У Нормана Мейлера есть роман "Почему мы во Вьетнаме?" (1967). Там о Вьетнаме нет ни слова до самой последней страницы. Рассказывается об отце, сыне и его друге, которые охотятся на Аляске, пользуясь огромным арсеналом оружия. Убивают волков, баранов, оленей, но отец одержим желанием убить медведя. Сын всё более разочаровывается в бездарных и бесчестных методах охоты, включая загон зверя с вертолета. Всё это и есть ответ на вопрос, поставленный в заглавии, – в конце романа сына призывают на войну во Вьетнаме. Мне тоже хотелось бы ответить на вопрос: "Почему мы в Украине?" Но речь пойдет совсем о другом, о погоде и языке.
Нигде так много не говорят о погоде, как в России. Я имею в виду не сельскую местность, где это было бы естественно, а Москву и Петербург, вполне защищенные от разгула стихий. Приведу отрывок из рассказа Фазиля Искандера "Начало": "Единственная особенность москвичей, которая до сих пор осталась мной не разгаданной, – это их постоянный, таинственный интерес к погоде... – Тише! – встряхивается вдруг кто-нибудь и подымает голову к репродуктору. – Погоду передают... В первое время, услышав это тревожное: "Тише!", я вздрагивал, думая, что начинается война или ещё что-нибудь не менее катастрофическое... Так в чем же дело? Можно подумать, что миллионы москвичей с утра уходят на охоту или на полевые работы. Ведь у каждого на работе крыша над головой. Нельзя же сказать, что такой испепеляющий, изнурительный в своем постоянстве интерес к погоде объясняется тем, что человеку надо пробежать до троллейбуса или до метро?.. Тут есть какая-то тайна".
Погода потому наделяется столь таинственной ролью, что позволяет объяснить все другие тайны, всё, что иначе потребовало бы суровых вопросов к себе, к городу, к экологии. На погоду легко свалить беды личной и общественной жизни. Если болит голова, то от перемены погоды. Сердце покалывает, ночью не спится, днём не работается – виновата магнитная буря. Если плохое настроение, тревога на душе – это от солнечной активности. Или от полнолуния. Или от циклона, антициклона, наступающей грозы, прошедшей грозы, скопления туч, радиоактивного фона, электромагнитного поля и т. д. Часы и дни благоприятные и неблагоприятные…
И в Англии, и в Америке в зачине светских разговоров принято кратко обсуждать погоду, поскольку это общая точка соприкосновения с любым собеседником, вежливая светская беседа (small talk, "маленький разговор") – без риска кого-то задеть и обидеть, если только не переключиться на глобальные изменения климата. Но там нет такой манеры упорно сваливать на погоду свои недомогания и подробности самочувствия. Наблюдение Виктора Шендеровича: "Продавщица у метро – тяжелый винный запах на метр, несчастные глаза на красном лице – жалуется соседке: "Эта магнитная буря меня замучила".
Может быть, это такая прикладная демонология? Своего рода рефлекс непреодолённого язычества? Даже в общественном транспорте на информационных табло, наряду со сведениями о маршрутах и расписании, дается ежедневный астрологический прогноз. Знаки зодиака всё объясняют, точнее, отменяют необходимость объяснения. Женщина жалуется: "У меня ребенок такой неуправляемый, чуть что – каприз". Собеседница утешает: "Чего же ты хочешь, он у тебя Лев". – "А муж такой упрямый – хоть кол на голове теши!" – "Так сама ведь выходила за Козерога…"
Постоянное обсуждение погоды – повседневная дань неуправляемым стихиям и их роковому воздействию. Оно укрепляет нас в сладком чувстве своей простительной безответственности. Ведь в стране, подвластной капризам вождей, самодуров, бессмысленных законов, сущее удовольствие – испытывать на себе пусть вредное, зато невинное воздействие стихий: ветров, туч, излучений, испарений. Они не хотят тебе зла, на них не может быть обиды. Подчиняться всё равно придется, но насколько ветер всё-таки лучше и милосерднее, чем начальник! Погода напоминает нам, что есть Бог, и безличные конструкции в отношении стихий звучат почти как языческие заклинания.
Взглянем на это с лингвистической точки зрения. Есть у русского языка грамматическое свойство, которым он превосходит всё европейские, – способность к образованию безличных конструкций. Русский язык предпочитает описывать действие, как если бы оно совершалось само по себе, некоей безличной силой, в отсутствие субъекта. "Мне хорошо спится". "Ему совсем не пишется". "Парня убило молнией". В последнем случае есть вариант личного предложения: "Парня убила молния". Как бы вы предпочли сказать? Как естественнее звучит по-русски? Гугл дает беспристрастный ответ: первое словосочетание встречается в Рунете втрое чаще.
