- Госдума ужесточила наказания за неповиновение полицейским. Аресты участников протестных акций продолжаются.
- В Москве возобновились массовые выселения людей из ведомственных квартир и общежитий. Что предлагают взамен?
ПРОТЕСТЫ, СУДЕБНЫЙ КОНВЕЙЕР И НОВЫЕ САНКЦИИ
По меньшей мере 6 миллионов рублей "заработали" российские власти на задержаниях во время протестных акций 23 и 31 января. Большинство осужденных получали штрафы или аресты за неповиновение сотрудникам правоохранительных органов и нарушения правил проведения и участия в массовых акциях. В ближайшее время наказания за неповиновение сотрудникам правоохранительных органов увеличат.
В студии Радио Свобода – Мария Эйсмонт, одна из тех адвокатов, которые защищали людей, задержанных на акциях 23 и 31 января в Москве. Каково защищать людей в той ситуации, когда результат заведомо известен? Понятно, что судьи все равно проштампуют решения, что, скорее всего, практически под копирку будет вынесено постановление об аресте или о штрафе. Они же даже фамилии иногда путают. Каков смысл работы адвоката в этих условиях?
Мария Эйсмонт: Кстати, по делам об административных правонарушениях могут работать не только адвокаты со статусом, но и юристы, и простые граждане: КОАП, в отличие от Уголовного кодекса, предполагает, что защитником может быть любое лицо. Другое дело, что сейчас в связи с ковидными ограничениями было довольно много судов, куда пускали только людей с красными "корочками", и поэтому на нас обрушилось гораздо большее количество подзащитных.
Первое, что мы можем сделать, это психологическая помощь. Многие люди впервые попадают в ситуацию, когда их неожиданно берут с улицы, хотя они очевидно не делают ничего такого, что любой гражданин, считающий себя добропорядочным, мог бы считать правонарушением. И мы помогаем им понять, что с ними только что произошло, вводим их в контекст: "Да, тебя взяли, но это происходит уже давно, так берут многих, не надо нервничать, иногда это просто угрозы". Я много раз слышала от задержанных: "Но я же ничего не делал! Я понимал, что меня могут задержать, но зачем бить дубинками?!" Даже для тех, кто подкован, это часто бывает шоком, уж не говоря о попавшихся случайно. А при массовых задержаниях на крупных акциях все равно всегда некоторое количество людей будут случайными: если тысяча задержанных, то это десятки. Я встречалась с несколькими людьми, которые не имели никакого отношения к акции: кто-то плохо понимал по-русски, потому что недавно приехал на заработки, кто-то просто шел по своим делам, и это было видно из всего контекста того, что он говорил и делал.
По меньшей мере шесть миллионов рублей "заработали" российские власти на задержаниях во время протестных акций
Марьяна Торочешникова: А кто-то, как ваш недавний подзащитный, только что вышел на вокзале с электрички.
Мария Эйсмонт: Да, как мои замечательные подзащитные, молодые мальчики, недавно выпустившиеся из сиротских учреждений, оба с инвалидностью: они приехали в Москву на заработки и тоже попали в отдел полиции, а потом в суды. Но большинство людей, конечно, имеют какое-то отношение к акции. Кто-то, может быть, пришел из любопытства, ведь люди считают, что если они просто стоят или идут по тротуару рядом с каким-то мирным шествием, они не делают ничего незаконного. И в чем-то это хорошо, что они так думают: это показывает, что у них все-таки есть какая-то логика здравого смысла. Они понимают, что человека нельзя задерживать, если он не совершает насильственных действий, не призывает к насилию. И я разъясняю этим людям: "Да, это незаконно, вы действительно не совершили ничего противоправного, но произошедшее с вами, к сожалению, не уникальный случай". И дальше мы отвечаем на любые их вопросы, которые возникают в связи с этим.
Марьяна Торочешникова: А многие из этих людей верят в то, что в суде действительно разберутся?
