Наивный человек, будто слабая рыбка, попадает в сеть обстоятельств и не может выбраться. Находившая множество преломлений в русской литературе – от Гоголя до Войновича – эта тема стала главной для Виталия Суслина, режиссера, фильмы которого хорошо известны профессиональным зрителям (фестивальные награды, рецензии в "Искусстве кино" и "Сеансе"), но, по вине косного кинопроката, редко появляются на экранах.

В дебютном полнометражном фильме "Дефиле" (2015) среди прочих появился подобный персонаж, бестолковый и безнадежно влюбленный недотепа. Главным героем он стал во второй картине Суслина "Голова. Два уха" (2017).

Иван Лашин, пастух из села Сторожевое Острогожского района Воронежской области, играет самого себя – неунывающего простака, сродни Ивану Чонкину. Плохие люди убедили живущего в бедности Ивана купить пиджак, повязать строгий галстук и, выдавая себя за успешного работника магазина, набрать микрокредитов. Обогатившись за счет доверчивого Ивана, обаятельные мерзавцы исчезают. Иван Лашин, друг режиссера, стал соавтором сценария, основанного на подлинных событиях.

В "Седьмом пробеге по контуру Земного шара" (2019) художник-любитель Михаил, сторожащий руины советского завода, лишается работы и жилья из-за пустякового проступка. Кандалы обстоятельств невозможно сбросить, каждый шаг затягивает в трясину, близкие люди заняты своим выживанием, а внешний мир безжалостен и не нуждается в 60-летнем труженике.

В фильме "Папье-маше" (2020) продолжается история Ивана Лашина. Его угнетают разбойники – коллектор с потухшими глазами и жулик-полицейский, печальные и уставшие, как и положено в сонном царстве.

Иван обязан вернуть долги, но денег нет и заработать их в нищем селении невозможно. Романтичный читатель найденной на улице советской антологии "Путешествие в страну Поэзия" не способен справиться с грубыми банальностями капитализма. Он ненадолго появляется в Сочи, на "Кинотавре", выступает после премьеры фильма "Голова. Два уха" и возвращается в свое село, где имеется единственная цитадель просвещения – построенный в 1960 году Дом культуры с библиотекой. Здание ветхое, но сияющее масляной краской оптимистичных оттенков. Сияют и голубые глаза Ивана, сияет и музыка Моцарта, сопровождающая каждый поворот его судьбы.

В былые времена путешественники, возвращавшиеся из экзотических стран, устраивали для соотечественников лекции о своих приключениях, а на сцену выходили, иллюстрируя их рассказы, подлинные индейцы или мавры. Нечто подобное происходит и здесь: Иван Сергеевич Лашин, выступающий в качестве главного героя и сценариста, реконструирует свои злоключения, подлинное мешается с придуманным, озадачивая зрителя. Мать Ивана Лашина, Татьяна Ивановна, работающая в Доме культуры уборщицей, тоже играет саму себя. Приемы, которые могут показаться архаичными, режиссер использует с изобретательной новизной. Кинокритик Михаил Ратгауз назвал манеру Суслина "русским арте повера" и посоветовал посмотреть его фильмы всем, кроме "людей в форме книжных шкафов".

В интервью Радио Свобода Виталий Суслин рассказывает о своих героях и идеях.

– Когда я смотрел "Папье-маше", я думал о живописи Руссо, Пиросмани, Татьяны Мавриной, а потом посмотрел "Седьмой пробег" и увидел картины, которые рисует ваш герой. Кажется, я подобрал в работах художников-примитивистов ключ к вашему кинематографу. Верная догадка?

– Я люблю этих художников, но не могу сказать, что в своих картинах использую их как референсы. У примитивистов очень ярко выраженные типажи, грубые по форме, с обнаженной душой. Возможно, в этом есть сходство с моими персонажами, потому что они все очень самобытны, выделяются из тысяч людей.

– Еще одна важная вещь – цвет. "Папье-маше" завершается феерией красных платьев на сцене. Подозреваю, что вы специально красили стены в доме вашего героя и в Доме культуры, где работает его мать.

