Проект “Немосква” возник в 2017 году в Государственном центре современного искусства, он фокусируется на современных арт-практиках вне российский столицы. У “Немосквы” было несколько исследовательских и выставочных этапов, например, поездка по Транссибирской магистрали. В этом году биеннале “Немосква” проходило в Петербурге, в ЦВЗ “Манеж”, а подготовка и организационные детали проекта были связаны с парой серьезных скандалов внутри цеха. Художников и кураторов из регионов не устраивает неоколониальный, как они полагают, подход руководителей “Немосквы”, то есть отношение к провинциалам свысока, и соответствующее распределение ресурсов. Зрителя же могут удивить, огорчить или вдохновить сами работы. Этот репортаж был записан осенью 2020, когда ненадолго были сняты карантинные ограничения.
Слушайте подкаст "Вавилон Москва" и подписывайтесь на другие подкасты Радио Свобода.
Семеро кураторов каждого раздела выставки проводили свою экскурсию для зрителей. Начнем с фрагмента экскурсии Антонио Джеузы, автора трехтомника “Истории российского видеоарта”, он один из трех главных кураторов “Немосквы”.
Под микроскопом мы видим кожу в момент, когда появятся мурашки
Антонио Джеуза: У вас были случаи, когда вы смотрели какое-то произведение, и такая сильная эмоция, когда идет между работами и вами энергия, и вы чувствуете мурашки? Это пример "science art", тут художник изучает, что происходит в теле, на коже, эти мурашки. Работа называется "Тело под вопросом". Под микроскопом мы видим кожу в момент, когда появятся мурашки. Идем дальше. Дмитрий Коротаев живет в Ижевске и работает на заводе. Я люблю эту работу из-за текстов, лиризма его дневника. И вместе с дневником – рисунки, обычно он перерисовывает работы других художников. Для России очень важны слова, Россия до сих пор империя слов. Кроме того, этот логоцентризм, это важно для подполья, для искусства андеграунда до распада Советского Союза, для официального искусства, и для современного искусства тоже.
Серия макетов отвечает на проблему: очень мало музеев современного искусства в российских городах. Художник нашел решение и придумал макеты музеев, придумал здания, он еще и архитектор, для каждого города. Вот макет для Ижевска. А здесь он попросил друзей, известную группу из Краснодара "ЗИП", сделать скульптуры. И каждый город, это Нижний Тагил, имеет свой музей.
Это видеоработа художника из Перми, Алекс Этевуд. Очень короткая, два мальчика, которые играют в мяч. Но внимание: мяч горит, и человек видит его, только когда огонь близко. Эта работа – комментарий к тому, как сегодня коммуникация быстро происходит, фрагментарно. 15 минут славы, как говорил Уорхол, сегодня это 15 секунд. Пост успешный, завтра уже все забыли об этом. И первая работа, которая встречает зрителей. Маяна Насыбуллова – автор лозунга "Опять ничего не происходит". Это было первое название нашей выставки, после коронавируса оно стало неактуально.
Художницы из Калининграда “Нежные бабы”. Янтарь для авторов важный материал, который определяет их локацию. Интересная история: когда они были в Бурятии, увидели там платья с янтарем, это показалось им родным. Идея путешествия, связанная с тем, что человек не по своей воле уезжает, тут визуализируется. Это перформанс: бусы передают звук поезда, как путешествие вдаль от твоего дома.
Антонио Джеуза упоминает работу “Сонная артерия” группы “Нежные бабы”. Героини перформанса наматывают крупные бусы вокруг шеи, а на видео этой же связкой бус их душат чужие руки (непонятно, мужские или женские). Работа посвящена беженкам и переселенкам, в частности, литовкам и немкам, депортированным и сосланным после Второй мировой. На биеннале “Немосква” примерно четверть работ оказалась отчетливо связана с историческим и социальным контекстом, в остальном материале оказалось много необязательности, визуального мусора, декоративности и псевдозначительности. Из рассказов кураторов мы отобрали фрагменты о работах, которые говорят зрителю о настоящей роли и смысле современного искусства, как критика и аналитика действительности.