Мария Эйсмонт: К сожалению, достаточное количество граждан до сих пор верят в это. Они говорят: "У меня есть видео. Снимал мой приятель: он видел, что я ничего не сделал". Они открывают протокол и говорят: "Здесь написан какой-то бред, что я в 17:10 шел по улице такой-то и кричал вот это, но я вообще не дошел до этой улицы. Меня взяли за три квартала до того, и я не шел, а стоял в другом месте, ничего не кричал. И там куча камер". И я всегда говорю: "Давайте закажем видео с этих камер, посмотрим их и попробуем приобщить к делу, напишем ходатайство". Но суд с большой долей вероятности даже не будет это смотреть, а не то что давать этому ту или иную оценку. И это нормально, что людей это удивляет! Когда мы перестанем этому удивляться, наверное, мы уже совсем смиримся с тем, что живем как в каком-то гетто. С другой стороны, мы видим, как много людей все еще до конца не понимают, в какой точке отсутствия правосудия мы находимся: ведь уже пройдена точка невозврата.
Марьяна Торочешникова: Но прежде чем попасть в суд и пытаться что-то доказать судье, люди все-таки оказываются в отделениях полиции, которые в последнее время все чаще и чаще не пускают туда никаких защитников, вводят план "Крепость". Вы выкладывали у себя в фейсбуке съемку, как вы пытаетесь попасть в отделение полиции, а вам говорят: "Вам туда не положено, потому что план "Крепость". Зачем они это делают, если все равно потом людей повезут в суды?
Мария Эйсмонт: Это очень опасная и плохая тенденция. Конечно, мне не очень приятно стоять пять часов на морозе перед дверью отдела полиции, слушать очевидную бредятину и окостеневшими пальцами нажимать на кнопки телефона, чтобы выложить видео. Но это история не про меня, а про тех, кто находится внутри. Если мы не откроем двери, которые они пытаются все плотнее закрыть, для адвокатов, юристов, ОНК, любого контроля извне, то рискуем идти по пути к улице Окрестина. Все-таки пока (по крайней мере в Москве) не было таких ужасных, жестоких и отвратительных вещей, которые происходили в Беларуси: избиений и пыток в прямом смысле слова: во многом в том числе и потому, что к людям, которых задерживали, довольно быстро приходили разные другие люди. Волонтеры приносили воду и еду, приезжали адвокаты, защитники.
Когда мы проходили внутрь, там была совсем другая атмосфера. Мы начинали разговаривать с полицейскими, многие из которых вменяемые, нормальные люди. В каждом отделе мы постоянно встречаем как минимум одного-двух, а то и больше сотрудников полиции, которые сочувствуют людям, не то что не пытают и не насилуют, а помогают, дают позвонить со своих телефонов, если разрядился телефон. Некоторые даже ходят за кофе для задержанных. Они есть. Мы их помним и знаем! Другие тоже часто с нами разговаривают: у нас могут быть разные взгляды, но диалог происходит. А где есть общение, там нет насилия. А вот когда тебе говорят: "план "Крепость" – и закрывают дверь, внутри может происходить все что угодно. И там происходило то, чего раньше не было: например, повальное насильственное снятие отпечатков пальцев (людей всегда старались уломать, обмануть, заставить, но чтобы их брали за руку и насильственно снимали отпечатки, об этом все-таки в таком масштабе мы не слышали), повальное изъятие телефонов. Раньше все-таки была связь с задержанными.
Марьяна Торочешникова: А сейчас многих людей просто не могли найти.
Мария Эйсмонт: 23 и 31-го не было связи со многими ОВД. Некоторые люди не могли связаться ни с защитниками, ни с родными. Никто ничего не знал. Действительно, когда людей оставляют на ночь, у них официально, под протокол изымают мобильные телефоны, на ночь они идут в камеру административно задержанных без телефонов. Но до этого они на связи, и когда их освобождают из камер и везут в суд для принятия решения о мере наказания, им дают телефоны, и они сообщают: "Мы едем в такой-то суд". Соответственно, и защитники, и родственники, и волонтеры могут подъехать к этому суду.
Сейчас мы дежурили с утра и не понимали, когда и в каком количестве приедут эти задержанные. И в результате очень многие люди оставались без защиты, потому что защитников не пускали, адвокатов было очень мало, а задержанных очень много. Но даже те, которые были, не могли распределить свои ресурсы, потому что мы не понимали, сколько будет людей. Я приехала в Нагатинский суд, сначала ждала и не понимала: сегодня привезут или завтра. Потом привезли пять человек, мы начали с ними работать. А потом вдруг привезли еще 40 и распределили по разным этажам. И непонятно, как ты можешь одновременно быть у разных судей с таким количеством людей, у которых нет телефонов: мы не знаем, кто на каком этаже, не можем даже создать чат внутри суда.