Приведу суждение лингвиста Анны Вежбицкой из её работы "Русский язык", в которой она рассматривает структурно-мировоззренческие особенности русского языка на фоне других европейских. "Богатство и разнообразие безличных конструкций в русском языке показывают, что язык отражает и всячески поощряет преобладающую в русской культурной традиции тенденцию рассматривать мир как совокупность событий, не поддающихся ни человеческому контролю, ни человеческому уразумению, причём эти события, которые человек не в состоянии до конца постичь и которыми он не в состоянии полностью управлять, чаще бывают для него плохими, чем хорошими. Как и судьба".
Такой фатализм, запечатленный в механизмах русской грамматики, не пошатнулся, а напротив, укрепился в языковой эволюции ХХ века, хотя, казалось бы, вступал в противоречие с официальной идеологией советского человека, "хозяина своей судьбы". Некоторые лингвисты той эпохи, включая академика Виктора Виноградова, даже предполагали, что безличные конструкции отражают "отжившую идеологию" и будут постепенно оттеснены конструкциями агентивными, выражающими волю и сознание новых строителей жизни. Однако наблюдение над языковыми процессами показало, что в советскую эпоху, вопреки ожиданиям, безличные конструкции распространились еще шире. Евдокия Галкина-Федорук отмечала: "Количество безличных предложений в современном русском языке все время возрастает... Наши данные показывают, что многие личные глаголы начинают употребляться по типу безличных". Другой лингвист, Александр Пешковский, пораженный ростом безличных конструкций в языке советской эпохи, подчеркивал их характерность для общих тенденций русского языкового развития: "Таким образом, безличные предложения, по-видимому, отнюдь не есть остатки чего-то убывающего в языке, а наоборот, нечто все более и более растущее и развивающееся".
Советская эпоха на самом деле культивировала детерминизм и фатализм, при которых субъект оказывался лишь точкой приложения каких-то высших сил истории
Что же именно "росло и развивалось"? Очевидно, сама безличность как категория не только грамматики, но и народного миросозерцания, или, если угодно, социального бессознательного. Провозглашая идеологию активного преобразования жизни, советская эпоха на самом деле культивировала детерминизм и фатализм, при которых субъект оказывался лишь точкой приложения каких-то высших сил истории. Он не принимал решений, но был благодарен "за мудрое руководство". Он был не субъектом, а прямым или косвенным дополнением классовой борьбы и "всемирно-исторических законов". На уровне речевой стихии такая бессубъектность каждодневного бытия и выражалась в росте безличных конструкций. По замечанию Вежбицкой, "рост безличных конструкций, вытеснение личных предложений безличными является типично русским феноменом..., в других европейских языках – например, в немецком, французском и английском – изменения обычно шли в противоположном направлении... Это дает все основания думать, что неуклонный рост и распространение в русском языке безличных конструкций отвечали особой ориентации русского семантического универсума и, в конечном счете, русской культуры".
Вернемся к погоде. То, что россияне склонны объяснять своё самочувствие погодой, климатом, метеоусловиями, не есть ли выражение все той же тенденции – перенести источник действия от себя на внешние обстоятельства? Это не я болею, это мне "болеется" из-за магнитных бурь или вспышек на солнце. Избавиться от своей субъектности, перенести ее подальше от себя, найти "иностранных" или "иносредовых" агентов своих действий – это общая установка и языка, и разговоров о погоде. Это грамматика снятия ответственности.
Какое отношение это имеет к Украине? Незадолго до смерти Юрий Нагибин записал в своём дневнике (1994): "Люди часто спрашивают – себя самих, друг друга: что же будет? Тот же вопрос задают нам с доверчивым ужасом иностранцы. Что же будет с Россией? А ничего, ровным счётом ничего. Будет всё та же неопределенность, зыбь, болото, вспышки дурных страстей. Это в лучшем случае. В худшем – фашизм. Неужели это возможно?.. Самая большая вина русского народа в том, что он всегда безвинен в собственных глазах. Мы ни в чём не раскаиваемся. Может, пора перестать валять дурака, что русский народ был и остался игралищем лежащих вне его сил?.. Удобная, хитрая, подлая ложь. Все в России делалось русскими руками, с русского согласия, сами и хлеб сеяли, сами и веревки намыливали. Ни Ленин, ни Сталин не были бы нашим роком, если б мы этого не хотели".
Добавим: и Путин. Вот почему мы в Украине. Так можно ответить на вопрос, который сейчас неотступно стоит перед всеми причастными к российской истории, языку, культуре, к вселомающей силе этих безличных конструкций.
Михаил Эпштейн – российский и американский философ и культуролог
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