перед вами вместо чистой воды – гудрон
Артём Филатов, куратор: В начале выставки находится инсталляция "Бассейн" Владимира Чернышева. Он сделал её для выставки "Гудрон и гномы" в Нижнем Новгороде, в галерее "Futuro". Эта инсталляция – комментарий к переживанию природы, к мистификации природы, к экологическим катастрофам. Мы часто не видим экологических катастроф воочию, не ощущаем присутствия человеческой руки в природе, которую даже описываем как “девственная, натуральная, настоящая”. Эта инсталляция пытается выстроить другие типы отношения, восприятия, природы: меньше это описывать через научные понятия, а оставлять ей право быть мистичной, непонятной, неизвестной. Бассейн, который заполнен канцерогенным гудроном, то есть вещью, которая является одним из провокаторов рака, если вы работаете с гудроном постоянно. Вы видите бассейн, к которому хочется прийти, разложить полотенце, выпить хороший коктейль, позагорать на солнышке, но при этом перед вами вместо чистой воды – гудрон. Ситуация, когда вместо ожидаемого потребления природы мы оказываемся напрямую перед разливами нефти и мазута в реках, сжигаемыми лесами, ощущаем страшную агрессию, которая видна в новостных сводках. Это крупный объект, который выстраивает отношения с другими произведениями.
На выставке есть еще объекты, которые сделаны квартетом iBOM, это художницы, которые работают в основном в Санкт-Петербурге, но выходцы из других регионов. Они выбрали другую стратегию: делают много разных и очень маленьких комментариев. По легенде, компания iIBOM выиграла тендер, чтобы предоставлять "чуткие услуги" для выставки "Немосква не за горами". И эти "чуткие услуги" начинаются с того, что есть сообщение при входе: "Добро пожаловать на выставку. Вам будет предоставлен чуткий сервис. Смотрите по сторонам". Некоторые их объекты размечены на плане, а другие нужно найти, они по-партизански размещены в пространстве. Один из этих объектов – конус, на котором обычно написано предостережение, что мокрый пол, и если вы будете там ходить и поскользнетесь, то руководство Манежа не будет нести за это ответственность. Здесь же вместо “мокрого пола” написаны разные способы упражнений, как после двухчасовой экскурсии по выставке "Немосква не за горами" не уснуть с горя, со скучными кураторами, а немножко размять свое тело.
Финальный объект, который комментирует выставку, это произведение Алексея Илькаева, художника из Перми, с ним связано название выставки "Немосква не за горами". Дело в том, что в 2008 году в Перми, во время культурной революции, которой занимался Марат Гельман, была установлена инсталляция Бориса Матросова, где было написано: "Счастье не за горами". Изначально она была на берегу реки Кама, напротив будущего здания, которое должно было принадлежать музею PERMM, Речного вокзала, памятника истории и архитектуры, которое теперь занято выставкой "Россия – моя история", что, конечно, очень иронично. Долгое время "Счастье не за горами" было таким как бы "land mark", местом, которое узнавалось всеми. Торговали открытками, на вокзале можно было купить маленькую статуэтку. Но в 2018 году художник совершил интервенцию в эту инсталляцию и заменил слово "счастье" на слово "смерть". И инсталляция как будто сбросила оковы, огляделась по сторонам и поняла, что, может быть, после 2014 года в России уже за горами не счастье, а, наоборот, смерть? Может быть, вокруг уже нет никаких надежд, а наоборот, только одно разочарование? Это хорошая самоирония – на выставку, на проект, на всю дискуссию, связанную с региональным искусством. В проекте, который представил здесь Алексей, надпись “Ты всё равно умрёшь” приводится в движение, она начинает гореть только благодаря тому, что вы встаете на дорожку и начинаете по ней бежать. Это такое современное "memento mori". Подходила женщина и спрашивала: "Почему после пандемии вы показывает снова смерть?" Но негативные эмоции способны сообщать мотивацию. Тебе в любом случае приходится реагировать на негативный вызов, негативные эмоции дают потрясающий стимул, чтобы учиться, изменяться и переделываться.
