Сегодня в новом эпизоде подкаста "Генис: Взгляд из Нью-Йорка" – беседа с молодым нью-йоркским переводчиком Максом Лаутоном, который готовит грандиозную серию публикаций прозы Владимира Сорокина в США.
Нас легко найти в эфире и на сайте Радио Свобода. Подписывайтесь на мой подкаст на Spotify, iTunes, Google podcasts, Yandex music. Включайтесь в беседу: пишите мне в социальных сетях и в аккаунтах "Свободы", а также на всех подкаст-платформах.
Александр Генис: Владимир Сорокин занял центральное место в отечественном литературном процессе дважды. Сперва, еще в самиздате, он стал самой примечательной фигурой в группе московских концептуалистов. Его книги этого периода, такие шедевры, как “Очередь” или “Норма”, описывали советскую метафизику: вскрывали ее мифы, исследовали семантику ее языка и объясняли лингвистическое устройство этой вселенной.
Написанные уже в 21-м веке книги превратили Сорокина, по его собственному признанию, в политического писателя, вроде Оруэлла. Обладая огромной и пугающей предсказательной силой, такие яркие произведения, как уже легендарный “День опричника”, стали бестселлерами и у новых поклонников писателя.
Сорокин давно и широко известен за рубежом. Но, как он сам мне рассказывал, его успех тут избирателен. Наиболее популярны эти книги в странах с тоталитарной историей: в Германии, Австрии, Японии. Америка сюда точно не попадает. Несмотря на несколько опытов замечательной, но, к сожалению, уже покойной переводчицы Джейми Гамбрел, Сорокина пока хорошо знают только американские слависты. Вскоре, однако, эта ситуация радикально изменится. На днях в престижном журнале “Ньюйоркер” появился рассказ Сорокина “Красная пирамида”. Им откроется грандиозная череда публикаций всего сорокинского канона. За рассчитанным на пять лет проектом стоит молодой американский переводчик из Колумбийского университета Макс Лаутон.
Сегодня я пригласил Макса в нашу передачу, чтобы подробно обсудить с ним его работу с текстами Владимира Сорокина.
Первый вопрос, который я задаю славистам всех стран мира: кто из русских авторов привел вас в эту странную профессию?
Макс Лаутон: В данном контексте я бы сказал, что этот вопрос чуть-чуть легче. Когда мне было 14, я что-то прочитал про "Голубое сало", и сразу захотел читать Сорокина. Но, к сожалению, в это время почти ничего его на английском не было. Я прочитал "Очередь", это был перевод Салли Лерт, после этого я прочитал "День опричника". Ну а там я начал читать Достоевского, попал в Колумбийский университет, как-то начал учить русский. Я помню, что купил "Голубое сало", русское издание, и решил читать. Но, к сожалению, ничего не понимал. Так что надо было продолжать свой студенческий путь. После того, как я закончил Колумбийский университет, я как-то перевел один довольно большой кусок "Голубого сала" и отправил его Сорокину. Ему понравилось, и мы начали работать. Это было примерно пять лет назад.
Александр Генис: Вы меня успокоили, потому что до сих пор, когда я спрашиваю, как слависты стали славистами, то всегда было всего два ответа: у мальчиков – это Джеймс Бонд, а у девочек – это Достоевский. Раз Достоевский фигурирует и у вас, то все в порядке.
Хотя, конечно, это необычно, что и Сорокин привел вас за руку в славистику. Кстати, то, что вы сказали про "Голубое сало", напомнило мне мой собственный опыт, когда я учил английский, наверное, классе в пятом. Тогда я решил, что прочту детскую книжку, самую простую, и взял "Алису в Стране чудес". Когда я дошел до стихов, то чуть не заплакал, ибо понял, что абсолютно ничего не понимаю по-английски. Лишь когда я вырос, я выяснил, что никто не понимает, что Льюис Кэрролл писал, когда обращался к нонсенсу.