Марьяна Торочешникова: А это правда, что задержанным, которые собирались воспользоваться помощью адвокатов, волонтеров, защитников, говорили: "Пойдешь с адвокатом – стопроцентно арестуют. Пойдешь сам – скорее всего оштрафуют, а то могут и без протокола отпустить"? Такие рассказы гуляют по соцсетям.
Мария Эйсмонт: Насчет отпустить без протокола – 23, 31 и 2-го такой опции не было. Я слышала такие разговоры, но скорее единичные и не от своих подзащитных: наверное, это имело место, но пока не массово.
Пойдешь с адвокатом – стопроцентно арестуют. Пойдешь сам – скорее всего оштрафуют
Марьяна Торочешникова: Это выглядит как некая постановка. Приходит человек, который не понимает, что судья все равно сейчас признает его виновным в правонарушении. Просто исполняется какой-то ритуал, который никак не влияет на ситуацию, а только усугубляет ее.
Мария Эйсмонт: Я упомянула насильственное дактилоскопирование, отъем телефонов, но еще были и допросы в рамках уголовного дела. И здесь им очень выгодно, когда нет адвоката в отделе полиции.
Марьяна Торочешникова: По так называемому санитарному делу?
Мария Эйсмонт: И по санитарному, и говорят, что, судя по вопросам, по перекрытию дорог. По самым разным делам. Может быть, даже не все понимали, в рамках какого дела их допрашивают и какой у них статус. Я думаю, потому и не пускают адвокатов.
Конечно, суд в любом случае признает виновными всех, кого взяли за митинги. Но недопуск адвокатов, наверное, все-таки не был связан именно со стандартной, рутинной, конвейерной процедурой осуждения по "митинговой" статье КОАП. Думаю, это было сделано для того, чтобы следователи могли работать с людьми в рамках разных уголовных дел, а адвокат не давал бы им "вредных советов", чтобы их можно было максимально дактилоскопировать, что, по идее, является добровольным в момент, когда человек находится в отделе полиции, согласно федеральному закону о дактилоскопировании, если его личность установлена и он не обвиняется в уголовном преступлении. Но это мог бы объяснить адвокат, а когда нет адвоката, приходит сотрудник полиции и говорит: "Я тебе сейчас пальцы сломаю, если ты их не прокатишь".
Некоторых угрозами заставляли открыть свои телефоны, дать доступ к соцсетям, то есть что-то искали. Они хотели получить максимальный доступ к самого разного рода информации по митингующим: фотографирование, пальчики, допросы по уголовному делу.
Марьяна Торочешникова: Набрать доказательств, чтобы возбудить какие-то уголовные дела, запугать людей. А к чему все это идет? Вот сейчас обсуждают флешмоб 14 февраля, который объявили сторонники Навального, и серьезные дядьки из "Единой России" говорят, что нужно вводить запрет на использование фонариков во дворах. Генеральная прокуратура выпускает пресс-релиз, где сообщает, что участие в этих акциях (то есть включение фонарика в телефоне во дворе собственного дома) может быть рассмотрено как "массовые беспорядки". Для чего это делается? Это же бред!
Мария Эйсмонт: Чтобы запугать. А то, что делалось до этого, не бред? Разве это было прекрасное законное действо?
Марьяна Торочешникова: Неужели действительно когда-нибудь суд может наказать человека за фонарик?
Мария Эйсмонт: Может. Посмотрите некоторые уже выложенные в Сети и обсуждаемые решения судов – там много "прекрасного".
Марьяна Торочешникова: Вы видите выход из этой ситуации?