до сих пор нет музея, посвященного панельным домам
Инсталляция Анастасии Цайдер. Художница выросла в Архангельске, живет в Петербурге и Москве. Работа "Аркадия" является промежуточным результатом долгого проекта, в рамках которого она ездит по разным не только городам России, но и странам бывшего социалистического мира, исследует панельные дома 60-х. Я рассказываю такую историю: на выставке в Третьяковке "Оттепель" была приятная, классная линогравюра, где на первом плане были нарисованы старые деревянные домики, развалившиеся все, пожухшие, а сзади – громоздкое, хорошее такое здание панельки. И художник на линогравюре прямо подписал: "Вот бы и мне жить в этом доме". На тот момент это было вынужденное новое жилье для постоянно увеличивающегося населения, мечта о собственной квартире, собственном пространстве. Многие люди переезжали из сел, из маленьких городов, из деревень. С другой стороны, сейчас существует программа реновации: эти здания ветшают, они были созданы не для такого возраста, до которого они дожили, и мы видим, как эта программа стирает эту память. У нас до сих пор нет музея, посвященного панельным домам. Но главное, что нарушаются законы о частной собственности, законы человеческой жизни. Анастасия, с одной стороны, комментирует историю, генезис этой архитектуры, а с другой – возвращается к вопросу, как она была создана: зачастую как идеальные города, прямо в поле. Новая инфраструктура, скверы, парки, здание администрации, здание дома культуры. Создается внутренний город, где есть место, где ты живешь, место, где работаешь, и место, где отдыхаешь, и они четко разделены между собой.
Социалистическая утопия должна была создать город-сад. Но, как мы знаем, эта утопия не состоялась, и мы можем наблюдать за состоянием полураспада этой архитектуры, этой идеи. Анастасия фотографирует и изучает растительность, которая изначально предполагалась как часть рекреации, а теперь, когда она не управляется, не сдерживается, нет никакого человека, который занимается ею, она как будто возвращает эту архитектуру обратно в хаос. Из райского сада нас погружают в чужие джунгли, которые уже по-другому общаются с человеком, с помощью не кустов сирени, а с помощью неудобных сорняков, растений и деревьев, как, например, американский клен.
Мы видим еще одну работу, которая создана художником Василием Кононовым-Грединым. Это художник из города Киров. Это чаша городского фонтана, условно кировского, которая оторвалась от земли, над ней больше не властвуют законы гравитации и физики. С чаши спадает вода, не достигнув пола, застыла, и больше никаким образом не изменяется. Это такое состоянии безвременья, которое отсылает нас к жизни в регионах. В некоторых кураторских текстах вы можете увидеть фразу: "А как там твое ничего?" – когда говорят про жизнь в каком-то маленьком городке, где кажется, что ничего не происходит, ничего не изменяется. Василий комментирует какую-то жизнь в Кирове, к которой он относится в похожем ключе. В этой работе есть необходимая дистанция, ощущение медленного времени, которое важно для искусства и важно для искусства регионов, которое не мыслит себя в рамках центров. Не реагировать прямо здесь и сейчас на те вызовы, на те повестки дня, которые стимулируются с помощью институций или средств массовой информации, а возможность художника отойти на расстояние, выдержать художественное произведение, замедлить время, замедлить мгновение и сделать высказывание, которое сможет сохранить целостность этого явления. Такое состояние одновременно и деструктивно, и дает большие возможности для человека, который выходит в летаргию специально, в рамках медитации или какой-то алхимии, какой-то беженец, или же человек, который старается уйти в одиночество, отступник. В деятельности Кононова-Гредина есть эта функция, это желание – немножко находиться на дистанции.
