"Я думала, что выхода нет и выбора нет, а есть только ты и такие, как ты. Автозаки, дубинки, асфальт. Сила, против которой любое сопротивление бесполезно. А потом раз – и вирус. И всё закончилось за два года. И не осталось ничего", – говорит молодая революционерка офицеру Стальной фаланги, охраняющей режим в стране, чрезвычайно похожей на путинскую Россию. Именуется эта страна Распределенной метрополией, управляет ею президент-бот, обновляющийся на каждых выборах, и полицейский режим при помощи изощренных средств наблюдения за обывателями вычисляет недовольных и ликвидирует малейшие очаги свободомыслия. Но приходит безжалостный вирус, границы закрываются, прежние правила отменены, и эпидемия наносит удар по тоталитарному государству.

Все эти события происходят в романе Кирилла Куталова "Антитела", вышедшем в московском издательстве "Новая жизнь". "В тексте сквозит завороженность эротической тотальностью власти. Она проявляется в том числе на уровне цепкого языка, которым ведется повествование, – сухое и динамичное, словно боксер-легковес. Кажется, именно таким – злым, собранным, с полицейскими дронами над Текстильщиками – должен быть русский киберпанк в 2021 году", – пишет Иван Напреенко в опубликованной порталом "Горький" рецензии на книгу.

Интервью с Кириллом Куталовым записано для программы "Культурный дневник" Радио Свобода.

– Кирилл, познакомим наших слушателей с героями романа, представителями четырех социальных групп. Во-первых, это силовики, и с явления силовика по имени Охр книга начинается. Во-вторых, нувориши, которые обслуживают власть, и у вас есть персонаж Сергей, бессовестный предприниматель. В-третьих, это офисный планктон – обыватель по фамилии Лишнев. И, наконец, пассионарные маргиналы, враги системы – это девушка по имени А. и ее друг Росомаха. Есть, конечно, и другие персонажи, есть нищие, гастарбайтеры, но, наверное, эти четыре типа самые важные.

– Да, это главные герои. У каждого из них в романе своя линия, я писал их по отдельности, уже после совмещая и выстраивая общее повествование. И, конечно, неслучайно именно эти персонажи там собрались. Роман вырос во многом из чувства безысходности и бессилия человека перед карательной государственной машиной. Думаю, это чувство стало по-настоящему массовым летом 2019 года, когда эти персонажи оказались в центре общественной и политической жизни, встретились на протестных акциях. С одной стороны были маргиналы-оппозиционеры, с другой стороны силовики, которые их давили и утюжили, с третьей стороны – случайные люди, как Лишнев, точно так же массово попадавшие под раздачу, и с четвертой – такие ребята, как Серёжа, находившие в происходящем какой-то свой профит. Я думаю, что и по сей день это основные группы, которые в России представлены. Ничего пятого в массовом проявлении не существует.

– Нужно еще упомянуть верховное существо – президента-бота, который существует на телеэкранах. Он в книге безымянный, но мы, пожалуй, знаем, как его зовут.

– Да, в книге это виртуальное существо, бесконечно далекое от реальной жизни, и, по сути дела, к нему бесполезно взывать. Президент-бот живет в своем пузыре абсолютной власти, и по большому счёту, ему никто для этого уже не нужен.

– Теперь место действия. Это страна, которая называется – Распределенная Метрополия. Почему Москва – это Москва, город все с теми же районами, а Россия сменила название?

– А это как раз и есть свойство абсолютной власти, исходящей от Президента-бота. Это Россия альтернативного будущего, где многое уже доведено до абсолюта, например, нет выборов, а есть некие выборные игры вроде компьютерных, когда люди приходят и отмечают галочками, какие черты президента-бота они хотели бы поменять: уменьшить морщинки в уголках глаз, чтобы он стал помоложе, посвежее. Эта абсолютная власть распределяется из центра, из метрополии, смысл этой власти – в ней самой, всё остальное для неё – фантом, симулякр. Реально только распределение этого властного ресурса.