Макс Лаутон: Но у Сорокина это была уже первая страница. Я купил книжку на Брайтон-бич, вышел из магазина, открыл ее – и все, ничего не понять. Я тоже чуть не заплакал.
Александр Генис: Надо сказать, что вы не один, Сорокина понять совсем-совсем непросто. Скажите, какое первое впечатление Сорокин на вас произвел лично, когда вы с ним встретились? Я спрашиваю, потому что он категорически не похож на своих персонажей. Из-за этого многие считают, что Сорокин какой-то монстр. Я помню, когда я познакомился с Сорокиным, это было в 1990 году в Москве, он мне напоминал молодого мушкетера, он был похож на, скажем, Д`Артаньяна, а теперь он напоминает Атоса, но уже 20 лет спустя. Как вы с ним познакомились?
Макс Лаутон: Это был мой первый вечер вообще в России. Это было в 2019 году, я уже закончил "Голубое сало" и собирался в Москву, потому что просто хотел увидеть страну, про которую я так много читал. Я написал Сорокину, мы уже довольно часто переписывались в это время, "Владимир, я буду в Москве завтра". Он сказал: "Вы не хотите поужинать вместе?" Я сказал: "Давайте, конечно". Он сказал: "Когда вы прилетите?" Я сказал: "В 7 часов в Шереметьево". Он сказал: "Хорошо, тогда мы встретимся в кафе "Пушкин" в 7.30". Мы с невестой прилетели, все было вовремя, так что проблем не было. Мой друг, актер Максим Стоянов, заехал за нами. Я был в очень странном состоянии, потому что Москва была намного больше, чем я думал. Я ожидал, скажем, Будапешта. Но Москва – город огромный, все улицы огромные, все здания, все кварталы. Мы спешили и приехали вовремя в кафе "Пушкин". Сорокин был намного, как мне кажется, добрее и мягче, чем я думал, он очень мягкий человек. Все говорят, что он как старый барин, как сын Толстого или что-то в этом духе, мне тоже так показалось, что он очень изысканный человек вообще. Мне было очень приятно. Мы поужинали, погуляли по Москве. Чуть-чуть позже, через месяц, мы были у него дома во Внуково, у нас был маленький пир с его итальянским переводчиком Марко Динели, он тоже актер в Москве. У нас сразу установилось хорошее взаимопонимание.
Александр Генис: Вам очень повезло. Ну а теперь перейдем к нашей главной теме – литературе: почему Сорокин нужен американскому читателю? Этот вопрос непрост. Дело в том, что русскую литературу, современную русскую литературу знают в Америке очень мало, очень плохо и в основном в университетской среде. Мне кажется, что настоящего бестселлера из русской литературы в Америке не было уже очень много лет. Что американский читатель может найти у Сорокина такого, чего у него нет? Чем Сорокин может поразить Америку?
Макс Лаутон: Я бы сказал, что просто никто не пишет, как Сорокин, у него очень специфический стиль, специфические ритмы, специфическое ощущение. У него есть свой сорокинский мир. Есть очень мало писателей, которые создают такой яркий своеобразный мир, как Сорокин. Жаль, что американский читатель об этом не знает.
У нас в Америке сейчас довольно скучный, я бы сказал, “сухой”, пустынный литературный мир – это, в частности, из-за политических трендов, из-за того, что иногда в определенной стране всем как-то плохо пишется. У нас сухое время в Америке с точки зрения литературы. Мне кажется, что Сорокин работает в таком пространстве, в котором царит абсолютная свобода. Очень нужен американскому читателю такой автор.
Александр Генис: Можете ли вы указать параллели Сорокину в американской литературе? Американская литература оказала огромное влияние на современную русскую литературу, все мы выросли на американских писателях. Я бы даже сказал, что раньше самыми популярными русскими писателями были американские писатели. В моей молодости это были Хемингуэй, Сэлинджер, Фолкнер, все они были нашими кумирами, все мы их считали своими. Но есть ли для Сорокина какая-нибудь параллель в американской литературе, которая помогла бы ему выйти к американскому читателю?
