Многие поседели душой в эти недели. Чувство стыда перед украинцами, чувство вины перед Украиной – даже у тех, кто пытался не допустить худшего, – то, с чем придётся жить теперь до конца жизни. Случившееся с точки зрения человека универсальной, гуманистической культуры – это то, что "невозможно пережить". Куски бесплатного воздуха, которые вроде бы каждому из нас положено вдыхать, буквально не лезут в горло.
Вся тридцатилетняя постсоветская российская культура как минимум обесценена после 24 февраля. Собственно, в этот день умерли все прежние слова. Когда мы слышим упреки деятелям культуры: "Почему вы молчите?" – нужно понимать, что это не только молчание сервильности или конформизма, но и молчание бессилия. Происходящее столь безумно с точки зрения здравомыслящего человека, что лишает дара речи. Антивоенное высказывание, естественно, как единственная опция, остаётся, но общее молчание культуры теперь более соответствует ситуации "моральной катастрофы", как сказал перед отъездом из России известный кинокритик. Когда разорвана связь с миром, во всех смыслах, невозможно смотреть спектакли и писать рецензии. Невозможно сопереживать выдуманным страданиям, когда ежедневно перед нашими глазами реальные страдания невинных людей в Киеве, Харькове, Мариуполе. Некоторые руководители российских культурных институций после 24 февраля ушли в отставку; другие были уволены за антивоенные призывы. Молчание культуры в нынешней ситуации – тоже жест.
Производство моральной пустоты и риторических пустот не является невинным, и также имеет последствия
Не всё, созданное культурой за эти 30 лет, подлежит единой мерке. Но преобладает ощущение, что "всё было зря", так говорят или думают сегодня многие. И это, к сожалению, точный диагноз: культуру постиг крах, как и российское гражданское общество в целом. Самообман состоял в том, что мы гордились исключениями (редкими островками неофициального, независимого искусства), игнорируя складывающееся вокруг правило, норму. Считалось, что громоздкое здание госискусства порождало пустоту, на которую не стоит обращать внимания; мол, банальное забудется, а настоящее выживет. Мы ошибались. Производство моральной пустоты и риторических пустот не является невинным и также имеет последствия. Имели значение не отдельные произведения официоза, а общий фон, атмосфера, которые формировали саму речь, само мышление. Естественно, задним числом легко оценивать, но масскульт, прежде всего кино и сериалы, как бы проговаривались о своём нутряном задолго до катастрофы. Жизнь в выдуманном, иллюзорном, сконструированном мире, где правит немотивированное насилие, которое притворяется правдой, справедливостью, самим естеством. Воспевание формально патриотического привело к возгонке ненависти. То, что оставляло горький привкус во рту и казалось вяжущей бессмыслицей, обернулось реальным кошмаром.
Это и расплата за компромиссы постсоветского художника. Так или иначе каждый шёл на эти компромиссы. "Молчали, боясь потерять контракты, – и всё равно потеряли", – сказал один режиссер. "Нас успокаивало, что все ходит по кругу, – и здесь мы ошиблись. Это натягивалась пружина, которая убивает людей". Поддакивание госкультуре, попытка угадать тайные желания начальства – это в итоге и породило феномен общего обесчувствования, а вовсе не только пропаганда по телевизору. Собственно, сегодня ярко бросается в глаза то, чего не было в нашем кино и сериалах напрочь – что в независимом, что в массовом: жизни других. Например, той самой постсоветской реальности. 30 лет наша культура игнорировала её, делала вид, что других, той же Украины, не существует.
Главный изъян подцензурной культуры по крайней мере можно теперь сформулировать. Компромиссная культура не приучает зрителя, слушателя, потребителя к индивидуальной работе совести, которая является производной от работы стыда. Эта культура приучала смотреть на мир не с позиции человека, а с позиции государства. Это искусство не воспитывало, а лишало чувств, учреждало стандарт бесчувствия. Оно в итоге сделало массового российского потребителя неспособным прорваться сквозь пелену официального к универсальному человеческому. У человека не оказалось собственных слов и совести потому, что они давно стали собственностью государства. И это в своём роде финал тридцатилетней драмы культуры.
Не стоит порицать тех, кто сегодня продолжает делать сериалы, выставки; возможно, они делают это, чтобы не сойти с ума, поддерживая иллюзию жизни. Но никакое искусство не может сегодня быть соразмерно трагедии. Что же остается? Одна из главных книг ХХ века, "Бытие и ничто" Жана-Поля Сартра, написана во время войны, в 1943 году. Человеческое – не данное заранее природой; человеческое – это работа, производство себя; человек создаёт самого себя, отталкиваясь от небытия, – гласит один из постулатов экзистенциализма. По методу Сартра определяя себя через то, что "не я", отбрасывая то, что противно моему существу (против бойни, против озверения, против утопий), нам теперь придется пересобирать себя заново, по крохам, без прежних культурных подпорок, которые не выполнили свой работы. Сегодня мы оказались в ледяном одиночестве, и опять придется начинать с азов. Учиться человеческому – в первую очередь сочувствию, состраданию – заново.
Андрей Архангельский – журналист и культуролог
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