Людям очень хочется высказать свое недовольство, они справедливо считают, что имеют на это право
Мария Эйсмонт: Этот бред у нас начался не сегодня и не вчера. И условный запрет фонариков по 14 февраля, например, или в определенных местах, и любой другой запрет любой символики – это вполне вписывается в общую тенденцию нарастания бредятины с целью запугивания людей. Это большая борьба тех, кто стоит у власти, со значительным количеством инакомыслящих граждан, которых что-то не устраивает. А наши граждане хотят все сделать мирно, настолько это возможно, в рамках закона. "Если я выйду, но буду молчать, стоять тихонечко, у меня будет маленький плакатик, а на нем будет сердечко, то ведь я же ничего плохого не сделаю", – говорят люди. И пытаются максимально угодить тем, кто уже давно использует закон как грубый инструмент: "Давайте возьмем три слова из этого закона с двумя словами из этого закона, добавим еще своей идиотской практики – и всех закатаем в асфальт". А людям очень хочется, с одной стороны, все-таки высказать свое недовольство, они справедливо считают, что имеют на это право. С другой стороны, при этом есть желание действовать максимально в рамках закона, потому что есть неправильное представление, что все, что записано, является законом, и это нужно непременно исполнять. А ведь на самом деле принимаются абсолютно неправовые законы, противоречащие базовым правам человека.
Марьяна Торочешникова: В том числе и Конституции страны.
Мария Эйсмонт: Да. Ну, не может быть закона о том, что завтра эти люди, ваши "серьезные дядьки" нажмут на кнопки (каждый человек за десять других) и примут закон, что все должны ходить в малиновых штанах, и мы будем серьезно обсуждать: "А у вас есть малиновые штаны? А где они сейчас продаются?", вместо того чтобы сказать: "Вы сошли с ума!". Мне хотелось бы, чтобы люди это осознали. Но я понимаю тех, кто не спешит это осознать, потому что это очень тяжело. Вот гражданин понял до конца, где он находится, у него больше нет иллюзий. А что мы скажем ему дальше? У меня нет ответов на все вопросы, которые у него неизбежно возникнут. Более того, я сама не могу ответить на вопрос "что делать?". И я понимаю тех, кто (может быть, неосознанно) пытается отодвинуть момент полного осознания, потому что дальше возникает вот этот вопрос.
В Москве возобновились массовые выселения жильцов ведомственных квартир и общежитий. Проблеме выселения буквально на улицу людей, десятки лет работавших на заводах и фабриках, прописанных в этих домах, уже не первый год. Однако чиновники, похоже, не намерены им уступать.
В нашей студии – руководитель правозащитной организации "Восход" Евгений Бобров, на видеосвязи – депутат Московской городской Думы Елена Янчук.
Евгений, что происходит? Уже лет 15 (если не больше) продолжаются конфликты вокруг ведомственного жилья, выселения из общежитий людей, которые там зарегистрированы, у многих есть договоры социального найма, и все равно их выселяют на улицу, не предоставляя им никакого жилья.
Это следствие несовершенства законов и произвола чиновников
Евгений Бобров: Это следствие несовершенства законов и произвола чиновников. По закону под соцнаем переведены лишь те бывшие ведомственные общежития, которые переданы в муниципальную собственность. В абсолютно одинаковом положении находятся те, которые остались в областной и в федеральной. Кроме того, люди должны быть законно вселены: под законностью вселения старый Жилищный кодекс понимает наличие ордера. Чиновники – и это второй критерий произвола – требуют еще наличия прописки. А по старому Жилищному кодексу ордера людям не выдавались, они выписывались, передавались в ЖЭК, люди получали ключи и прописывались, то есть у людей их и быть не может. А теперь получается, что они виноваты. Это все равно что сказать академику: "Уважаемый Иван Иванович, когда отец устраивал вас в детский сад, он написал заявление черными, а не синими чернилами. Поэтому начинаем все сначала, с детского сада, а все ваши регалии и титулы аннулируем". Прошло 20-30 лет, и что, чиновники не знают, что у людей нет ордеров, нет прописки?
Марьяна Торочешникова: Получается, они просто пользуются этим.
Евгений Бобров: Наша позиция такова: если люди относились к категории законно вселяемых при вселении, независимо от того, какие у них есть документы, то они законно вселены, право пользования есть. На эту тему правильно высказался Сергей Собянин (но это не было исполнено), что если чиновники не удосужились нормально оформить вселение – выдать ордера, прописать и так далее, то это проблемы с администрированием. Сейчас нужно установить статус-кво, выдать этим людям законно имеющиеся документы и не домогаться.
Марьяна Торочешникова: Собянин сказал это в 2012 году. А на дворе 2021-й.
