Юрий Вакуленко: "Моя жизнь осталась в Киеве"

– Я оценил наш народ. Шок для нас был первые два-три дня, потом мы начали жить и работать в соответствии с этой ситуацией. Я не видел никакой паники, все нашли сразу свое место и в музейном деле, и в теробороне, и в наших вооруженных силах. Кто-то выстроился в очереди в военкомат, чтобы идти защищать страну. Мы, музейщики, начали заниматься сохранением нашего культурного наследия. В первые дни Киев был очень загадочным городом, потому что он был совершенно пустой, ни машин, ни людей. А сейчас, слава богу, жизнь вернулась на свои почти послевоенные круги, каждый занимается своим делом, служит Украине.

– Сейчас самая популярная картина – "Русский военный корабль" Бориса Гроха, и меня поразило, что очереди за маркой с ее изображением выстраиваются с 5 утра.

– Когда-то шутили, что художников в Киеве больше, чем в Париже. Действительно в этом отношении у нас страна очень продвинутая. То, что художники после первого шока быстро ответили на вызовы сегодняшнего дня – это совершенно нормально. Плюс сейчас вышла новая плеяда молодых художников, они более остро чувствуют сегодняшний день, интерпретируют по-своему. В киевской национальной картинной галерее мы сейчас готовим первые выставки, связанные с сегодняшним днем, с сегодняшней войной.

– Знаю, что под Киевом был уничтожен музей Марии Примаченко. Слышал о судьбе музея Куинджи. Как вы работаете в условиях войны?

– У нас очень профессиональное музейное сообщество, поэтому у нас очень мало пострадало работ. Действительно, сейчас все наши музеи закрыты, все работы отправлены в безопасные места. Мой музей пустой, но работы находятся в безопасности. При этом мы собираемся потихонечку открывать, делать выставочные программы. То есть на самом деле музей живет, сотрудники наши трудятся. Генеральный директор с первого дня войны взял подушечку и переселился в музей. У меня там прекрасный персональный бункерочек. Все взрывы, все бомбежки Киева мы ощущали на себе. Музей детонировал, шатался, но выжил, слава богу. Мы сами защищали наши музейные помещения от того, как сейчас модно говорить в Киеве, "если прилетит".

– Музей Примаченко действительно полностью уничтожен?

– Он сгорел, но сами работы жители и музейные сотрудники вынесли, слава богу, там ущерб с точки зрения экспонатного фонда не очень большой.

– А в Мариуполе?

– В Мариуполе погибли работы Айвазовского, работы Куинджи. Это, конечно, большая утрата. Но мы в уныние не впадаем, мы боремся, мы работаем. Однозначно сейчас украинская нация консолидировалась, она понимает, за что борется. Все сейчас делается во славу нашей страны.

– Нет перебежчиков из художественного мира на российскую сторону?

– Ни одного не знаю. Из нашего музейного круга абсолютно все абсолютнейшие патриоты Украины. У нас прекрасная ПВО, слава нашим вооруженным силам, Киев защищен, но у нас три-четыре раза на день воздушная тревога. Психологически это сложно. Мы уже стараемся особо не обращать на это внимания, уже приобрели какой-то опыт в этом отношении, уже знаем, когда нужно бежать, когда не нужно бежать, но ты постоянно находишься в ситуации стресса. Я очень люблю Венецию, очень часто здесь был, но вчера на вапоретто плыл и понял, что Венецию воспринимаю сейчас как театральную декорацию, моя жизнь осталась в Киеве.

– Вы чувствовали, что война начнется? Многие говорят, что до последней минуты не верили.

– Я думал, что будет война, но понимал, что все равно ничего невозможно сделать. Знаете, в этом вижу какой-то определенный драйв на самом деле. Мне кажется, это нас укрепит. То, что нас не убивает, делает нас сильнее. Главное, чтобы не убило.

Павел Маков: "Две культуры столкнулись"

– Павел, вы говорили о войне двух культур. Как ведется эта война, и как Украине в ней победить?

– Культура – это же не живопись, музыка и литература. Культура – это основа общества. Все виды искусств – это лишь инструменты культуры, они служат для того, чтобы эту культуру поддерживать, культивировать, улучшать. В целом культура – это свод отношений между людьми в обществе, это то, на чем общество базируется. Наше общество базируется на колоссальном уважении к свободе, и возможно, в Украине слишком часто люди слишком независимо проявляют себя. А с обратной стороны мы имеем мировоззрение, которое построено на совершенно других принципах – на принципах уважения к власти, на принципах доминации, на принципах превосходства. Эти две культуры столкнулись. Мы отстаиваем наш образ жизни, а они хотят нам навязать свой образ жизни. Конечно, победить нужно в первую очередь на фронте. Но, безусловно, очень важна культурная политика. Я считаю, что Украина в этой области мало делала за все 30 лет независимости, в отличие от наших врагов. Я считаю, что нужно уделять этому огромное внимание. Когда Черчиллю предложили урезать расходы на образование и культуру в Англии в начале Второй мировой войны, он спросил: "А за что мы тогда воюем?" Действительно, мы же воюем за нашу нормальную жизнь, а культура – это и есть нормальная жизнь. Культуры касаются очень многие вещи. Например, даже то, как ведут себя наши войска и войска противника – это тоже две разные культуры.

