12 апреля суд приговорил бывших редакторов студенческого журнала DOXA Аллу Гутникову, Армена Арамяна, Наталью Тышкевич и Владимира Метелкина к двум годам исправительных работ каждого по делу о вовлечении несовершеннолетних в протесты. Также им запрещено администрировать сайты в течение трех лет. Радио Свобода поговорило с Аллой Гутниковой и ее адвокатом об этом процессе.
Уголовное дело против редакторов журнала появилось в начале 2021 года. Поводом для возбуждения дела стало видео DOXA, адресованное школьникам и студентам, на которых оказывали давление в образовательных учреждениях из-за участия в акциях в поддержку Алексея Навального. В этом видео журналисты издания объясняли, почему угрозы отчислить из-за участия в протестах являются незаконными. Вскоре по требованию Роскомнадзора редакция удалила этот ролик, но журналистов все равно обвинили в "вовлечении несовершеннолетних в совершение действий, представляющих опасность для жизни".
Почти год журналисты находились под запретом определенных действий, условия которого фактически совпадали с домашним арестом: они не могли пользоваться интернетом и выходить из дома, за исключением прогулок с 8 до 10 утра. При этом ФСИН пыталась отправить журналистов в СИЗО: один раз из-за того, что Алла Гутникова и Владимир Метелкин опоздали на 18 минут после своих свадеб; в другой раз из-за того, что Наталья Тышкевич из-за сильной зубной боли посетила стоматолога на день раньше, чем разрешил судья. В обоих случаях суд отказался отправить журналистов в СИЗО.
Как рассказал адвокат Аллы Гутниковой Дмитрий Захватов, в этом деле не было потерпевших, хотя по такому составу преступления наличие потерпевших обязательно. А в приговоре говорится, что, раз ролик был опубликован в интернете, его мог кто-то посмотреть и принять участие в протестной акции.
"Было представлено 212 томов уголовного дела, в которых, казалось бы, по логике обвинения, должен быть хотя бы один или два подростка, которые сказали бы, что они увидели этот ролик, после чего у них возникло непреодолимое желание поучаствовать в протестных акциях, и они приняли в них участие. Это все равно выглядело бы криво, но хоть как-то обосновывало бы обвинение. Но в деле этого нет", – говорит Захватов.
При этом отмечается, что ни лингвистические экспертизы Следственного комитета, ни независимые экспертизы не подтвердили версию следователей о том, что редакторы DOXA пытались вовлечь несовершеннолетних в "опасные действия".
Алла Гутникова рассказала Радио Свобода о ее реакции на приговор, о годе жизни практически под домашним арестом и планах на будущее.
– Расскажите, что вы думаете о решении суда? Ожидали ли вы другое решение?
– Когда прокурор попросил два года исправительных работ, я почувствовала облегчение, потому что до этого я неоднократно видела, как судья полностью выполняет требования прокурора, и было понятно, что будет то наказание, которое он запросил. Конечно, я была рада, что это не реальный срок или даже не условный срок, но, если задуматься, это безумие – радоваться обвинительному приговору, просто потому что наказание мягче. На самом деле, если посмотреть на это серьезно, с точки зрения права, то, конечно же, мы невиновны – нет никаких доказательств нашей виновности. Я думаю, что мы будем реабилитированы, просто наверно не сейчас, а когда-то позже.
– Что именно означает запрет на администрирование сайтов? Как это повлияет на вашу возможность работать или учиться?
– Я не знаю до конца, что это означает. Нам только в пятницу выдадут приговор. И я надеюсь, что там будет какое-то объяснение, потому что это звучит достаточно непонятно. Надеюсь, это никак не повлияет на мою возможность работать и учиться. Я все-таки занимаюсь в первую очередь не сайтами, а словами. Надеюсь, что слова эта странная мера у меня никак не заберет.
– Можете ли вы немного рассказать про судебный процесс? Было ли что-то, что отличало этот процесс от других политических дел?
– Судебный процесс, как мне кажется, был достаточно показателен. Например, наши адвокаты говорили, что это самый абсурдный процесс из всех, что были в их практике. У нас было 212 томов уголовного дела – это невероятное количество. И самое забавное, хотя это странное слово для этого случая, ничто в этих томах (кроме нескольких томов о допросах и обысках) не было связано с нами. Это просто разрозненные данные о задержанных подростках по всей России, и якобы они должны доказывать нашу вину. Логика примерно такая: у подростков был интернет, видео наше они не видели, но вообще-то могли видеть и, например, забыть. Судья так и зачитывала приговор: сказала, что они могли добросовестно заблуждаться, и на самом деле они видели видео, оно на них повлияло, они поэтому вышли на митинг, но потом они просто забыли. Это абсурдно.