– Да, конечно, там очень важен алый цвет. Мы очень долго выбирали краску для букв в надписи "Коль с добром вы и с любовью, встретим вас мы хлебом-солью". Магистральный цвет – красный, алый. Чем-то похоже на Филиппа Малявина, у него есть чудесные русские девки в красных сарафанах, летящие в неистовом, разухабистом танце.

– Моцарт сопровождает каждый эпизод в жизни вашего героя. Вы долго искали эту музыку?

– Музыка появилась до картины. Я всегда ищу музыку, с которой снимаешь, внутренний лейтмотив. Иногда она меняется, когда монтируешь. В "Папье-маше" она появилась до, жила весь съемочный период и осталась. У меня даже было второе название картины "Фантазия ре-минор", композиция Моцарта, но потом решил оставить "Папье-маше".

– Три картины вы снимали в Воронеже и Воронежской области. Иван в фильме "Голова. Два уха" изучает достопримечательности Воронежа. Расскажите, пожалуйста, о своем Воронеже.

– Я родился в маленьком и красивом городе Нововоронеже, а в Воронеже прошло мое первое студенчество в медицинской академии. Город удивительный, родина флота, у Петра Первого многое связано с Воронежем, есть даже маленькая резиденция, Бунин и Андрей Платонов родились в Воронеже, Мандельштам был в Воронеже в ссылке. Мой Воронеж – город моего детства. Старый центр Воронежа похож на Петербург по внутренней сдержанности, теплоте и уюту. Сейчас Воронеж архитектурно меняется, не могу сказать, что мне эта эклектика кажется удачной. В некоторых городах эта эклектика прекрасна, а в Воронеже много искусственных форм появилось, которые никак не перекликаются и не продолжают предыдущую архитектурную историю города.

– Вы учились в Москве. Москва вам не стала родным городом?

– В Москву я часто ездил с раннего детства, очень хотел учиться и работать в Москве. Я считаю Москву своим вторым родным городом.

– Ивана Лашина вы знаете давно, в вашем первом фильме "Дефиле" играла его мать. Как вы познакомились и как распознали в нем актера?

– Я с ним познакомился, будучи студентом ВГИКа. Мы приехали в село Сторожевое, я искал исполнителя главной роли для курсовой работы. Глава администрации нам сказал, что есть очень интересный мальчик. Он пришел, его все звали Иваном Сергеевичем, хотя ему было 19 лет. Я увидел его издалека и понял, что это действительно герой. С тех пор мы начали общаться, и он в моей жизни стал очень значимым человеком. Он живет сейчас в моем городе, уехал из деревни, у него есть работа, она ему нравится, и он чувствует себя нужным. У него появились друзья, и смысл появился в жизни.

– И он работает с вами над сценариями фильмов.

– "Голова. Два уха" основан на событиях, которые по-настоящему случились в его жизни с кредитами. Ваня тогда еще жил в деревне, я к нему приезжал время от времени поговорить, погулять. Он мне рассказывал про эту историю. Я много записал тогда по горячим следам, потому что он даже диалоги помнил все. У него есть удивительное свойство: он очень тонко помнит все детали происходящего, даже то, что было очень давно. Я на какое-то время оставил эту историю, а потом приехал в очередной раз и смотрю – он на берегу реки сторожит коров. Он спал на траве, а коровы стояли в воде. Было очень жарко, они отмахивались от мух и слепней. Я увидел этот кадр и именно в этот момент понял, что хочу снять кино. История с кредитами стала поводом, чтобы поговорить о важных вещах.

– А история с милиционером – уже фантазия или тоже с ним случилась?

– Это история других людей, моих знакомых. Такие истории случаются, их немало. "Папье-маше" – это не документальное построение, это не реконструкция ни в коем случае, это некая притча, миф.

– Сказка, я бы сказал.

– Да, это сказка. Мы даже использовали в начальных титрах старославянский шрифт с заглавной алой буквой.

– Вы включили в "Папье-маше" сцены из предыдущего фильма и снимали на "Кинотавре", где он был показан. Необычное решение: в такой герметичный сюжет проникает нечто из иного мира. Не всякий режиссер осмелится на такой эксперимент. Почему вы так сделали?

