“Дорогие братья, художники! В 1988 году я подарила полное собрание цветных автолитографий М. Н. Скуляри “Царскосельской коллекции” (когда она ещё не имела больших имён и не имела статуса Государственного музея), в том числе мной были подарены работы Якобсон, Ведерникова, Тырсы и др., я ждала 30 лет выставки, мне было 44 года, сейчас вот-вот 75, я напоминала, но безрезультатно! Наконец вчера было открытие. Но меня не пригласили…” – это крик души Наталии Скуляри, вдовы художника Михаила Скуляри, который раздался в соцсетях сразу же после открытия выставки “Ленинградская литографская мастерская” в Государственном музее “Царскосельская коллекция”. Наталия Скуляри – тоже художник, график, причину своего возмущения она объясняет так:
С 1932 года на его имя фактически был наложен запрет – из-за деда
– Михаил Николаевич Скуляри – редкий, удивительный человек, замечательный художник, ученик Петрова-Водкина, Рылова, он и у Филонова целый год занимался. Когда он учился в академии художеств, он самоучкой изобретал двигатели, академию закончил с отличием, знал несколько языков. Когда я недавно сделала небольшую выставку, ко мне подошла женщина и сказала: вы знаете, я изучала двигатели Скуляри в институте. Михаил Николаевич долгие годы болел, я за ним ухаживала, потом сама долго болела, меня поставил на ноги наш дом творчества “Челюскинское”. И я осталась без копейки, потому что шикарно мы не жили, договоров Михаил Николаевич не имел, а у меня была хорошая работа, но за годы болезней мне пришлось ее оставить. Он умер в 1985 году практически в нищете. Меня спрашивали, почему такой хороший художник так мало известен, а просто с 1932 года на его имя фактически был наложен запрет – из-за деда. Он внук известного генерала от инфантерии Эдуарда Владимировича фон Экка. Если его работы и вешали на выставки, то где-нибудь за дверью, в темном углу. Но в 2005 году в Русском музее прошла его выставка. Работы его я отдавала в разные галереи просто так, даром, книгу я его до сих пор не выпустила – у меня нет на это средств. Это уму непостижимо, что у такого художника до сих пор нет ни одной книги.
– Как же получилось, что вы отдали работы мужа в музей “Царскосельская коллекция”?
– В 1988 году я собрала полное собрание его шикарных цветных автолитографий, добавила туда работы его друзей – Якобсона, с которым он учился и дружил, Ведерникова, Тырсы, получился огромный, почти неподъемный рулон, да еще взяла некоторые книги и открытки и привезла в музей “Царскосельская коллекция”, который тогда не имел никакого статуса, был просто частной галереей. Этот музей располагался в очень милом домике в центре Пушкина, на него тогда заглядывались бандиты, угрожали владельцу галереи Александру Некрасову, внизу там был ресторан, положение было тяжелое. Некрасов принял от меня работы, о чем у меня есть акт с перечнем принятых работ. И вскоре галерее присвоили статус государственного музея – и бандиты тут же отстали. Тогда Некрасов почтительно передо мной склонялся, обещал сделать меня почетным членом галереи, но зачем мне это? Потом у меня заболела моя старая мама, были еще разные сложные обстоятельства, и я о галерее долго не вспоминала. Конечно, при встрече с Сашей я ему напоминала, что хорошо бы сделать выставку. Однажды сотрудница Союза художников Евгения Ефимовна Малыш, жена известного акварелиста Малыша, спросила меня, куда бы пристроить работы ее подруги художницы Латаш, уже умершей к тому времени. Я говорю: давайте отдадим их в этот царскосельский музей, он камерный, очень симпатичный, в нем будут делать выставки, и она согласилась. Некрасов все работы забрал, а потом и Евгения Ефимовна скончалась. Я встретила Некрасова в Манеже и спросила: а когда вы сделаете выставку Латаш? Он высокомерно ответил: это не то, что я хотел бы выставлять. Я говорю: а зачем вы тогда это взяли, это же на моей совести, это я посоветовала их вам отдать, думая, что вы будете их выставлять. Потом мы долгое время не виделись. Года два назад я приехала в этот музей, говорила с Сашей, но все как-то на бегу – у него не было для меня времени. А этой зимой я подумала, что мне уже скоро 75 лет, да я еще ребенок войны, а Михаилу Николаевичу будет 115 – пора бы уже сделать выставку, хотя бы через 30 лет после того, как работы были подарены в музей. Я позвонила Некрасову – он стал отнекиваться и объяснять, почему этого нельзя сделать. Тогда я позвонила художнице Белле Сигаль, пожаловалась, она тоже стала их уговаривать сделать выставку. И наконец, в мае Некрасов и Андрей Кузнецов, тоже сотрудник галереи, сказали, что выставка будет летом.