Эта инсталляция вокруг себя пересобирает воздух. Когда ты фотографируешь или смотришь на нее снизу, в первую очередь это точка именно снизу, в нее не попадает ничего, кроме архитектуры Манежа, которую важно учитывать, а не сопротивляться. Архитектура очень самостоятельная, активная, с ней нужно точно взаимодействовать. И эта инсталляция дает возможность взаимодействовать с архитектурой даже служебных пространств, типа лестничных проемов, но при этом делать самостоятельное высказывание. Это стеклопластик, пенокартон, разные пластмассы. Вес – где-то 700 килограммов. Делали в Москве, а потом привезли сюда и смонтировали. Поднимали 26 человек.
здесь считают дни до дембеля
Чаша фонтана нависает над двумя этажами лестницы, как циклопическая воображаемая люстра. Это еще и разговор о пространстве питерского центрального выставочного зала Манежа, который внешне сохранен как здание императорских конюшен работы Кваренги, а внутри перестроен в 70-е годы, то есть довольно предсказуемым советским образом. С 30-х годов Манеж служил гаражом ОГПу, а затем КГБ, но об этом трудно догадаться. “Изоляция” – так называется на "Немоскве" кураторский проект сибирячки Оксаны Будулак, экскурсоводом выступает художница Елена Аносова. Армия и тюрьма – социальное пространство, в котором оказываются молодые художники Красноярска и региона. Юмор и жесткий взгляд – такие же инструменты, как карандаш, бумага и цифровые техники.
Елена Аносова, художник и куратор: Эти работы сделал Семен Борисенко, под псевдонимом Семыч Б. Семен не смог приехать к нам, потому что сейчас он служит в секретной танковой части в армии, на срочной службе. Эту работу он сделал в армии, нарушая некоторые административные законы и работая по интернету только по воскресеньям. Здесь мы видим проекции из его рисунков, которые сделаны на блокноте формата А5, потому что только такой размер можно спрятать под подушку или в тумбочку. У Семена нет классического художественного образования, его рисунки достаточно наивны, но поэтому так близки и понятны. Здесь он рассказывает о том, как, например, в армии относятся к правильному застиланию кровати. Мы видим здесь катки, и становится понятно, что тут, конечно, застелили не очень ровно, за такое бы их, конечно, на тумбочку отправили, но это очень весело. А здесь считают дни до дембеля. Семен передает вам привет из своей военной части, а мы с вами двигаемся дальше.
Это одна из моих любимых работ. Ее сделал Саня Закиров, молодой художник и куратор из Красноярска, здесь он задает важный и правильный вопрос об авторском праве. Мы все знаем картину Шишкина "Мишки в сосновом бору". Шишкин не анималист, поэтому он попросил своего друга Константина Савицкого нарисовать ему зверей. Но когда Третьяков купил эту картину, имя Савицкого вымарал из названия произведения. Закиров восстанавливает справедливость и вымарывает Шишкина, подписывая медведей только именем Константина Савицкого. Это очень веселая работа.
А мы с вами переходим к следующей работе. Игорь Лазарев работает в музее "Площадь мира", это Центр современного искусства в Красноярске. Она работает там инженером по безопасности труда… и отдыха, как говорят его коллеги. И он с юмором задает достаточно простые вопросы, такие, например, как "Художник ничего не должен" или "Художник ответственен за все"? Мы видим бетонные скрижали с буквами, как из детского конструктора, который напоминает “Ералаш”. Игорь возглавляет отряд по пожаротушению сибирских лесов, в данный момент они тушат пожары под Красноярском.
