что не так плохо: дело из уголовного превратилось в административное. Сегодня я на один день приехала в Петербург и увидела конверт из Следственного комитета: "Направляю вам копию постановления об отказе в возбуждении уголовного дела по материалам проверки такой-то. Капитан Беляков". Он интерпретирует мое объяснение и почему-то пишет, что я лично не знала врача, у которого брала интервью, почему-то пишет о том, что я дала ложные сведения.
В общем, им все равно надо сделать так, чтобы эти сведения обязательно были ложными. Естественно, ничего подобного в своем объяснении я ему не писала. Я точно передала слова анестезиолога-реаниматолога о том, что не хватает аппаратов ИВЛ. Причем он рассказывал ведь не о том, что происходит именно сейчас, а о том, с чем российская медицина подошла к пандемии коронавируса. А если не хватает лекарств и медиков, если в реанимацию попадает больше больных, чем имеется аппаратов ИВЛ, то, естественно, у врачей нет никакого выхода, кроме как отключить от аппарата уже безнадежного больного и подключить того, кого еще можно спасти.
Марьяна Торочешникова: Кстати, события последних дней показывают, что ложной могут объявлять не только любую информацию, не совпадающую с текущей официальной позицией властей, но даже сатиру.
Игорь, у вас есть объяснение происходящему? Что, настал век цензуры?
Ложной могут объявлять не только любую информацию, не совпадающую с текущей официальной позицией властей, но даже сатиру
Игорь Ясин: Часто в таких ситуациях хотят надавить не столько на журналистов, которые уже готовы к какому-то противостоянию и понимают, в какой стране мы живем, но и на других людей: в данном случае, когда мы говорим о так называемых "фейках" о коронавирусе, на врачей. Пытаются надавить на медицинские источники, на людей, которые делятся с журналистами информацией, рассказывают о том, что происходит: чтобы запугать и заткнуть рты. Цель та же самая.
Марьяна Торочешникова: А чем же им помешали такие паблики, как Наливкин? Неужели там люди, совершенно лишенные чувства юмора, которые готовы цепляться за все, как в истории с Чиполлино?
Игорь Ясин: Да. Юмор, карикатура – это же очень тонкое оружие, очень эффективное в СМИ. Конечно, когда их так осмеивают, когда ты они власти превращаются в объект насмешек, для них это очень опасно. Поэтому будут преследовать и актеров, и всех остальных. Журналистов среди жертв таких репрессий пока не так много, может быть, потому, что журналисты лучше к этому готовы. А после прошлогоднего опыта с делом Ивана Голунова у властей, думаю, долго еще не будет желания так сильно давить журналистов. И жертвами преследований становятся, как правило, обычные люди, блогеры, активисты в регионах. Но и журналисты тоже.
Как я понимаю, с Татьяной Вольтской была первая угроза возбуждения уголовного дела по новой статье 207.1. В итоге оформили протокол по административной статье. Такая же история произошла с журналистом "Московского комсомольца" в Томске. Он написал о первом случае заражения в области, и на него оформили протокол по той же статье Административного кодекса, требовали выдать источник, пытаясь надавить на людей, чтобы они не общались с журналистами.
Марьяна Торочешникова: И чтобы общество не знало о сути происходящего. Сейчас многие запутались и не понимают, что происходит на самом деле, потому что источники противоречат друг другу. Светлана, какие у вас ощущения: как долго будет длиться это разбирательство, и велики ли шансы на оправдание?
Светлана Прокопьева: Я думаю, что шансы на оправдание в рамках статистики, то есть абсолютно никакие. Я на это не рассчитываю. Тем более, военный суд живет по своим правилам. Хотя у меня нет абсолютно никаких претензий к тому, как судьи ведут процесс. Следующее заседание назначено на понедельник, потом вторник и пятница, то есть суды идут не каждый день, так что, видимо, это затянется на несколько недель. В понедельник, насколько я знаю, уже вызваны на видеосвязь эксперты, которые давали самые первые заключения еще в рамках доследственной проверки. Мы готовимся к допросу. Будет очень интересно поговорить с ними о том, как они обнаружили вдруг "оправдание терроризма" в обычной критической колонке.
Марьяна Торочешникова: По подобным делам возникает очень много вопросов именно к экспертам, которые делают те или иные выводы. Кстати, когда вам подписали обвинительное заключение, мы разговаривали об этом в прямом эфире Радио Свобода, и вы как раз сомневались в качестве экспертизы по этому делу.
Татьяна, у вас следующий шаг, насколько я понимаю, – обжаловать административный протокол?
Татьяна Вольтская: Наверное. Во всяком случае, мы будем бороться и доказывать, что я не желала распространять никакую заведомо ложную информацию.