– Наталия Владимировна, у вас только сейчас испортились отношения с музеем?
– Я стала пользоваться интернетом совсем недавно. Но еще в 2000 году мои друзья сообщили мне, что они видели на сайте “Царскосельской коллекции” объявление о продаже работ Михаила Скуляри. Они пригласили меня и показали мне этот сайт, я видела это объявление и фотографии работ своими глазами. Там была шапка музея, фотография работы и надпись: продается литография М. Н. Скуляри. Тогда у меня не было сил, чтобы вести с этими людьми переговоры, чего-то добиваться, у меня было много проблем. Потом мне сказали мои друзья, что, если я не заключила с галереей специального договора, они имеют право продавать работы, не знаю, так ли это. Но когда я дарила работы в 1988 году, я не знала ни о каких договорах, мне и голову такое не приходило. Я ведь сама могла продать эти работы – я голодала, нуждалась, но мне было так жаль и Некрасова, и этот дом, который хотели отнять, и я подумала: пусть лучше эти работы создадут музею имя.
Дом на Магазейной улице – обаятельный. Он любовно восстановлен, включая характерные затеи в стиле модерн – лестницу, дверные проемы, окна. Когда здесь ходишь, невольно приходит мысль: таким и должен быть музей, маленьким, обозримым, соразмерным человеку. Экскурсовод Ольга Клоц в этот музей явно влюблена.
Художники, которые здесь собраны, были между двух огней: соцреализм им был скучен, но они не хотели с ним воевать
– Это особняк статского советника Стеткевича, он сделал такой подарок своей жене. Строил его архитектор Густав фон Голи, тот самый, который строил красную церковь у Варшавского вокзала. Здесь были коммуналки, и дом пришел в аварийное состояние, так что люди даже боялись здесь жить. К нам до сих пор приходят бывшие жильцы, говорят: вот моя комната, вот мое окошко. Потом тут поселились какие-то безумные кооперативы, какой-то Дом творчества, чего тут только не было. А Александр Некрасов, который создал со своей супругой художественные мастерские для детей и взрослых, давно вынашивал идею музея, и она воплотилась именно в этом доме. Не весь дом сразу стал музеем, последним капитулировало кафе, занимавшее каминный зал. На почетном месте у нас картины художников, близких к Малевичу – его соратницы Веры Ермолаевой и его ученика Льва Юдина. Художники, которые здесь собраны, были между двух огней: соцреализм им был скучен, но они не хотели с ним воевать. И, с одной стороны, у них были те, кто хотели бунта, с другой – адепты соцреализма. Вообще, наш музей правильно было бы назвать Музеем живописно-пластического реализма. Выставку “Ленинградская литографская мастерская” мы сопровождаем серией постов в фейсбуке, постепенно освещаем, что это было за явление. Оно оказалось очень органично нашему музею: это были скромные художники, не гнавшиеся за почестями и регалиями, влюбленные в свое дело, в сам процесс. Это была небольшая группа, отпочковавшаяся от Союза художников, которой дали небольшое помещение для развития графики. Изначально графику печатали рабочие, которым было не очень важно качество работ – в их исполнении очень многое в графических листах просто утрачивалось. И тогда художникам дали добро: делайте сами от начала до конца, ведите весь процесс через станок, через литографский камень. И получилось, что не только качество сохраняется, но они начали открывать новые возможности в процессе печати, пошли эксперименты, они стали делать какие-то вещи прямо на камне. У нас тут 7 работ Михаила Скуляри, не самых ранних, а уже достаточно зрелых, и эти работы говорят сами за себя. Есть работы Александры Латаш, Пахомова, которого мы знаем еще как иллюстратора детских книг, Израилевича, одного из крупнейших художников этой группы Ведерникова.