Евгений Бобров: Приняли подзаконный акт, обставили его невыносимыми препятствиями: люди должны иметь и ордер, и прописку, и финансово-лицевой счет, и не быть должниками по жилищно-коммунальным услугам. А там счета бывают космические! Ну и, конечно же, не заключат с теми, у кого нет одного из этих документов. Мы это постановление номер 743 каждый год обжалуем в судах. Мосгорсуд признает его в части недействительным. Последний раз обратились вчера в части требования как раз постоянной прописки, финансово-лицевого счета, задолженности по жилищно-коммунальным услугам. Все это не предусмотрено Жилищным кодексом, который на все такие дома, переданные, правда, только в муниципальную собственность, распространил нормы о соцнайме. Чиновники это не соблюдают.
Марьяна Торочешникова: Так есть же еще, помимо таких домов, бывшие общежития, которые купили: предприятие закрылось сто лет назад, обанкротилось или еще что-то, и появились новые владельцы этих общежитий, которые считают себя вправе выселять кого угодно. Это же их собственность.
Евгений Бобров: Жители этих общежитий находятся в наиболее сложной ситуации. Несмотря на отмену крепостного права 150 лет назад, к ним все это применяется, и собственники делают с ними все, что хотят. Пока я был зампредседателя СПЧ, мы внесли через правительство в Госдуму законопроект о том, чтобы всем законно вселенным жителям бывших частных общежитий разрешить приватизировать эти помещения, независимо от того, есть ли там перепланировка, какой там фонд, когда: главное, чтобы они были законно вселены.
Марьяна Торочешникова: И что?
Евгений Бобров: Сегодня четыре года, как этот законопроект был принят в первом чтении. И с того времени о нем ни слуху ни духу. Чиновники не хотят разрешать им приватизацию, потому что будет конфликт с частными собственниками, которые приватизировали, видите ли, помещения, не обремененные проживанием людей. Но это же не так!
Марьяна Торочешникова: Когда чиновники сносят павильоны, магазины, их не интересуют права частных собственников, а когда речь идет о том, чтобы людей, которые по много лет живут в этих местах и это у них единственное жилье, они вдруг озадачиваются проблемой частной собственности.
Евгений Бобров: Чиновники не хотят разрешать людям приватизацию. Они согласны, что те законно вселены, но пусть находятся там на праве пользования, потому что тогда они будут по гроб жизни платить коммерческие тарифы этим собственникам, а когда денег не хватит, их выкинут. А если разрешить им приватизацию, то они, если их наберется больше половины, смогут избрать новую управляющую компанию и отделаться от этого собственника, распространив на себя муниципальные тарифы.
Марьяна Торочешникова: Елена, вы в последнее время активно занимаетесь проблемами выселяемых. О каком количестве людей идет речь? Это какие-то сотни тысяч? Почему у московских чиновников не находится средств и возможностей расселить их в какие-то другие места, раз уж они не хотят оставлять их в этом жилье?
Это жадность, презрение к людям, развязывание социального конфликта на ровном месте
Елена Янчук: Конечно же, это не сотни тысяч. Когда в 2012 году Сергей Собянин публично принимал политическое решение о том, что нужно пойти навстречу этим людям, по-моему, там называлась цифра порядка 15 тысяч человек. Сегодня таких людей совсем немного. Вот пример людей из видеосюжета, с Соколиной горы. Это всего лишь три семьи и четыре человека. Есть еще работы по ряду конкретных кейсов, например, на улице Нижней Первомайской, 83, на Дубнинской улице, 57: там тоже буквально несколько семей, и для чиновников, для московского бюджета не представляет никакой сложности их расселить. Правда, иногда бывают вопиющие случаи. Вот у меня есть кейс: на Нижней Первомайской признали жилые помещения нежилыми при банкротстве организации, которая занималась железнодорожной инфраструктурой. Сейчас там идут судебные тяжбы, и теперь люди пытаются доказать, что они всю жизнь жили в жилых помещениях. Но чиновники всех уровней, в том числе и так называемые конкурсные управляющие, не идут навстречу, называя черное белым, а белое – черным.