Я все время разговариваю с врачами, медсестрами, санитарками, и у меня просто угнетенное состояние, потому что люди фантастически боятся. Это что-то невероятное! У них кредиты, они помогают детям, "а вдруг уволят"... Если увольняют врача, то, как мне говорят, в другом месте сразу же звонят прежнему работодателю – главврачу, и если тот сообщает, что этот врач строптивый, правдолюбец, то его никуда не возьмут. А если он какое-то время не работает, хоть несколько месяцев, то потом ему очень трудно подтвердить квалификацию. А для врача потерять профессию... Это же призвание! И это означает перечеркнуть всю свою жизнь, отказаться от профессии, от результатов очень тяжелой учебы, которую он преодолел. Конечно, это очень сложно. Но медсестры, санитарки, которых так не хватает... Мы же везде видим цифры – не хватает буквально тысяч медперсонала!
Марьяна Торочешникова: Конечно, люди запуганы, они не знают, какое будущее их ждет, и их еще бесконечно накручивают и демонстрируют, что может с ними произойти.
ДЕЛО О ЧУЧЕЛЕ ПУТИНА
Если о депутатах и полицейских шутить нельзя, то уж с Путиным и подавно шутки плохи и могут закончиться уголовным делом. Троим жителям Перми грозит до семи лет лишения свободы за то, что они якобы сделали чучело Путина и прикрепили его к фонарному столбу в центре города. Рассказывает Анастасия Тищенко.
КАРАНТИН И ДОМАШНЕЕ НАСИЛИЕ
На этой неделе Европейский суд по правам человека в третий раз за год заявил о недостаточности мер защиты пострадавших от семейно-бытового насилия в России и преуменьшении масштаба проблемы властями. Судьи обязали чиновников выплатить заявительнице из Петербурга компенсацию и решить, наконец, системную проблему. На видеосвязи с нами – адвокат этой заявительницы из Петербурга Валентина Фролова, а в студии – Алена Попова, соучредительница общественной организации "Ты не одна", известный борец за принятие в России закона о профилактике семейно-бытового насилия.
Валентина Фролова: Жалоба моей доверительницы касалась того, что она подвергалась систематическому домашнему насилию. И, к сожалению, несмотря на то, что мы многократно обращались в полицию, в прокуратуру и в суды, нам не удавалось получить для нее какой-то защиты. В конце концов, нам пришлось прибегнуть к единственно возможному способу защиты ее прав – это уголовное дело частного обвинения. Это печально известная процедура, потому что бремя доказывания того, что домашнее насилие происходит, целиком и полностью возлагается на пострадавшую. Мы неоднократно говорили о том, что эта процедура является чрезмерным бременем.
ЕСПЧ в очередной раз высказался, что не должно быть никакого частного обвинения по делам о домашнем насилии. Более того, именно в практике по делам против Российской Федерации Европейский суд наконец-то сформулировал эту позицию, которая теперь является стандартом для других стран также. Ведь Россия – не единственная страна, которая до сих пор живет с этим пережитком – с отношением к домашнему насилию как к частному делу и с таким подходом, что потерпевшая сама пострадала, а теперь еще должна пойти и доказать, что это случилось на самом деле. Также Европейский суд в очередной раз сказал, что нет закона, нет охранных ордеров, ничего не меняется, и домашнее насилие – это вопрос равенства, вопрос дискриминации. На самом деле это базовый вопрос равенства, который в нашей стране не решается очень много лет.
Марьяна Торочешникова: Как я понимаю, Россия – чуть ли не единственная страна Совета Европы, у которой нет закона о профилактике семейно-бытового насилия, о защите его жертв. Алена, почему это происходит? Сколько лет вы уже бьетесь! И вроде бы в прошлом году после первого решения ЕСПЧ по делу Володиной зашевелились, даже Матвиенко что-то сказала, комитеты заработали. А потом – все, тишина.
Алена Попова: В разгар карантина Валентина Ивановна сообщила, что "мы вернемся к обсуждению законопроекта о домашнем насилии, когда окончательно победим коронавирус". А коронавирус невозможно окончательно победить, то есть мы, видимо, никогда не вернемся к обсуждению этого закона.
Но мы предполагаем, что случилась политическая конъюнктурщина, когда было выгодно приобретать голоса запуганных родителей, которых реально затравили фундаменталисты и ультраконсерваторы, говорящие, что "сейчас к вам в семьи вломятся западные агенты, украдут ваших детей и сдадут их на органы". И конечно, очень многие родители, особенно проживающие в регионах, сказали: "Нам не нужно этого закона". Они даже не читали закон, просто были запуганы. А теперь это уже не требуется делать, потому что скоро будут выборы, и люди пойдут голосовать за этих фундаменталистов.
Марьяна Торочешникова: А вот Валентина Фролова как раз по время этой пандемии, пока все сидели на карантине, работала на "горячей линии" "Зоны права" и разговаривала с людьми, которые подвергались домашнему насилию именно в это время, потому что уйти им было некуда. Мы с вами говорили в начале апреля: много ли людей из-за самоизоляции с тех пор оказались в еще худшем положении, чем были?
Валентина Фролова: Период вынужденной изоляции сделал уязвимых людей еще более уязвимыми по понятным причинам. Действительно, мы в "Зоне права" открыли "горячую линию", и за эти несколько месяцев получили около 120 обращений. Мы и до сих пор продолжаем консультировать, как и организация Алены "Ты не одна", и все другие женские проекты и организации, которые также были вынуждены активизировать свою работу в это время, перевести ее в онлайн-форматы.