– Ольга, выставка прекрасна, остается один вопрос: почему же все-таки вы не пригласили на нее одну из ваших главных дарительниц, Наталию Скуляри?
– В музее сейчас очень сложная ситуация, нам официально разрешили открыться, но поставили условие, чтобы одновременно у нас находилось не больше 5 человек, с соблюдением дистанции и в масках. Музей у нас камерный, на полтора метра здесь не разойтись. Мы дали анонс, что выставка открылась, мы не могли этого не сделать, но никого не приглашали. И все равно людей пришло больше, чем мы думали, и у нас была проблема, мы вынуждены были просить людей рассредоточиться в этих небольших залах. Странно, что Наталия Владимировна не знала о выставке, она же могла прочитать о ней в интернете.
Заведующий выставочным отделом музея Андрей Кузнецов говорит то же самое:
– Мы вообще никого не приглашали, потому что музей-то открыли, но было распоряжение, что все должны быть в масках, не больше 5 человек, и желательно, чтобы особенно пожилые люди вообще не присутствовали. Поэтому мы никого не оповещали, кто-то, может, набравшись смелости, приехал, но целом количество людей было ограниченным.
Правда, Наталия Скуляри говорит, что все было несколько по-другому.
Как можно было разговаривать со мной утром и не сказать, что вечером будет открытие
– Из-за карантина вопрос о выставке повис в воздухе. И когда карантин сняли, я снова обратилась к Андрею Кузнецову, спросила, когда будет выставка. Он ответил: у меня есть план, мне надо сконцентрироваться. Но в этот же вечер я увидела в фейсбуке, что в 18.00 было открытие выставки “Ленинградская литографская мастерская”. Я была потрясена: как можно было разговаривать со мной утром и не сказать, что вечером будет открытие, – дарителю такого огромного количества работ! Я считаю, что это просто непорядочно.
По словам заведующей отделом учета и хранения фондов Юлии Коваленко, в основных фондах музея уже больше 6000 работ.
– А сколько у вас работ Михаила Скуляри?
– Мне надо посмотреть в компьютере. 75. Вот – они хранятся в этом ящике, который называется драйвер. Здесь выдвигаются такие ящики-полки, там лежат папки с работами разных художников.
Действительно, щелкнул замок, ящик выдвинулся, и показались три одинаковые аккуратные папки с надписью “Скуляри”. Чтобы работы не стирались, они проложены специальными мягкими прозрачными листами, за каждым из них – непредсказуемое приключение: то натюрморт, то пейзаж, то сценка на коммунальной кухне, то тихая комната, то шумная улица. Это правда очень красивые работы, которые сделают честь любому музею.
Директор музея Александр Некрасов возмущен предположениями о продаже работ.
– Мягко говоря, это совершенно не соответствует действительности. У нас уже было несколько проверок из Министерства культуры, они показали, что у нас идеальное состояние фондов, и мы уже около 90% ввели в научный каталог Российской Федерации.
Петербургский художник Анатолий Заславский очень ценит Михаила Скуляри.
Соединилось мощное знание построения картины и чувство природы
– Это очень хороший художник, принадлежащий к школе, близкой к 30-м годам, это самая лучшая школа, их учителями были художники группы “Круг”, они получили образование времен изучения формы – Малевича и других. А потом они стали реалистами, и в них соединилось мощное знание построения картины и чувство природы, вот Михаил Скуляри как раз из этой породы. Это было совершенно гениальное течение, именно петербургское. Все знают, что живопись в основном была в Москве, “Бубновый валет”, “Голубая роза”, а петербургской живописи не знают. Между тем она намного тоньше, но главное, они прошли школу ВХУТЕМАС, где их учили понимать форму, язык, на котором строится картина, а позднейший соцреализм был в этом отношении абсолютно безграмотным. Их школа – здоровая, оптимистическая, я бы сказал – в отличие от тех же послевоенных арефьевцев, надрывно ненавидевших советскую власть. А эти, наоборот, вначале даже старались быть лидерами советского искусства, но их потом все равно задвинули. Некоторые стали иллюстраторами, чтобы выжить. Они делали роскошные литографские работы – и долгое время были просто в полном забвении.