Макс Лаутон: Я бы сказал, что искать таких надо не в литературе, а в кино, тут есть какие-то фигуры, которые похожи на Сорокина.
Александр Генис: Например?
Макс Лаутон: Сорокин сам похож на какую-то комбинацию Тарантино и Линча. У него есть энергия Тарантино и метафизика Линча. Но я думаю, что нет никаких авторов в американской литературе, которые напоминают Сорокина, наверное, потому что у нас более старомодная литература. В Америке есть, конечно, сильные авангардные писатели, как Томас Пинчон, это, условно говоря, американское "Голубое сало". Но никто не читает Пинчона сегодня, потому что он считается устаревшим, как и все кумиры середины ХХ века.
Но вот кино поможет Сорокину. Потому что тут есть и метафизика, и энергия, и насилие настоящее, как и у Сорокина. Вот во Франции есть “Благоволительницы” Джонатана Литтелла – это очень жестокий роман. Сорокин обожает его, я тоже, кстати. Но нет никаких похожих романов в Америке, опять наступила пуританская эра. Слава богу, что у нас есть Линч и Тарантино.
Александр Генис: Согласен, лучшие американские писатели сегодня – это режиссеры: Тарантино, братья Коэн, Линч – это и есть американская литература сегодня, еще Вуди Аллена добавим. Когда я впервые посмотрел "Бульварное чтиво”, а это было открытие для меня, я тут же написал, что Тарантино напоминает Сорокина. Интересно, что сорокинская поэтика тесно связана и с живописью, и с музыкой, и с кино, она во все стороны торчит, помимо, конечно, самого главного – литературы. Потому что нет большего знатока стиля, чем Сорокин, который умеет стилизовать что угодно.
Как язык Сорокина отличается от языка тех русских писателей, с которыми уже знакомы американские читатели? У меня есть товарищ, переводчица Нина Бьюис, она как-то сказала, что когда американец открывает русский роман, он ждет, что там будут офицеры, дуэли и балы. Что такого в этом языке нового для американского читателя, который привык к тому, что есть "Война и мир", есть Достоевский, на худой конец есть оперы по Пушкину, но никак не Сорокин? Это явная новость, не правда ли?
Скажите, в чем вы видите главную трудность при переводе для себя, что самое трудное для вас?
Макс Лаутон: Это связано с предыдущим вопросом. Проще, когда есть абсолютно новый мир, у которого нет связей с советским миром, просто новый мир, а есть очень много таких моментов в "Теллурии", в первой части "Голубого сала", в “Доктор Гарине", хотя я еще не начал его переводить “Гарина”. Этот мир такой же новый и для русского читателя, и для американского читателя. Вот эти моменты довольно легко переводить, потому что нет никакой ответственности перед историей. Когда, например, я переводил вторую половину "Голубого сала", это было очень сложно, потому что там определенный советский язык, игра слов, язык лозунгов, язык призывов, и этот язык абсолютно чужой американскому читателю. Но я не имел права переделать его полностью, мне надо было как-то сохранить это советское зерно, надо было думать о том, как это звучало, какие у него были значения. Это было намного тяжелее, потому что надо было думать о прошлом – о том, как этот язык звучал для людей из советского прошлого. Вот это сложно. Точно так же и с ранними рассказами Сорокина. Например, в "Первом субботнике", там очень много советского сленга. Не только сленг, но и просто синтаксические формы, которых теперь нет. Это сложно понять американскому читателю, даже непросто понять и русскоговорящему, но современному читателю.
Александр Генис: Нынешний читатель Сорокина должен учитывать историческую память текста. Потому что это все совсем непросто, уже больше трети века прошло со времен первых опусов Сорокина. Конечно, его игра с советским стилем, должна быть понятна читателю, да и с любым другим стилем. И это очень трудно воспроизвести. Поэтому я преклоняюсь перед вашим мужеством: взяться за Сорокина – это очень и очень непросто. Но я верю в то, что это возможно по той простой причине, что в литературу иногда входят совсем новые писатели. Я помню, как мы в молодости прочитали "Сто лет одиночества" Маркеса. И оказалось, что эта колумбийская реальность, о которой никто ничего не знал, стала очень близкой и понятной. Если писатель хороший, то мы сможем войти в его мир. Сорокин, конечно, заслуживает того, чтобы с ним познакомились как можно ближе.