– Мне важно было показать, что, при всей сказочности, все-таки это реально. Реальный герой, реальный "Кинотавр". В его жизни случилось чудо, потому что человек в первый раз увидел море. Это то, что дает ощущение соприкосновения с землей, ты чувствуешь реальную материю. Это хроника, это эпоха, это действительно происходит в наши дни. И при этом мифическое сказание.

– Вы будете еще работать с Иваном, есть совместные идеи?

– Осенью мы сняли картину в Москве, Ваня в ней не участвовал, но он мне помогает на площадке, когда есть свободное время. Есть много историй, связанных с Иваном Сергеевичем, которые могут стать отдельным киновысказыванием, но я пока такой целью не задаюсь. Иван жил в такой нищете, причем в нищете в понимании архаичном, сейчас люди так не должны жить в связи с техническим прогрессом. Он жил в заброшенном полуразваленном доме с печкой, в голоде, в холоде. Так сложилась его жизнь, так прошло его детство. То, что после этих историй он оказался в другом месте, у него сейчас есть работа, есть смысл, есть светлый кров, для меня это оправдание маленьких кинокартин, которые мы с ним и с Божьей помощью сняли.

– Я не хочу ни в коем случае свести ваши фильмы к какому-то примитивному социальному сообщению, но такое сообщение есть, и прочитал я его так: капитализм, особенно в его жестких формах, органически чужд России. Правильно я вас понял?

– Я совершенно не стараюсь вложить в свои картины политические смыслы. Мне интересны судьбы реальных героев, моих современников, собирательные образы – вот это вызывает во мне внутренний трепет. То, что эти люди являются частью политического строя, современного экономического порядка – это данность каждой эпохи. И если в картинах это читается, то как следствие, а не как первопричина. Я думаю, что вообще искусство этим не должно заниматься, пусть этим занимаются статистика, публицистика и журналистика. Но что касается капитализма в России, я думаю, что Россия – это удивительная страна, которой ни в коем случае нельзя навязывать европейские и всяческие остальные модели экономики и строя, потому что каждая страна – это прежде всего особый строй души. Нужно идти своим путем, в этом я совершенно убежден.

– Мне показалось, что персонажи, которые олицетворяют капитализм в ваших фильмах, особенно выглядят: синтетические люди, очень гладкие, слишком хорошо одетые. В "Седьмом пробеге" директор фабрики, которая увольняет вашего героя, такого типа: наряженная женщина с большой зловещей брошью.

– Не могу сказать, что это глянцевые, западного типа персонажи. Ни в коем случае это не подчеркиваю. Я очень трепетно отношусь к костюму, каждый костюм каждого персонажа – это возможность характера. У каждого героя может быть именно этот костюм и никакой другой. Костюм может формироваться из десятков разных людей, которых ты видел в жизни, близких по роду деятельности. Появляется в итоге образ. "Бурлаки на Волге": какое количество было сделано эскизов, людей было зарисовано прежде, чем потом появилось это полотно, а там всего несколько человек.

– В "Седьмом пробеге" ваш герой не расстается с курткой с надписью "Охрана", как будто клеймо на нем.

– Куртка эта важна. Кстати, очень теплая, практичная. Что мы только ни делали, где мы только ни лазили, ничего с этой курткой не происходило. Это характер героя, ему все равно, во что он одет, главное, чтобы ему было удобно. "Охрана" там написано или что-то еще, ему не важно. Я знаю таких художников, которые вообще не придают этому значения. Есть другой тип художников, которые следят за тем, какой у них образ, какой у них шарфик, какая длина волос, какая у них кофта. Если бы я делал о таком художнике картину, он бы не ходил в куртке "Охрана" или, возможно, выбросил ее и растоптал. Но это другой характер. Ведь каждый костюм – это следствие характера человека и обстоятельств.

– Это ведь профессиональный актер?

– Да, чудесный артист – Александр Карнаушкин, артист театра "Ленком". Я искал немедийного артиста, мне очень важно было, чтобы это был неизвестный актер. Это, во-первых, личность удивительная, и у него невероятная актерская техника. Он получил уже не одну награду за лучшую мужскую роль, много было написано о нем хвалебных отзывов. Он снялся у меня в новой картине, которая называется "Рапан" и, надеюсь, выйдет в этом году. Там у него большая роль и, мне кажется, очень интересная.