в городе Хорсов произошел огромной мощности электромагнитный импульс
Мы с вами двигаемся по балкону и идем к работе с мониторами. Это работа Саши Михайлова, который подписан псевдонимом Демарко. И Саша у нас угадайте где? В армии. (смеются)
Саша работает в таком стиле, который называется "мокьюментари": создавая фейковую, вымышленную новость, он вокруг нее наращивает мясо, которое вполне могло бы быть реальностью, задавая вопрос: а все ли мы понимаем, правильно ли что-то интерпретируют СМИ? Есть название города – Хорсов, и будто бы в 2016 году в городе Хорсов произошел огромной мощности электромагнитный импульс, из-за этого перегорели все магнитофоны, телевизоры и разные другие вещи. Он строит вокруг этой истории календари, архивы Яндекс-новостей, фотографии, карты и чаты жителей города, карту тунгусского заповедника, якобы это было там. Строит разные научные высказывания, исследования, которые были проведены в этом городе. В чем сила этой работы? Конечно же, в том, что это действительно могло бы быть, но все ли мы точно знаем, что происходит в этой Тунгусярии? Но мы это узнали из телевизора.
Переходим к следующей работе. Меня зовут Елена Аносова, и это моя работа. Мы видим портреты молодых девушек, такая отстраненная съемка, и мы сначала не понимаем, кто они. Может быть, это фабрика, может, санаторий. И только через какой-то промежуток начинаем понимать, что это закрытая институция, эти портреты сделаны в женских колониях. Пять лет назад я три месяца снимала и работала в трех разных женских колониях на территории Сибири. Если мы посмотрим на последовательность, то мы идем от молодости к зрелости, от феминности к маскулинности, от цвета к серости. От нашего привычного понимания нормального человека к деформации, которая так или иначе проходит в закрытых институциях.
Как я могу под портретом молодой девчонки написать, что она убийца?
Там у человека нет личного и интимного, нет никакой безопасности. Я не подписываю, какое преступление кто из них совершил. Как я могу под портретом молодой девчонки написать, что она убийца? Только потому, что она защищала себя и вместе со своими сестрами убила отца, который их насиловал с детства? Не могу. Я указываю только имя, сколько человеку лет, сколько у него есть детей и на какой срок он осужден.
В заключении мои героини не перестали быть мамами, бабушками, учителями и пенсионерками. Работая с архетипами, я задаю вопросы и домашнего насилия, и разные другие кричащие темы. У нас со времен Чехова ничего не изменилось: люди, осужденные за страшные убийства и насилие, будут находиться в одной комнате с людьми, которые защищали себя или совершили экономические преступления, они неизбежно влияют друг на друга. Всего я сделала около 200 портретов, и "Немосква" показывает около 40. В Россия эта работа в должном масштабе показывается первый раз за пять лет. Эту работу показывали и в Америке, и в Стамбуле, и в Италии, и в Лондоне, но в России в должном виде – никогда. Ее показывали всегда маленькими, коротенькими кусочками, обществу трудно задаваться такими вопросами. Я рада, что кураторы так смело поступили. Если посмотрим на оформление работ: здесь нет стекла, потому что для меня важно, чтобы между зрителем и моими героями не было дополнительных границ. На последнем щите есть маленькая часть, она называется – "Отделение "Личное дело"", "отделение" в значении сепарации и в значении группы. У всех моих героинь идентификационная карточка на груди, и там фотография. Как делается этот снимок? Когда человек первый раз попадает в колонию, администрация его фотографирует, распечатывает на цветном принтере, ламинирует скотчем и пришивает на одежду. За потерю этой карточки или ее отсутствие можно понести серьезное наказание, от побоев от отрядников своих же, потому что они подчинены коллективу, неписанным правилам и протоколам, до лишения условно-досрочного освобождения. Я сделала 200 портретов и сделала 200 копий таких карточек у людей с груди. В чем смысл этого изображения? Как капсула времени, она, находясь на одежде, шрамируется, выцветает, деформируется, и это является прямой иллюстрацией и метафорой того, что происходит с личностью в закрытой институции. Я находилась там три месяца, работая каждый день, ночевала в других местах – снимала жилье в этих деревнях. Я была там без сопровождения, поэтому мне удалось сделать такие доверительные портреты. У меня есть личное разрешение от каждой героини, подписанное, на то, что я могу использовать ее изображение. Я это сделала наедине с ними, никто не стоял у меня за спиной и не заставлял их это сделать.