Сорокин участвует в ваших переводах, он помогает вам?
Макс Лаутон: Да, конечно.
Александр Генис: Как это происходит?
Макс Лаутон: Сорокин – последний ресурс, потому что я не хочу беспокоить его по мелочам. Когда что-то непонятно, то я обращаюсь к русским друзьям, к Марку Липовецкому, я спрашиваю, что это значит, какие ассоциации вызывает эта фраза, выражение или слово. Если никто не знает, то спрашиваю у самого Сорокина, собственно. Наверное, он чаще всего говорит: я сам не знаю, что это значит, это ничего не значит, не переводи эту фразу. Чаще всего он просто ничего не объясняет, говорит: “Выбросьте, и все”.
Был такой интересный случай, когда у него в тексте кто-то говорит "ну вы, будерусские суки" или что-то в этом духе, в "Теллурии". Я думаю: боже мой, что такое? Спросил у русских друзей, никто не знал, спросил у Марка, он тоже не знал, спросил у Сорокина, он сказал: "Это ничего не значит, это просто фирма, которая занимается отоплением нашего дома во Внуково". Он увидел это название – “Будерус”, и оно стало бранью.
Александр Генис: Мне кажется, что Сорокин работает со слуха, у него очень важно звучание текста. Его надо читать вслух, потому что, думаю, он и пишет вслух. У него ритмические фигуры очень сложно организованы с точки зрения фонетики. Поэтому далеко не все можно понять, непонятное, включая прямую глоссолалию, составляет часть сорокинского корпуса. Так что там есть непонятное для всех, не только для вас.
Расскажите про про ваши издательские планы, про эту пятилетку Сорокина, как она планируется реализоваться?
Макс Лаутон: Мы очень долго над этим работали с Сорокиным и с его литагентом – это Галина Дурстхофф. Я сперва перевел кусок "Голубого сала", потом понял, что надо перевести несколько более простых текстов, чтобы лучше понять его базовый стиль. Потому что в "Голубом сале" самый высокий, самый сложный, самый изысканный вариант сорокинского стиля. Я перевел "Сердца четырех", "Настю" из “Пира”, "Лошадиный суп", "Красную пирамиду", еще, конечно, "Белый квадрат". А потом начал отправлять эти тексты всем издательствам в Нью-Йорке. Я общался, переписывался с этими издателями, редакторами. Но это было наивно. Уже потому, что "Сердца четырех" – это, конечно, очень жестокий текст, очень экстремальный.
Александр Генис: Я помню, когда прочитал эту книгу еще в рукописи, то сказал: "Жене не покажу, потому что страшно читать".
Макс Лаутон: Когда я был у него два года назад во Внуково, то я ему сказал: "Владимир, я показываю маме все свои переводы, но не показал ей "Сердца четырех". Он сказал “Правильно сделал”.
Александр Генис: Что же произошло в конечном счете, что происходит с издательскими планами?
Макс Лаутон: Это было чуть больше года назад, я наконец-то написал Эдвину Франку, я не знаю, почему я так долго ждал. Он сразу сказал, что хочет читать мои переводы "Голубого сала" и “Теллурии”.
Александр Генис: Поясните для наших слушателей, кто такой Эдвин Франк.
Макс Лаутон: Эдвин Франк – это редактор “Нью-Йорк ревью оф букс”. Он дружит с Сорокиным, не совсем дружит, но они знакомы. Он сразу написал через неделю, что хотел бы опубликовать "Теллурию" и "Голубое сало". Через шесть месяцев сказал, что хотел опубликовать и “Норму", и сборник избранных рассказов, самых хороших. Мы с Владимиром их выбрали. В это время я тоже общался с одним редактором, у которого было маленькое издательство в Техасе. После того, как мы начали переписываться, он прочитал "Сердца четырех” и сразу сказал, что хотел опубликовать его.