Мы видим совершенно несправедливую ситуацию на примере той же Соколиной горы. Некоторые люди успели получить соответствующие квартиры, когда расселился, например, завод "Салют", который сейчас входит в состав ОДК, а та, в свою очередь, входит в состав Ростеха. И они были заселены ровно по таким же основаниям, что и люди, о которых шла речь в сюжете. Но потом постановлением правительства Москвы была прекращена инвестиционная программа с финансированием строительства жилья, и вот людям банально "не повезло". А теперь чиновники от них отмахиваются.
Марьяна Торочешникова: А почему же сейчас-то плюнули на этих людей?
Елена Янчук: Для меня это тоже большая загадка. Столь активно выселять людей стали, на мой взгляд, из-за того, что уж больно эти земли понадобились застройщикам. Например, в случае Соколиной горы вся эта территория действительно передается застройщику. Под угрозой находится стадион "Крылья Советов", который тоже думают застраивать, но сейчас под давлением жителей, активистов и депутатов немножко пересмотрели свои планы. Как я понимаю, то же происходит на Дубининской. Похожая ситуация на Нижней Первомайской, но там просто собственник хочет скорее разобраться и реализовать все это с молотка. Они думают, что с людьми можно так просто расправиться, и никто не будет их защищать, за ними не стоят какие-то лоббисты, не стоит капитал, как он стоит за чиновниками. Почему нельзя решить вопрос нормально, предоставив людям жилье? А у людей это единственное место их проживания, и если их сейчас выселят, они просто отправятся на улицу, станут бомжами. Это какая-то жадность, презрение к людям, развязывание социального конфликта на ровном месте. Но я понимаю, что столь оперативные сроки выселения, эскалация этого процесса – это исключительно лобби застройщиков. К сожалению, сегодня в Москве это происходит повсеместно, и это катастрофа для нашего города!
Марьяна Торочешникова: Евгений, человека, с точки зрения российского законодательства, а не российской правоприменительной практики, можно выселить на улицу в никуда?
Евгений Бобров: Можно, конечно. Как раз в общежитии, в служебном жилье по закону даже нужно выселять в никуда. В том случае, если прекратились трудовые, служебные и прочие отношения, человек подлежит выселению без предоставления другого жилья. Но здесь у нас совсем другая ситуация: если общежитие расформировано и передано в муниципальную собственность, Жилищный кодекс уже распространил норму о договоре соцнайма, который подлежит безусловному заключению, независимо от того, снят ли с дома статус общежития, сколько лет человек отработал, работает ли он или нет. Это уже не имеет никакого значения, все вселенные считаются нанимателями по договору соцнайма. Кроме того, многие приобрели право на невозможность выселения без предоставления другого жилья по старому Жилищному кодексу, и это сейчас мало где учитывается.
Марьяна Торочешникова: То есть они стояли в каких-то очередях.
Евгений Бобров: И по старому ЖК их нельзя было выселить по 108-й и 110 статьям.
Марьяна Торочешникова: Но уже действует новый Жилищный кодекс.
Евгений Бобров: Неважно. Старые права также подлежат защите.
Марьяна Торочешникова: То есть сейчас человек устраивается на работу, и ему предоставляется общежитие. У него закончились трудовые отношения с работодателем – его выселяют. И это нормально, независимо от того, есть ли у него какое-то жилье или нет?
Евгений Бобров: Да.
Марьяна Торочешникова: С другой стороны, существует же статья Конституции, которая гарантирует каждому право на жилище. И куда идти этому человеку, выселенному из общежития? Государство должно хоть что-то ему дать?
Евгений Бобров: Нет, не должно, потому что он изначально знал, на что он идет. Но в тех ситуациях, о которых мы говорим, на них уже распространены нормы о договоре соцнайма, и их нельзя выселять в никуда. Более того, нужно нынешнее жилье закрепить именно по соцнайму, и человек может его приватизировать. Но если человек сейчас устраивается с предоставлением жилья, ему дают общежитие, то его выселяют в никуда, и это нормально. Здесь государство не обязано защищать его жилищные права, потому что общежитие и служебное жилье – временное, и он изначально знал об этом.
Марьяна Торочешникова: То есть это как раз история, связанная, в том числе, с последствиями развала Советского Союза, переходом на новые экономические рельсы, банкротствами и ликвидацией предприятий. Вот эти люди как бы остались подвешенными во времени.