– И наконец, время действия. Это будущее, но отчасти и прошлое. Начало колоссальной эпидемии, которая разрушает Распределенную Метрополию. Коронавирус, но во много раз сильнее и страшнее. Вы начали писать во время первого локдауна?

– Да, сперва был мой личный дневник локдауна, я начал вести его в марте прошлого года. Тогда казалось, что этот смертельный вирус настолько же мощный, как и государственная машина. В этом было мое главное ощущение от начала эпидемии в Москве: есть эта машина, абсолютно бесчеловечная, которая идет чугунным валом на людей, и вдруг появляется новое существо, тоже нечеловеческое, но по-другому, которое может противостоять этой машине и даже, возможно, разрушить её. В итоге этот дневник стал частью линии оппозиционерки А. В одном из эпизодов она смотрит в окно и грезит наяву, видит этих двух монстров вроде Кинг-Конга и Годзиллы, и они друг с другом борются на её глазах, и она должна найти своё место в этой схватке, выбрать сторону, потому что если она не выберет, то ее перемелет просто. Мне кажется, сейчас любой рассказ о будущем – это все равно рассказ о настоящем. Потому что человек не в состоянии поспеть за скоростью изменений, и если мы как художники, как авторы пытаемся нащупать это будущее, оно все равно нас обгоняет, и все равно получается рассказ о настоящем. Как, собственно, получилось и с романом.

– Не хочу выдавать тайны сюжета, но есть такой важный момент, когда бунтарка А. спасает ценой своей жизни силовика. Почему она так поступает?

– По логике романа это единственное возможное разрешение всей ситуации: каратель должен переродиться. Он не может оставаться таким, каким был всегда. Он должен прочитать своё собственное сообщение, обрести свободу от своих жутких призраков. С другой стороны, и маргиналы, за которых в романе отвечает А., тоже должны измениться, выйти на новый уровень, на новый виток. И вот после того, как А. проходит через жестокость и убийства и разочаровывается в них, у неё не остаётся никакого другого способа воздействовать на реальность, кроме как совершить своего рода жертвоприношение, осмысленное и действенное. Не хочу раскрывать главную интригу этого текста, но она буквально становится частью своего врага и гонителя.

– Весной прошлого года вам казалось, что эпидемия может уничтожить эту систему, но сейчас мы видим, что система прекрасно справляется и с этим монстром, точно так же, как она справляется с человеком, который выходит на запрещенную демонстрацию со своим плакатиком. На столкновение двух чудовищ нет уже никакой надежды.

– Да, к сожалению, надежда, которая была заложена в ядре этого текста, не сбылась. Но помимо неё в тексте есть важное сообщение – о том, что критическая ситуация может быть губительной, а может стать и неожиданным выходом. В этом второй слой этой истории, потому что каждый персонаж в ней ищет свой баланс силы и слабости и в изменившихся условиях начинает жить новой жизнью.

– Энергия авторской ненависти к обществу, которое вы описываете, – назовем его путинизмом – впечатлит читателя. Это полицейское государство в самом его отвратительном воплощении.

– Да, это абсолютно верно. Я впервые зафиксировал это чувство в документальном тексте про события в Москве 2019 года. Это три рассказа, они были опубликованы в журнале "Вестник Европы". Тогда, возможно, впервые за все время, прошедшее с установления путинизма, мы увидели избыточную жестокость. Сегодня она уже не кажется избыточной, но в 2019 году это было первое явление непостижимо беспощадной силы, под которую попали буквально все, не только непосредственные участники, но и те, кто находился рядом. И это явление, конечно, вызвало у меня, да и у многих людей очень сильный эмоциональный отклик. И я сумел сохранить и передать его в "Антителах".

– Вы были участником или наблюдателем?

– Я видел эти события в непосредственной близости, так скажем.