Александр Генис: То есть вы разделили Сорокина между двумя издательствами? Ближайшие пять лет, как я понимаю, Америка будет насыщена книгами Сорокина.
Макс Лаутон: Да!
Александр Генис: И конечно, когда книги появляются по-английски, они становятся доступными для всех стран мира. В связи с этим можно многого ожидать для Сорокина. В связи с этим у меня такой вопрос. Я лично считаю, что с тех пор, как умер Фазиль Искандер, Сорокин является главным претендентом на Нобелевскую премию по литературе. Мне кажется, что Сорокин сегодня играет ту же роль в русской литературе, что Солженицын играл в свое время. Я понимаю, что и Сорокина, и поклонников Солженицына вряд ли устраивает такая параллель, но мне так все равно кажется. Я знаю, что многие профессора, которые имеют право номинировать писателей на Нобелевскую премию, включая моего друга и вашего руководителя Марка Липовецкого, постоянно выдвигают Сорокина на Нобелевскую премию. Как вы считаете, ваш переводческий проект может способствовать тому, что Сорокин получит Нобелевскую премию?
Макс Лаутон: Как Сорокин говорит, когда его спрашивают, про Нобелевскую премию: "Ну что ж, я не против". Это было бы отлично, конечно. Сорокин известный писатель, у него есть репутация, особенно в Германии и в Северной Европе. Я думаю, у него будет больше шансов через пять лет. Это поможет, конечно, все книги будут доступны. Но конечно, такие книги, как "Сердца четырех", не помогут, а такие книги, как “Норма”, это очень экстремальный текст, там есть довольно неприятные моменты для…
Александр Генис: Для нормального читателя.
Макс Лаутон: Для нормального читателя – точно сказано. Но невозможно представить современную русскую литературу без "Нормы".
Александр Генис: Без Сорокина уж точно. Давайте в окончании беседы ответим на самый простой вопрос: какая ваша любимая книга Сорокина?
Макс Лаутон: Я бы сказал "Голубое сало". Я думаю, что это самый сильный текст Сорокина. Есть очень хорошая комбинация экспериментов и читательского наслаждения. Например, в "Норме" самые крутые эксперименты, которые проводил Сорокин в своей карьере, как мне кажется. Как он это сделал, когда ему было 25–27 лет – это просто невероятно! Но иногда книга становится монотонной или тяжелой. И это не только из-за советского содержания, Сорокин всегда говорит, что сложно читать "Норму", потому что это советский Диснейленд, каждая часть – отдельный аттракцион. Я бы сказал, что в "Голубом сале" есть и новые эксперименты, но и есть удовольствие от текста, потому что это очень быстро читается. Ощущение движения повествования никогда не уменьшается. Такое очень сложно сделать в экспериментальном тексте.
Александр Генис: Спасибо, Макс. Надеюсь, что американские читатели разделят наше с вами восхищение сорокинскими текстами. Во всяком случае, вы для этого сделали очень много.
(Музыка)
Вы слушали подкаст Александра Гениса “Взгляд из Нью-Йорка”. Сегодня он назывался “Американская пятилетка Сорокина”. Мы беседовали с молодым переводчиком Максом Лаутоном, который подготовил целую библиотеку сорокинской прозы для американских читателей.
Нас легко найти в эфире и на сайте Радио Свобода. Подписывайтесь на мой подкаст на Spotify, Itunes, Google podcasts,Yandex music. Пишите мне в социальных сетях, оставляйте свои комментарии и приветствия в аккаунтах ”Свободы" и на всех подкаст-платформах.
Подписывайтесь на подкаст "Генис: Взгляд из Нью-Йорка" на сайте Радио Свобода
Слушайте наc на APPLE PODCASTS – GOOGLE PODCAST – YANDEX MUSIC