– Война принесла идею cancel Russian culture, не допускать российскую культуру ни на какие фестивали, вообще никуда. Правильно или нет?

– Я думаю, что эта идея как минимум имеет под собой очень серьезную подоплеку. Можете себе представить, чтобы немецкую культуру времен Второй мировой войны со всеми их лагерями, со всеми их крематориями вдруг где-то стали выставлять – это невозможная история. Поэтому я думаю, что да, потому что ситуация заключается в том, что война сама по себе не прекратится. Мы должны победить российские войска или российские войска должны уйти с территории Украины. Потом, безусловно, должен быть международный суд над военными преступниками, без этого мы не обойдемся. То есть фактически все те же шаги, которые были предприняты после Второй мировой войны в Германии. После публикации в РИА Новости, где написано, что 20 миллионов нужно либо уничтожить, либо вывезти в Сибирь, а оставшихся 20 – перевоспитать на русских, какой диалог мы можем вести? Я считаю, что после публикации подобного документа это невозможно.

Леся Хоменко: "Я смотрю на войну глазами моего мужа"

– Как возник этот телепортационный канал?

– Мой муж – ньюмедиа-художник и музыкант, и у нас были общие представления об искусстве. Когда в начале марта мой муж поступил в тероборону, мы не знали, как там все устроено и что он будет делать. Он мне звонил, мы обсуждали, что значит быть военнослужащим, и я стала смотреть на войну его глазами. Я уже много лет изображала солдат, но это были мои собственные наблюдения – я видела их из окна моей студии. Теперь фотографировать солдат и военные объекты запрещено, и снимки обладают той же силой, что и оружие. Так что я стала размышлять об обмене этими снимками, где изображение придется размыть. Большинство людей получает представление о войне из телеграм-каналов, и это важно, потому что информационная война столь же сильна, как и настоящая, и я теперь понимаю, как это работает. Мои образы основаны на фотографиях, что очень важно. Разумеется, мой муж не может рассказать мне всё.

– Таким образом, это мистическая связь?

– Да, это мистическая связь, и она пробуждает воображение. Мой муж многое недоговаривает, потому что россияне могут прослушивать украинские телефоны, как и украинцы прослушивают российские. Такие сейчас технологии, и образы на картинах тоже связаны с новыми технологиями, потому что все эти образы циркулируют. Я еще работаю с форматами, здесь представлены очень большие картины, и я воспринимаю их как физические тела в пространстве, как идею превращения изображения в скульптуру. Все образы войны существуют в дигитальном пространстве, но, если перенести их в физическое пространство, они выглядят совсем по-другому.

– И вы за один месяц написали четыре такие крупноформатные работы?

– Я начала эту серию в Украине, а потом уже продолжила в Варшаве. У меня очень романтичная студия на чердаке в Уяздовском замке. И я писала картины лежа на полу, впервые я работала так, это было непросто.

– Как чувствует себя художник в окопах? Что говорит ваш муж?

– Там очень позитивная энергия. И все мои друзья, которые сейчас служат, оказались самыми уравновешенными. Там очень конструктивная энергия, потому что у гражданских расстроена психика, панические атаки начинаются от любых громких звуков. Я провела месяц в Ивано-Франковске, там каждую ночь воздушная тревога, каждую ночь сирены, и мы с ребенком бежали по ночам с одиннадцатого этажа в подземный паркинг, там было очень холодно, минус два. А потом днем я писала картины. И так сейчас у всех в Украине. Каждый находит свою роль, все работают не покладая рук. Великолепное время для общества, но очень драматичное. Я предчувствовала, что начнется война, но не думала, что это будет геноцид. Я говорила, что если мы окажемся под оккупацией, я просто буду показывать фак из окна российским солдатам и ничего мне не сделают. Но теперь я понимаю, что даже без всякого фака тебя изнасилуют, а потом убьют. Телеграм переполнен ужасными фотографиями: мертвецы, скелеты, убитые с той и с другой стороны, но страшнее даже не изображения, а тексты. Рассказы об изнасилованных детях – это нечто уму непостижимое. Я надеюсь, что все преступники предстанут перед судом. В маленьких деревнях сотни жертв, а представьте, сколько в Мариуполе, там уже насчитали 20 тысяч погибших, а, наверное, будет больше. И они разделяют семьи, увозят людей в Россию. Ну что же делать? Нам необходимо выстоять, так что я решила не только быть волонтером и помогать армии, но и остаться художником, потому что искусство и сейчас играет очень важную роль.