Евгений Бобров: Да, они приобрели право на невыселение по старому законодательству, и сейчас их тоже нельзя выселять.
Марьяна Торочешникова: Но история, которую приводила в пример Елена Янчук, это же возмутительно, это дискриминация! На одних людей из одного дома хватило денег, пока действовала инвестиционная программа, и их переселили, а на других не хватило, и они остались там, а теперь их выселяют на улицу. С этим можно что-то поделать?
Правительство, Департамент жилищной политики должны найти деньги из резервов и решить вопрос с этими людьми
Евгений Бобров: Правительство, Департамент жилищной политики должны найти деньги из резервов и решить вопрос с этими людьми. Им нужно предоставить такое же жилье, какое предоставили их соседям. Нужно писать жалобы, обращаться к уполномоченному по правам человека, в прокуратуру. Но в суд подавать не надо, потому что, к сожалению, в этом случае это право чиновников, а не обязанность.
Марьяна Торочешникова: А если обратиться в суд?
Евгений Бобров: Они получат отказное решение, после которого чиновники умоют руки.
Марьяна Торочешникова: Именно поэтому в некоторых историях присутствуют еще судебные приставы, которые приходят и выселяют людей?
Евгений Бобров: Приставы приходят выселять людей в том случае, который был в Солнцево. Там они пришли выселять всех, а судебное решение было только на одного человека. Разумеется, эту семью удалось отбить. А в некоторых случаях, когда не удается вовремя приехать, выселяют, опечатывают квартиры. После этого мы все равно вселяем людей, департамент обращается с исками о выселении, и потом они предоставляют равноценное жилье, но в каком-то другом доме, потому что этот понадобился застройщику. Однако в тех случаях, где удавалось помочь, люди не оставались без крыши над головой.
Марьяна Торочешникова: Однако такой риск есть?
Евгений Бобров: Да.
Марьяна Торочешникова: Что нужно сделать для того, чтобы постановление, принятое аж в 2012 году, после того, как Собянин погрозил пальцем, начало действовать? И чтобы начал действовать закон, который СПЧ еще в старом составе внес в Госдуму, и та его даже рассмотрела и приняла в первом чтении?
Евгений Бобров: Законопроект нужно принять в том виде, о котором мы говорим. Он был внесен в достаточно странном виде: разрешить людям приватизацию, аннулировать статус общежития, независимо от того, в какой собственности находится бывшее общежитие, запретить создание мегакоммуналок размером с весь этаж, после чего к твоей 12-метровой комнате относится еще доля в праве на места общего пользования, и получается больше 18 метров.
Марьяна Торочешникова: И по очереди никакое жилье уже не положено.
Евгений Бобров: Да, мало того, ты еще и платишь за эти помещения! Когда я об этом рассказывал президенту Путину, он говорил: "А как это так? Эти помещения даже не отапливаются. Как это люди их оплачивают?". Тем не менее, воз и ныне там. А в московском 743-м единственном подзаконном акте нужно избрать критерием то, что если человек относился к категории законно вселяемых, то есть он работал у владельца общежития и ему в то время было предоставлено жилье, то неважно, что чиновники это не администрировали, нужно заключить с ним договор соцнайма.
Марьяна Торочешникова: А если работал не сам этот человек, а его родители, например, которые уже умерли?
Евгений Бобров: Неважно. Родители его вселили, и у него все равно сохраняется право пользования.
Марьяна Торочешникова: Чем обусловлено нежелание решить проблему не такого уж огромного количества людей? Это цинизм, наплевательство, желание заработать больше денег на каких-то строительных проектах?
Евгений Бобров: Все равно с частью людей они заключат договор соцнайма, а с частью не заключат. Дом-то все равно окажется заселенным, и сносить его нельзя, там уже живут люди по соцнайму. Я считаю, что здесь просто какое-то чиновничье разгильдяйство. Они не могут найти оптимальный вариант, перебирают какие-то другие, и все равно получается, что примерно треть населения не может заключить с ними договоры соцнайма. А они все законно вселены. Я не понимаю, зачем чиновники увеличивают себе работу.
Марьяна Торочешникова: А попутно еще и над людьми издеваются, когда отключают им отопление, свет, воду, лишь бы выжить их из этих квартир. А куда? На улицу зимой.