– Вы открыли актрису в матери Ивана Лашина. Она замечательно сыграла у вас уже в трех картинах.

– Да, ее зовут Татьяна Ивановна. Это женщина с невероятной судьбой, она была и лесорубом, и топила котельную, и убирала. Она сейчас уехала в другую область жить к дочери. Очень светлый человек. Если Иван Сергеевич уже почувствовал сладость кинопроцесса с точки зрения профессионального интереса, то ей вообще это не нужно. Она настолько устала от предыдущих непростых лет, что ей хочется просто теплого спокойного существования, которое у нее сейчас иногда случается. Но она очень честно, искренне отдавалась кинопроцессу, она большой молодец.

– Фильмы она видела, ей понравилось?

– Видела, сказала, что понравилось. Хотя, мне кажется, ей это важнее как откровение ребенка своего. Она смотрела на Ваню, сопереживала, плакала. Когда на экране твой ребенок, ты смотришь про его жизнь, это совершенно другие эмоции, которые никто испытать не может, кроме матери.

– Кто ваши учителя в кино, любимые режиссеры? Когда я смотрел "Дефиле", я думал об Эрике Ромере, это ведь его история: летняя любовь, которая кончается ничем. А сейчас вас часто сравнивают с Каурисмяки.

– Мой самый любимый режиссер, без шуток сейчас говорю, – это Александр Сергеевич Пушкин. Если вообще говорить о режиссуре, как о глобальном основополагающем процессе, это человек, который невероятно тонко работал с мизансценами, с деталями, у него каждая строка – удивительный образ. А если говорить о кино, то есть картины, которые очень сильно на меня повлияли – это Чарли Чаплин, это Витторио Де Сика ("Похитители велосипедов"), это Феллини. Я очень люблю Марлена Хуциева, Георгия Данелия. Из драматургов обожаю Геннадия Шпаликова и как поэта люблю его. В детстве нас водили в старый кинотеатр, показывали много картин с пленок. Там была сумасшедшая атмосфера, удивительный запах, луч и пыль, в этом луче вьющаяся, искрящая. Мне это очень много дало.

– Но не Ромер и не Каурисмяки, кинокритики ошибаются?

– Нет. Я вообще противник того, чтобы пытаться на кого-то быть похожим, копировать, потому что тебе это близко. Наоборот, как только я вижу малейшую схожесть, я ищу другие пути-дороги. Важно не соврать себе. Главное, чтобы это было твое откровение.

– Ваши фильмы адресованы широкому зрителю, но замечены в основном синефилами и кинокритиками. Восторженные рецензии профессионалов наверняка вас радуют. А вот судьбой ваших картин в кинопрокате вы, наверное, вряд ли довольны?

– Да, с кинопрокатом все очень непросто. Я, конечно, хочу, чтобы фильмы посмотрели много людей, не только кинокритики. Хотя безумно приятно, когда тебя понимают профессиональные люди – это тоже дает какое-то оправдание. У меня было интервью, кто-то сказал: ты же можешь посмотреть в интернете, там есть всё. Я говорю: там есть всё, но, чтобы найти это всё, нужно знать, что искать. Чтобы знать, что искать, тебе должен кто-то об этом сказать. То же самое сейчас у подростков. Они не знают многих прекрасных авторов, они не знают кино, они не знают живопись, потому что об этом им не рассказывают. Им родители подарили смартфон, они и живут в смартфонах, много чего их интересует, но не это. А это же дает основы. Кто-то послушает в зрелом возрасте Сен-Санса или Шостаковича и скажет: мне это кажется скучным. А кто-то к этому привык с детства и начинает испытывать то, что его поднимает на горние вершины. Ребенку нужно дать возможность впитать это в том нежном возрасте, когда это прорастает в тебя… А я могу только дать посмотреть картины своим знакомым, продюсеры пытаются как-то, фестивали помогают, но широкий прокат сейчас – это отдельная история.