– В вашем романе всё видит "большой брат", существуют устройства, которые наблюдают за каждым человеком и даже смотрят сквозь стены. Почти как в романе Оруэлла.

– А это уже наша реальность! Уже в 2019 году людей вычисляли по камерам наблюдения, а сегодня, в 2021-м, записи с камер стали служить доказательством вины в судах. Есть такой тонкий момент, который только в этом году сработал, – маски на лицах. Раньше – как в мире романа, так и в реальной Российской Федерации – приходить на общественные акции с закрытыми лицами было запрещено. Этот запрет отступил в тень, когда началась пандемия, что и спасло многих людей во время последних массовых выступлений, когда системы наблюдения просто не справлялись с правильно надетой маской и не могли вычислить, кто под ней. Но у тех, кто был без маски, начались неприятности, их вызывали на допросы, кто-то получил сутки, штрафы. Это то, как мы в России сейчас живем.

– То есть все-таки парадоксальным образом эпидемия нечаянно помогла оппозиции.

– Да, какой-то части оппозиции помогла. Я думаю, много людей могут быть благодарны масочному режиму за то, что могут спокойно просыпаться у себя в квартирах и не бояться, что к ним придут.

– Меня недавно спрашивал филолог из Скандинавии, есть ли в России оппозиционная литература, и я не знал, что ответить, потому что известных писателей, которые без всякого почтения относятся к путинской власти и не скрывают этого, немало – Борис Акунин, Михаил Шишкин, Людмила Улицкая и многие другие, – но вряд ли их романы можно называть "оппозиционными". Тогда я еще не читал вашей книги, и если бы я отвечал на его вопрос сейчас, я бы рекомендовал ваш роман. Не знаю, согласитесь ли вы с таким определением.

– Да, я согласен с таким определением. Я наблюдаю за оппозиционной жизнью 20 лет и написал довольно много текстов именно в таком ключе. Это уже упомянутые три рассказа про московские протесты в "Вестнике Европы", это повесть "Обол", и вот роман. Меня эта тема глубоко трогает, и я хотел бы продолжать писать о таких вещах. Мне кажется, это важно.

– Я вспомнил Оруэлла, когда говорил про систему наблюдения. Наверное, можно сказать и о других ваших далеких литературных родственниках – это, безусловно, Сорокин, и у вас в финале появляется прямая отсылка к нему – "жидкая Марина", и Илья Масодов. Может, вы еще кого-нибудь назовете?

– Действительно, Сорокин и Масодов незримо присутствовали за моим плечом, когда я писал этот текст. Пожалуй, наверное, и все из современных. Ещё я часто слышу, что "Антитела" – это типа Глуховского. Думаю, дело в том, что аудитория, которая читает Глуховского и читает меня, сильно пересекается, но этим наше сходство исчерпывается.

– А не современных? Может быть, Пильняк, "Серапионовы братья"?

– Сложно сказать, я об этом совершенно не думал. У меня была такая хулиганская мысль, что хорошо бы скрестить современный американский кинематограф и Федора Достоевского. Фильм Содерберга "Заражение" и роман "Преступление и наказание". В результате появился Лишнев, который в какой-то момент достает из-за спины топор.

– Безусловно, книга кинематографична, легко представить ваших героев и всю эту историю на экране. А может быть, еще и в графическом романе. Вы бы хотели, чтобы из романа получилось кино или комикс?

– Конечно, я осознанно писал предметным и иногда сценарным языком, и часто – в настоящем времени. В итоге некоторые куски можно просто ставить в сценарный шаблон. Более того, работа над романом не закончена, я сейчас пишу сценарную заявку, и у меня с ней связаны большие планы. Графический роман вообще идеальная история, но, честно говоря, мне сложно представить человека в России, кто бы за это взялся. Мне кажется, это огромная работа – нарисовать роман. Это было бы круто, это было бы что-то совершенно другое, не характерное для российского книжного рынка, но я не очень понимаю, есть ли такие люди в России. С кино проще, мне кажется.