Марьяна Торочешникова: Можно ли сейчас говорить о том, что бездействие правительства, на которое уже не раз указывал Европейский суд по правам человека, фактически спровоцировало появление новых жертв?
Алена Попова: Конечно! У нас девять общественных организаций, от которых в начале самоизоляции требовали принять срочные меры по защите жертв насилия. Колокольцев, глава МВД, еще 31 марта сказал: "Давайте, регионы, примите меры по защите жертв насилия...". Но ничего не было принято.
Наши чиновники соучаствуют во всех этих актах насилия, которые они должны пресекать
Безусловно, изменился уровень той агрессии, которая считается допустимой даже нашей системой. Это просто за гранью! Девушка звонит с Дальнего Востока и говорит: "Я не знаю, что делать. Я живу с молодым человеком. Сейчас он разбил бутылку о край стола, держит горлышко у моего горла и насилует меня. А до этого он меня избил. И вообще, он стал меня избивать каждый день". Другую девушку, из Новосибирской области, ее сожитель прижигал плойкой, а в другом регионе – утюгом. У них совместный семейный бюджет очень маленький, и что вот эти пять тысяч за нарушение режима самоизоляции пугают жертву, так что она никогда никуда не убежит, и она вообще уже всего боится.
Конечно, это не просто преступная халатность или попустительство, а соучастие в преступлении: наши чиновники соучаствуют во всех этих актах насилия, которые они должны пресекать.
Марьяна Торочешникова: Валентина, в недавнем решении Европейского суда по правам человека есть меры общего характера? ЕСПЧ еще раз сказал, что российское законодательство несколько ущербно, оно не защищает эффективно жертв домашнего насилия. Может ли Европейский суд заставить чиновников что-то с этим сделать? Или он может говорить, говорить, говорить, а они будут слушать, слушать, выплачивать компенсации и продолжать дальше игнорировать Европейский суд, вплоть до вступления в силу поправки в Конституцию, в которой, в том числе, написано, что ЕСПЧ не особенно и указ?
Валентина Фролова: В этом решении нет общих мер. Это касается совершенно конкретной ситуации моей доверительницы. Там признано нарушение, назначена компенсация. Где общие меры, возможно, могли бы быть, так это в деле, которое сейчас коммуницировано: Туникова и другие против России, – куда также входят жалобы Маргариты Грачевой, Ирины Петраковой и других заявительниц. Там как раз суд и задал вопрос: необходимо ли принять какие-то общие меры для того, чтобы изменить эту ситуацию? Мы пока не знаем, будет ли принято такое решение. Но по анализу тех решений, которые на сегодняшний день приняты Европейским судом, мы видим, что все недостатки очень хорошо описаны, суд прекрасно понимает, чего не хватает в российской системе, что работает не так. И я полагаю, что какие-то положительные рекомендации в этом смысле могли бы быть даны.
Алена Попова: Валя сегодня сказала мне: она верит, что примут законодательный документ в том или ином виде. В любом случае должен быть закон, защищающий жертв насилия. Я за идеальный закон, а кто-то за закон, в котором были бы прописаны хоть какие-то меры. Наше общее мнение: так или иначе, мы победим, все равно мы движемся в сторону такого законопроекта. Вопрос: когда он будет принят? Сейчас у нас начинается электоральный цикл, и все побежали говорить про ЖКХ, про все что угодно, но не про домашнее насилие.
Марьяна Торочешникова: Потому что это отталкивает. Алена Попова: Да, это негативная тема. Они говорят: "Не хочу ассоциироваться с этой темой". Вот как моя любимая Тамара Плетнева, председатель Комитета по делам женщин, семьи и детей: "У меня в Тамбове много жертв насилия, но про это я не буду говорить". Конечно! Зачем? Тебя так не изберут, спросят: "Ты чего там все созывы в Государственной думе делаешь, Тамара Васильевна? Где законы-то уже?" Конечно, все это очень прискорбно. Но я думаю, что следующий созыв, каким бы он ни был, в свои первые два года будет обсуждать этот закон.
Марьяна Торочешникова: Любой умственно и нравственно здоровый человек скажет, что нельзя бить слабых: детей, стариков, женщин. И таких, наверное, большинство.
Алена Попова: Сегодня романтический любовник ворвался и убил свою бывшую девушку, стрелял, убил ее ребенка, стоял у нее под окнами. Я читаю комментарии людей разного пола, возраста, материального достатка и статуса: "Он просто рыцарь! Его надо пожалеть. У него может быть такой эмоциональный надрыв! А она, дура, сама виновата – его довела".
Этому закону противостоят две категории людей. Первая – это ресурсные, не желающие отказываться от привилегий, власть имущие. В нашей стране это явно каста особых людей, которым можно все. Туда же относятся силовики…
Марьяна Торочешникова: …которые рассматривают людей как собственность.
Алена Попова: Они рассматривают нас как биомассу. А есть силовики, которые могут бить, убивать, и их отмажут. И вторая категория – это запуганные родители.