Еще странным было количество допросов, которые нам назначили. Притом что мы с самого начала все брали 51-ю статью Конституции, которая позволяет не свидетельствовать против себя. И, по идее, никаких больше допросов не должно было быть назначено, потому что это статья предполагает, что мы не готовы сообщать следствию какие-то детали. Но нас продолжали звать: спрашивали, как мы относимся к Навальному, ходили ли мы на митинги, какие у нас хобби, какие у нас отношения в семье и еще какие-то странные вопросы, ни на какие из них мы, конечно, не отвечали.
– Долгое время вы были под запретом определенных действий, условия которого практически совпадали с домашним арестом. Можете ли вы рассказать про свою жизнь в этот период? Как вы справлялись с этими ограничениями?
– Запрет определенных действий – это де-факто домашний арест. Нам было запрещено выходить из дома 22 часа в сутки: можно было только гулять рано утром, с 8 до 10 утра. Еще было множество других запретов: нельзя пользоваться интернетом, мобильной связью, получать и отправлять письма, нельзя общаться с другими фигурантами и фигурантками дела. То есть ты полностью должен оказаться отрезанным от мира, но, к счастью, у нас было невероятное количество поддержки.
Достаточно скучно сидеть дома без возможности выйти, без работы, без учебы, с постоянными тягучими обременительными процессуальными действиями. Я постоянно придумывала себе какие-то развлечения – до ареста я работала моделью и актрисой – и мы снимали дома кино, устраивали съемки, приходили художники, я устраивала какие-то квартирники. Я старалась воссоздать какую-то более-менее полноценную жизнь, насколько это возможно в таких обстоятельствах. Еще я занималась литературой, это тоже меня очень поддерживало. Но, конечно, вынести год под домашним арестом – это тяжело. И я думаю, что мне какое-то время еще нужно будет приходить в себя и возвращаться в прежнее русло жизни.
– Изменил ли этот процесс вас и ваши взгляды на ситуацию в России?
– Нет, мои взгляды на ситуацию в России остались примерно такими же. Может, я стала немного жестче, и чуть меньше у меня надежды.
Я и до этого была политически активна, я занималась правозащитой, ходила в суды – я прекрасно знала все эти декорации, я очень хорошо представляла себе, как это все устроено. Да, наше дело было нелепым и нарочито абсурдным, но тем не менее я представляла, как это устроено – я много знала о других делах.
Я могу сказать, что я стала намного более резкой, категоричной, более яростной и, может быть, в чем-то у меня меньше надежды. Но я надеюсь, что все-таки что-то такое произойдет, что я опять начну верить в людей, верить в солидарность. Конечно, я продолжаю верить, но не в тех масштабах, в каких хотелось бы. Я говорю о нынешней более большой ситуации, не только связанной с нашим арестом. Потому что у нас была удивительная поддержка, и это было очень приятно и безумно важно и психологически, и политически, и эстетически иногда. Это, я думаю, важная веха в политических сфабрикованных делах, я имею в виду то, как были устроены наши флешмобы и все наши процессы.
– На ваш взгляд, остается ли сейчас в России какая-то возможность заниматься журналистикой или активизмом?
– Мне кажется, что сейчас в России полноценно заниматься журналистикой и активизмом – честно, профессионально – практически невозможно. Потому что журналистика несовместима с цензурой или самоцензурой: сейчас нужно говорить каким-то эзоповым языком, либо сталкиваться с довольно жесткими репрессиями. То же самое происходит с активизмом. Хочется надеяться, что все равно люди будут говорить то, что они думают, и вести себя так, как им подсказывает совесть.
– Можете ли вы рассказать про свои планы на будущее? Будете ли вы обжаловать приговор? Продолжите ли вы заниматься журналистикой?
– Я бы хотела, конечно, обжаловать приговор. Я считаю, что он несправедливый, неправосудный. Я считаю, что это политически мотивированное дело, что я, мои коллеги и коллежанка – невиновны и должны быть реабилитированы. Если смотреть на это с точки зрения закона, надеюсь, что когда-нибудь так и будет.
И да, конечно, я продолжу заниматься журналистикой и наукой.
По словам адвоката, этот приговор планируется обжаловать вплоть до Европейского суда по правам человека. Такая возможность у россиян остается до 16 сентября 2022 года – в этот день Россия перестанет быть участницей Европейской конвенции по правам человека.
"В апелляции будет указано, что в соответствии со статьей 15 Международной конвенции о правах ребенка, все дети имеют право на свободу собраний. Поскольку они являются субъектами этого права, только им решать, в какой форме они будут это реализовывать, когда и как, – рассказал Захватов. – Также в апелляции будет указано, что Гутникова, Тышкевич, Метелкин и Арамян привлечены к уголовной ответственности за абсолютно легальные действия, связанные с их священным и данным от рождения правом на свободу выражения мнения, которое они высказали посредством размещения этого ролика. И это мнение, которое я полностью поддерживаю, состояло в том, что никому не позволено преследовать студентов и школьников в связи с их политической позицией и что каждый человек может и должен бороться за свои права всеми не запрещенными законом способами".