– А как начальство разрешило?
я знаю, что такое жить с 30 другими людьми в одной комнате
Елена Аносова: Они сами пустили меня на неделю и забыли обо мне. Меня не могут привлечь к административной ответственности, если они ошиблись, это их проблемы. Когда я была в подростковом периоде, я занималась спортом, и у меня произошла серьезная травма ног, я четыре года провела в закрытой реабилитационной школе-интернате-санатории. Это были поздние 90-е годы в городе, где градообразующие предприятия – Химпром и Химфарм. Для моих родителей это была большая травма – отдать меня в это заведение за несколько лет. То есть я знаю, что такое жить с 30 другими людьми в одной комнате. Но это не тюрьма.
– А для вас это была травма?
Елена Аносова: Для меня это не было травмой. Я же сейчас хожу.
– Как вы работали в зоне?
Елена Аносова: Заходила, избавлялась от сопровождающего, говорила: "Иван Васильевич, вы же видите, ко мне хорошо относятся. Я буду в третьем отряде". И уходила в третий отряд одна. Разговаривала с людьми, ела с ними в столовой, работала с ними на швейном производстве, кидала уголь в топку в чугунке. И люди поняли, зачем я это делаю.
Я не сразу начала снимать, изначально думала делать эскизы скетчевые, быстрые, и просить своих героинь на оборотной стороне что-то написать, какое-то высказывание, вопрос, одно слово, может быть, три страницы истории. Но стало понятно, что ни у кого нет времени мне позировать, а мне нужен где-то час, чтобы сделать скетч. А еще не все люди готовы что-то написать, они стесняются или переживают. Поэтому через три недели я приняла решение, что буду делать фотографии. Сначала хотела делать на средний формат и пленку, этого требует эта эстетика, но мне запретили использовать пленку. Поэтому это цифровые фотографии хорошего качества. На выходе специальный сотрудник каждый день проверял, что я сняла, если ему что-то не нравилось, он удалял. Но ФСИН не может понять, что работает последовательность, а не репортажные кадры, где кто-то стоит у решетки.
– Женщины задавали вам вопрос: зачем вам это надо?
Елена Аносова: Конечно. И я сказала правду, что была в интернате, и меня волнует тема изоляции. И что в моем интернате было, ну, может быть, чуть-чуть не так красиво, как у них сейчас. Многие из них даже знали про этот интернат. Люди из Москвы тоже сидят в Сибири, из Мордовии и разных других городов, но те, кто был с Иркутской области, знали этот интернат. И я очень благодарна своим героиням.
если на меня сейчас нападут на улице, и я кому-то дам камне по голове, я стану одной из сестер Хачатурян
Находясь там, они не перестали быть мамами и чьими-то любимыми, близкими, программистами, или, например, мэрами и вице-мэрами в прошлом. Там очень много людей… Смотрите, если на меня сейчас нападут на улице, и я кому-то дам камнем по голове, я стану одной из сестер Хачатурян. А если человек защищал себя и своих детей? А если это бабушка, которая взяла вину за своего внука-наркомана, который уже третий раз сядет на семь лет? Мы не задаем эти вопросы. В нашей стране есть романтизированное отношение к тюремной эстетике, вспомните шансон и дворовые песни, но при этом у нас есть отвратительно брезгливое ощущение к тем, кто уже отбыл наказание, и они не могут устроиться на работу, чтобы забрать своих детей из детдома. Ведь пока она не устроится на работу и не снимет жилье, она не сможет забрать детей. А она, может быть, все там 5-10 лет жила только тем, что снова их увидит. Мне кажется, важно задавать эти вопросы.
Подкаст Вавилон Москва можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram
