Как прошла специальная выборная операция на развалинах политической системы России?
В эфире программы "Лицом к событию" политологи Александр Кынев и Дмитрий Орешкин.
Видеоверсия программы
Михаил Соколов: Наши гости сегодня политолог Александр Кынев, в студии политолог и географ Дмитрий Орешкин. Поговорим о том, что показал прошедший несколько дней назад так называемый Единый день голосования или три дня голосования на самом деле теперь. Влияет ли результат на политику властей России? Много было предположений месяц назад, что власти России выборы в регионах из-за своих боевых действий в Украине отменят. Их 9–11 сентября все-таки провели. Зачем это сделали?
Дмитрий Орешкин: Это же ритуал. Чем меньше политического смысла в выборах, я бы даже предпочел пользоваться другим термином – электоральная процедура, потому что выборы – это все-таки процедура, которая меняет власть, а электоральная процедура символически подтверждает власть. Естественно, никаких возможностей поменять власть, политику и даже кадровый состав эта процедура нам не предоставляет. Поэтому даже и заблуждаться не надо. Но, как и в советские времена, когда все было заранее известно, когда была одна фамилия в бюллетене, вам даже не надо было ставить галочку, а просто опускали бюллетень, и все в порядке, если вы не опустили бюллетень, то за вас его опустят. Все результаты были замечательные – 99, 9% за нерушимый блок коммунистов и беспартийных. Тем не менее, это было важным элементом политической культуры, примерно так же, как политические демонстрации с цветами из гофрированной бумаги на 1 мая, на 7 ноября. Это элемент политического дизайна. Мне кажется, для того, чтобы рационально и правильно это понимать, надо перестать считать это выборами, считать этой такой искаженной формой коммуникации с властью. Хочешь ты с этой властью коммуницировать, не хочешь коммуницировать – дело твое. Но власть так или иначе свою цифру получит, и она получила. У меня не было никаких сомнений, что выборы состоятся. Чего их бояться? Все схвачено, все более-менее опасные персонажи сняты с дистанции, а тех, кого оставили на дистанции, посадили в такие узкие рамочки, что вдруг если за кого-то неправильно проголосуют, то с помощью электронного голосования не по московскому сценарию, а по сценарию, который отрабатывался на территории остальной части Российской Федерации, было два типа электронного голосования – имени Венедиктова в Москве и общероссийское, оно шло по другому технологическому протоколу. Там уже в отличие от московского электронного голосования переголосовывать, менять свое мнение было нельзя.
Второй вариант показался власти более надежным, потому что в Москве было много скандалов. Соответственно, теперь вообще никаких вопросов нет, потому что проконтролировать этот процесс невозможно, заставить людей проголосовать очень легко, поправить их голосование, если надо, тем более очень легко, за руку никто никого не схватит, потому что тебя не пустят в эти премудрости софта. Никаких трудностей, кроме, может быть, виртуальных и совестливых, нет. А поскольку совести у властей нет, то, соответственно, любая повестка дня, которая поставлена на голосование, будет поддержана с помощью умных электронов, которые бегают по проводам, по информационным волнам, по которым между собой говорят компьютеры. Так что процедура с заранее известными результатами, процедура такая же ритуальная, как похороны. Тем не менее, интересный очень вопрос, что в этой процедуре есть смысл участвовать, потому что вы можете послать властям свое "фэ". Как, собственно говоря, и в советскую эпоху тоже можно было послать. Даже в советские времена перед выборами в Москве стелили новый асфальт, меняли канализационные стояки и так далее. Вот единственный результат, который, пожалуй, с помощью этой электоральной процедуры граждане могут сейчас получить. Как-то всерьез повлиять на политику, на кадровый состав возможностей не просматривается.
Михаил Соколов: Как получается, что выборы в России до сих пор являются в каком-то смысле механизмом легитимации власти, при этом явка порядка 20% по стране, а в Москве реальная явка около 9%?
Дмитрий Орешкин: В Москве 7,5 миллионов избирателей, на участки пришли около 700 тысяч, то есть меньше 10%. Очень активно бюджетникам рекомендовали, даже заставляли электронно голосовать. А поскольку люди совершенно искренне не верят ни на грош в обещания власти, соответственно, они думают, что твой электронный голос прозрачен и сразу будет понятно, за кого ты проголосовал, то даже те, кто настроены критически по отношению к власти, предпочитают не связываться и ставят электронную галочку туда, куда надо. Если вдруг поставишь не туда, куда надо, то эти дрессированные электроны за тебя эту картинку переменят. Для власти это своего рода ритуал, который подтверждает лояльность. Их же не интересует, насколько действительно сильна поддержка среди народонаселения. Народонаселение бессловесное в условиях вертикалестроения, а вот вопрос, в какой степени региональные элиты контролируют ситуацию – это как раз по выборам и оценивают, какая явка, какой уровень поддержки. По этому поводу кураторы в Кремле оценивают эффективность губернаторов, губернаторы это прекрасно знают, поэтому они изо всех сил стараются, чтобы результат был хороший. Результата, насколько я понимаю, нигде меньше 65% не было, а если был меньше 65, то где-то там, а так в основном около 80.
Мы идем таким победным маршем назад в советскую модель политического менеджмента. Известно, чем эта модель в конце концов закончилась, наверное, она и сейчас этим же закончится, но не сегодня, не завтра. Власть у нас не то чтобы сильно любит долгосрочные стратегические планы, ей важно решить задачу тактическую. Тактическая задача решена полностью. Губернаторы все, включая действующих, получили необходимую цифру поддержки, в Кремле спокойно вздохнули, убедились, что ситуация под контролем, можно продолжать прежний политический курс. Для них это важно, как тест эффективности региональных начальников, которые контролируют жизнь на земле.
Михаил Соколов: Как сформулировать, что было поставлено под легитимацию, как бы охарактеризовать этот курс?
Дмитрий Орешкин: Неважно как. Важно, что есть губернатор, который, естественно, назначен из Кремля, если этот губернатор получает 65, 70, 85 – все нормально. А если он получает меньше, то значит, он где-то недорабатывает, может быть, чрезмерно демократичен или еще как-то, не держит ситуацию под контролем, тогда его надо менять. То же и с "Единой Россией". На выборах в Законодательные собрания местные практически везде "Единая Россия" тоже получила в той или иной степени удовлетворительные результаты, все очень довольны, граждане с чувством глубокого удовлетворения расходятся по домам.
Михаил Соколов: То есть это в каком-то смысле "специальная выборная операция" называется? Про нарушения. Есть пока люди, которые наблюдают, смотрят, шло ли это по правилам, ассоциация "Голос" что-то фиксирует. Было их больше, чем раньше, или примерно то же самое?
Дмитрий Орешкин: На мой взгляд, примерно то же самое. "Голос" очень хорошая организация, там очень квалифицированные люди, они все прекрасно понимают. Они сейчас находятся в тисках, по-моему, он тоже "иностранным агентом" числится. Так что если кто-то будет слишком сильно возмущаться, его с участка уведут. По-моему, 1700 в общей сложности признаков нарушений избирательных прав было зафиксировано. Примерно столько же было и пять лет назад. Так что никаких структурных значимых перемен я не заметил. Такая вялость, пассивность.
Михаил Соколов: Сушка явки это называется.
Дмитрий Орешкин: Сушка явки – это довольно специфическая штука, которую власть использует в критически настроенных регионах. Например, Москва достаточно сложный для электоральных процедур регион, потому что здесь примерно на 15% больше людей, которые против операции, которая называется войной, примерно на 15% меньше поддерживают курс Путина. Соответственно, чем меньше этих критически настроенных людей придет, тем власти удобнее. Тут логика простая, давно и неоднократно социологи установили, что среди тех, кто выборы игнорирует, примерно три четверти людей критически настроены к власти. Поэтому для власти в таких регионах, как Москва, Петербург, Екатеринбург, Новосибирск, где труднее фальсифицировать результаты, там проводится процедура сушки явки.
Логика простая: так называемый управляемый электорат, бюджетники, пенсионеры, военнослужащие, которым никуда не деться, они так или иначе придут, проголосуют или на участке, или чаще сейчас электронно. Никому не хочется рисковать рабочим местом, своей карьерой, они идут и голосуют. А критически настроенная публика, свободная, независимая, которую не загонишь на участки, она с радостью эти процедуры игнорирует. И получается так, что если посчитать процент от списочного состава, то поддержка и власти, и губернатора совсем невелика.
Возьмем Калининград, например, явка 38% и 80% за действующего губернатора, умножаем одно на другое, получается около 30% от списка. Когда такая небольшая явка, приходят как раз те, кто власть поддерживает. Недовольные сидят дома, бухтят, на выборы не ходят. В этом смысле стратегия низкой явки очень эффективна для продвинутых территорий. А там, где территории не слишком продвинуты, там не надо даже сушить явку, потому что там нет ни наблюдателей, ни контролеров, никто не собирается ссориться с властью, условно говоря, Чечня, Кабардино-Балкария, в значительной степени относится это и к Дагестану. Там нарисуют, сколько надо, не будешь же ты, даже если ты отчаянно смелый человек в Чечне, говорить о том, что выборы фальсифицированы. Понятно, что с тобой сделает режим Кадырова. Поэтому там не сушат явку, сушат явку как раз в относительно свободных территориях.
Страна же очень разная, поэтому одно дело выборы в Москве, где все-таки есть рудиментарные остатки демократии, где в избирательных комиссиях часто сидят приличные люди, которые не хотят фальсифицировать и не умеют. Как правило, в каждой московской избирательной комиссии на участке есть два-три человека, которым не нравится то, что происходит, они просто хотят честно считать голоса. Поэтому в Москве и не надо очень сильно фальсифицировать, достаточно прокатиться на этой технологии, которая называется сушка явки или стратегия низкой явки, которую еще Лужков изобрел для Москвы. Явку суммарную поднимут за счет электоральных султанатов, которых, кстати, на этих выборах было не много, потому что регионы в основном были с европейской политической культурой. Тем не менее, все прошло благополучно, власть довольна, никаких серьезных трудностей она не получила. Были какие-то скандалы, у кого-то отбирали ручки, кому-то не давали писать жалобу, кого-то выставляли с участка. Но великий и могучий российский народ на это не обращает внимания. Мне кажется, процедура прошла к полному удовлетворению действующих властей.
Михаил Соколов: Как объяснить все-таки какие-то аномалии, которые возникают в разных местах? Например, в Кировскую думу "Единая Россия" треть голосов только собрала. Или в городе Неринге неожиданно выигрывает представитель партии покойного Жириновского у единоросса. То есть эти отклонения – это последние рудименты свободы на территории России?
Дмитрий Орешкин: В некотором смысле да, конечно. Это значит, что там не стали или не решились, или у них не было ресурсов, или не захотели вступать в конфликт с критически настроенным социальным механизмом, социальных организмом этого города и посчитали голоса честно. А выбирать-то из кого? Будет вместо "Единой России" ЛДПР или коммунист, или справедливоросс, они же все из одного инкубатора, цыплята немножко раскрашены разными цветами, а так все они вырастут и будут нести яйца в одну и ту же корзинку.
Михаил Соколов: Вообще уровень жизни в регионе от губернатора зависит или уже это все одинаковые птенцы гнезда Кириенко из какой-то партшколы?
Дмитрий Орешкин: Практически не зависит. Тут история очень простая. Во времена "лихих 90-х", когда у нас была почти настоящая демократия, налоговые поступления, которые на территории региона зарабатывались, делились примерно поровну: половина уходила в Москву, половина оставалась региону. Соответственно, у региона был серьезный бюджет. Тот, кто становился губернатором или в составе Законодательного собрания занимался политикой, ему было за что бороться, ему было чем оперировать. Сейчас ситуация примерно такая: 62–65% того, что заработал регион, уходит в центр, а, соответственно, 38–35% остается в регионе.
То есть любой губернатор с точки зрения финансирования критическим образом зависит от Москвы. Москва сначала деньги себе забирает, не Москва, конечно, Кремль, потому что Москва – это город, а Кремль – это политический центр, Кремль забирает, а потом с кремлевской ладошки правильным губернаторам дают деньги, а неправильным не дают. Например, правильный глава региона господин Кадыров год назад говорил о том, что ему центр дает 300 миллионов рублей ежегодно, по нынешнему курсу 5 миллиардов долларов или евро в год. За такие деньги Чечне очень даже можно неплохо жить, учитывая, что у них около миллиона население. Это регион, который находится под особым вниманием Кремля. Даже Крыму меньше денег отводится из федеральной казны, чем Чечне.
Чем смирнее регион, чем он зависимее, тем он меньше получает денег. В этом смысле роль губернатора – это роль назначенца, которому дают деньги за правильное поведение, он в ответ обеспечивает лояльность, и на эти деньги он каким-то образом поддерживает жизнь в этом регионе. Конечно, от голосования финансовая составляющая зависит чрезвычайно мало, жизнь конкретных людей. На самом деле есть еще более неприятная специфика, которая заключается в том, что у нас есть те самые регионы, которые называются "электоральные султанаты", на этих выборах они не участвовали, в принципе их полтора-два десятка – это, как правило, национальные окраины, но необязательно, Тыва, Чечня, Калмыкия, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, некоторые другие.
Парадокс, в отличие от европейского мира, заключается в том, что эти регионы отличаются самыми высокими цифрами поддержки Владимира Путина на президентских выборах, "Единой России" на думских выборах. И эти же регионы, если мы посмотрим официальные рейтинги – например доля среднего класса, или средние доходы на душу населения, или социальное обеспечение этих регионов, – мы увидим, что они идут в самом хвосте. То есть самые бедные, с самой низкой долей среднего класса регионы типа Тывы, Чечни, Северной Осетии, Калмыкии, они же одновременно получают самые высокие уровни поддержки нынешней власти, потому что понятно, что результаты рисуются. Но население подавлено, население находится под жестким контролем местных элит, и на этих выборах рисуют такие цифры, какие надо.
Михаил Соколов: И записываются в добровольцы.
Дмитрий Орешкин: Совершенно справедливо, именно оттуда же берут в основном волонтеров для того, чтобы служить в качестве пушечного мяса, извините меня за такой жесткий терминологический оборот. Да, где больше всего погибших военнослужащих, судя по тем исследованиям, которые, например, проводит Би-би-си? Би-би-си следит за всеми сообщениями в прессе, в интернете о гибели. Конечно, далеко не все погибшие проходят через средства массовой информации, о них сообщают, пишут некрологи или хотя бы родственники. По тем 6 тысячам человек, которые точно установлены, можно судить о том, в каком регионе больше погибших, в каком меньше. Больше всего это как раз Тыва, Дагестан, Чечня, некоторые другие регионы.
Парадокс опять же в том, что как максимум смертей, максимум погибших на этой "специальной операции" совпадает с минимумом условий жизни и максимумом голосования за "партию власти" и за Владимира Путина. Это тоже понятно: люди живут в очень тяжелых, удушливых условиях, никакого бизнеса частного ты не начнешь, образования недостаточно, квалификация у людей невысокая, они рады-радешеньки устроиться на работу куда-нибудь в Росгвардию, в полицию, счастье – это ФСБ. При таких условиях пообещай людям 40 тысяч в месяц, и они пойдут служить в армию, запишутся на контракт. А уж если им больше заплатят или пообещают, то тем более. Так что такая территориальная несправедливость. А если число погибших людей сравнить с численностью взрослого населения региона, с той же численностью избирателей, то есть людей старше 18 лет, то количество смертей в таких периферийных регионах, национальных, как правило, на два и даже три порядка больше в пересчете на душу населения. В Москве, может быть, 20–30 человек зафиксированы как погибшие, но в Москве 7,5 миллионов избирателей, а в Тыве 200 тысяч избирателей, а погибших в разы больше. Относительная доля погибших от численности взрослого населения в Москве и в Тыве различается практически в тысячу раз.
Михаил Соколов: Исчезла ли в России окончательно повестка для оппозиционных партий? Критиковать власть за ее действия в Украине нельзя, за экономическую политику тоже рискованно. Сомневаться в исторической роли Путина тоже опасно. Что им оставалось делать, начиная от КПРФ, продолжая так называемыми думскими партиями?
Александр Кынев: Я бы не сказал, что критики не было, критика была. Понятно, что у нас определенные темы табуированы для критики достаточно давно. Я думаю, лет 8-9 табуирована, например, полностью тема внешней политики, она не обсуждается. У нас табуирована тема расходов на оборону. У нас нельзя персонально критиковать чиновников. Поэтому критика носит характер скорее проблемный, можно критиковать ситуацию в медицине, в здравоохранении и так далее. Можно наезжать на губернаторов, кстати, – это мы видим. Одна из ярких кампаний в этом году была в Удмуртии, как раз довольно жестко критиковали господина Бречалова. Особенность нынешней ситуации, когда многие независимые СМИ либо прекратили существование, либо живут в условиях очень жесткой самоцензуры, эта критика очень активно ушла в Телеграм. Сегодня почти в каждом регионе есть целый пул самых разных телеграм-каналов, где порой эта критика носит совсем не парламентский характер. Ситуация меняется, она уходит на новые площадки, она уходит на новые носители, она немножко по-другому выражается. Поэтому сказать, что ничего нет – это неправильно, это не так. Это тема для отдельной дискуссии, что такое аномальные регионы, они же "электоральные султанаты". Тут дело вовсе не в зависимости финансовой. Какая зависимость у Ямала, который абсолютно управляемый регион, входит в аномальные давным-давно? Там есть разные регионы, и бедные, и богатые. В одном случае это связано со структурой традиционных элит национальных регионов, в других случаях это связано с очень жесткой корпоративной вертикалью, как на Ямале. Не надо упрощать, есть разные сценарии. Что касается выборов, которые прошли, я бы то, что произошло, разделил на две группы. Одна группа – это вся остальная Россия, то есть то, что мы видели по региональным парламентам, по горсоветам. Кстати, я хочу напомнить, что в этом году список регионов был наименее репрезентативный, всего 6 региональных парламентов из 85, из этих шести регионов четыре – это аномальные регионы, Краснодарский край, Саратовская, Пензенская области, где процент всегда одинаковый практически. Краснодарский край, выборы 2017 года, "Единая Россия" – 70,8%. 11 сентября 2022 года – 70,81%. У них на одну сотую процента меняется результат, настолько там давным-давно методички не меняли. То есть в этих аномальных регионах все как всегда, все как обычно. Мы видим какие-то колебания именно там, где есть какая-то конкуренция. Мы видим на Сахалине изменение процентов, в Удмуртии и так далее. И отдельно надо говорить про Москву, потому что в Москве была абсолютно другая кампания, другая ситуация. И Москва не вся Россия, другая среда, другая избирательная система.
Михаил Соколов: В Москве пришлось сажать и снимать, несмотря на то, что это муниципальные выборы.
Александр Кынев: Во-первых, Москва – это выборы даже не муниципальные в традиционном понимании, это внутригородские районы, у которых полномочий даже на фоне сельских, городских поселений ничтожны. Избирательная система совсем другая, нет партийных списков. То есть здесь невозможно мерить рейтинги партий, потому что их нет, даже нет одномандатных округов, здесь округа многомандатные. Эта система в этом смысле очень сильно отличается от всей остальной России, другие расклады, немножко другие технологии, все другое.
Можно сказать, что общий дизайн кампании был максимально тихая кампания, чтобы никто не вылезал. Мы видели низкую явку. Москва – это абсолютный индикатор, живая явка 700 тысяч избирателей, 9% населения. Это и есть сушка явки, когда живые люди максимально демотивированы, мало информации, на подъездах нет традиционных объявлений, приглашений никто не разносит. Делается все, чтобы голосовали зависимые категории, условные бюджетники, работники предприятий, которые зависимы, которых можно собрать в пятницу у компьютера, чтобы они все проголосовали, как надо. Там получилось миллион 700. Мы получаем, что два миллиона 400 явка, на участках всего 700 тысяч и миллион 700 часть проголосовала электронно, часть электронные вбросы, видимо, фейковые аккаунты, которые власть контролирует. Даже в этих условиях часть депутатов прошла муниципальных. Если бы явка была хоть немножко выше, на сто тысяч выше, я думаю, оппозиционеров прошедших было бы больше раза в два. Те паникеры, которые кричали и вопили, что не надо ни в чем участвовать, они в это внесли свой вклад.
Гражданское неучастие и оборачивается в итоге тем, что мы получаем такие совершенно импотентные, никого не представляющие местные советы. Москва, конечно, особая история. Московская кампания немножко иррациональная, здесь ни денег нет, ни бюджетов. Выборы в Москве – это были выборы про символы, то есть власть пыталась показать городской демократической общественности ее место. Это не за деньги шла борьба и не за власть. Это шла борьба с точки зрения деморализации, с тем, чтобы дальше не вякали. Мне кажется, что все-таки это все равно не получилось, потому что те люди, которые боролись, показали бойцовский характер. Количество недовольных будет расти, потому что нет никаких оснований считать, что ситуация будет улучшаться.
Власть сегодня, не желая пропускать даже лояльную оппозицию в московские советы, показала, что не хочет ни с кем разговаривать. А как вы будете жить завтра, когда недовольных станет еще больше? Поэтому это тупиковая стратегия. Чиновникам было приятно отчитаться, что мы столько-то мандатов запланировали, столько получили, но стратегически это абсолютное безумие. Это попытка законопатить чайник в условиях, когда он будет закипать. Это кошмар.
Михаил Соколов: Я бы все-таки заметил, что все практически думские партии, у них ясная позиция поддержки власти в главном вопросе, то есть поддержки боевых действий в Украине. Есть "Яблоко", которое говорило, что ведет кампанию за мир, какие-то листовки и так далее, и отдельные кандидаты, которые тоже намекали на то, что они против войны. Как вы видите перспективу? С одной стороны, есть этот чайник, но он все равно поддерживает власть в главном вопросе, пул парламентских партий, и есть отдельные маленькие группы, которые оказались в маргинальном положении. То есть никакого антивоенного движения, можно сказать, в России не родится?
Дмитрий Орешкин: Мы не знаем, родится или не народится, тут много зависит от действий власти. Если начнут, например, массовую мобилизацию, то, наверное, произойдут какие-то изменения. Но на данный момент, да, антивоенное движение фрагментировано, не пользуется массовой поддержкой. Власть решает свою задачу, о которой Александр правильно говорил, демотивировать, погрузить в летаргию тех, кто протестует.
Опять же абсолютно с ним согласен в том, что реакция людей, критически настроенных к власти, в продвинутых регионах опять же, и он, и я подчеркиваем, что Москва – это совершенно особый, в значительной степени европеизированный регион, с которым власть выстраивает другую систему отношений, чем, например, в Чечне с населением или в Тыве, или в том же Ханты-Мансийском автономном округе. Основная идея сказать людям, что все равно от выборов ничего не зависит, все равно – ходите на участки, не ходите на эти участки, вы получите то, что нужно нам. К сожалению, на москвичей это влияет. То есть они думают, что они выражают свой протест, игнорируя выборы. Это чрезвычайно популярная, я бы сказал, доминирующая точка зрения. В сортах этого самого вещества не разбираюсь, с наперсточниками играть не сажусь, я выше этого, а те, кто говорит, что надо ходить на выборы, – это агенты Кремля.
Вот мы с Александром Кыневым агенты Кремля. Я уже больше 20 лет занимаюсь выборами, я понимаю, что все это в разных регионах очень по-разному. В Чечне действительно, ходишь, не ходишь, разницы никакой, а вот в Москве, если пришло всего 700 тысяч человек на избирательные участки, соответственно, как минимум если в сумме, плюс электронное голосование, два с половиной миллиона, а всего семь с половиной миллионов москвичей, из оставшихся пяти миллионов, которые не пришли голосовать, потому что они выше этого, им наплевать или они считают это ниже своего достоинства, три четверти настроены к власти критически. И задача власти эти пять миллионов демотивировать, чтобы они, не дай бог, на выборы не пришли. Если бы пришло в полтора раза больше на участки, то картинка была бы другая.
Правда, а что бы от этого изменилось? Изменилось бы то, что прошли в муниципальные советы люди с другими системами ценностей. Опять же, это не про политику выборы – это про систему ценностей. Как раз не зря перед выборами депутаты Ломоносовского района Москвы или Смольненского района Петербурга, кстати говоря, районы, где нет фальсификата, и в Москве, и в Питере это продвинутые регионы, где трудно фальсифицировать, это не Капотня московская, центральные районы, академические районы, с продвинутой публикой и с продвинутыми членами избирательных комиссий. Если бы пять лет назад москвичи и петербуржцы в этих районах не пришли голосовать, мы бы сейчас не имели эти письма. Как минимум мы эти письма получили.
Михаил Соколов: Письма, требующие отставки Путина.
Дмитрий Орешкин: Муниципальные депутаты, надо отдать им должное, редкой мужественности люди, написали эти бумаги о том, что Путин совершает преступление против Российской Федерации и против ее народа. После чего их, конечно, сразу начали лишать полномочий, разгонять по суду и так далее, прямо нарушая Конституцию Российской Федерации, где написано, что власть принадлежит народу, а соответственно, народные депутаты должны этим самым законом защищаться. Поскольку главный закон, что Путин всегда прав, то их сразу, что называется, распылили, загнали под лавку. Но надо же понимать, что если бы не мы, если бы не избиратели и если бы не члены избирательных комиссий, которые мужественно и честно посчитали так, как было на самом деле, то не было бы и этого. Для власти как раз идеальный вариант, когда все тихо сидят на кухнях, булькают рядом с варящейся картошкой, с этим самым чайником, о котором вы говорили, попусту не выступают, не мутят воду. Тоже такая по большому счету советская модель.
Михаил Соколов: Действительно, Коммунистическая партия Российской Федерации окончательно превратилась в "партию войны"?
Александр Кынев: Она была всегда "партией войны". Есть старое консервативное руководство, условно, коллективный Зюганов сотоварищи, которые ходят с портретами Сталина, вспоминают Советский Союз и так далее, есть КПРФ низовая, особенно на региональных выборах, где совсем другой типаж, другое поколение. Это проблема нашей партийной системы, когда все законопачено, когда выдвигаться на выборы свободно невозможно, люди вынуждены идти к тем, у кого есть лицензия. Поскольку КПРФ имеет эту лицензию, подписи можно не собирать, естественно, возникал такой союз, встреча спроса и предложения. Людям надо баллотироваться, избираться, а КПРФ нужны кандидаты, откуда она их возьмет на самом деле?
В результате на выборах в последние годы КПРФ была такой странной историей, было консервативное руководство федеральное, а на низовом уровне это были широкие коалиции, где шли от компартии гражданские активисты, экологи, бывшие навальнисты, кого только не было. В Коми Виктор Воробьев, депутат Горсовета сейчас от КПРФ, он вообще либертарианец, бывший юрист штаба Дмитрия Гудкова, а он депутат от КПРФ там. Вся эта коалиция как раз и позволила КПРФ в прошлом году в сентябре получить второе место с гигантским отрывом почти в полтора раза от всех остальных. По одномандатным округам у нее тоже был колоссальный отрыв. Получилось так, что после спецоперации КПРФ оказалась ни туда ни сюда.
С одной стороны, поддерживая всю эту агрессивную политику в отношении Украины, КПРФ на самом деле потеряла голоса, потому что реваншистам в условиях, когда "партия реванша" – это сама власть, нет никакого смысла поддерживать альтернативную "партию реванша". В этом смысле альтернативный реваншизм бессмысленен, поскольку объединение вокруг флага не бывает двойное, флаг один всегда, в одних руках находится. Те избиратели, кто ностальгировал по Советскому Союзу, они туда и ушли, а те избиратели, которые были протестные, которые не были никогда левыми, голосовали за КПРФ по принципу широкой коалиции, они, увидев все это и услышав, схватились за голову, часть вообще не пошла голосовать, а часть стала растекаться между остальными. Показательная история, если смотреть на проценты, процент этого года на 2017 год очень похож, по многим регионам колебание совсем незначительное. Но после 2017 года была пенсионная реформа. Получается, что вся прибавка, которую получила оппозиция за последние несколько лет, будет уничтожена.
Если сравнить с сентябрем прошлого года, с думскими выборами, то очень хорошо видно: аномальные регионы, типа Краснодарского края, там как было, так все и есть, там ничего не меняется годами, потому что там выборы не зависят от избирателей, зависят от администраций. Там, где конкуренция есть, во-первых, явка низкая. Удмуртия, довольно конкурентный регион, в сентябре у "Единой России" было 35,6%, теперь 51%. Сахалин, в сентябре месяце в Сахалинской области у "Единой России" было 35,7%, стало 47%. С КПРФ ровно наоборот. В Сахалинской области у КПРФ было 28%, а теперь 14%, она потеряла половину голосов, часть ушла власти, часть ушла другой оппозиции. Кстати, темы "спецоперации" не было в кампании вообще. Даже кандидаты от власти эту тему игнорировали, говорили о местных проблемах, о заводах, о безработице, о том, как новую больницу откроют, мосты и так далее. Такая локальная позитивная повестка, что мы будем помогать тем, тем и тем. И оппозиция вела себя точно так же. Темы событий на Украине словно бы не было вообще, она шла по периферии. Конечно, она была важна для какой-то идейной части избирателей.
Михаил Соколов: Она, тем не менее, есть, эта тема, я бы обратил внимание на нее. Потому что сейчас тот же Зюганов выходит перед публикой и пытается опередить власть.
Михаил Соколов: Сейчас представители компартии объясняют, что они имели в виду какую-то мобилизацию экономики, а не всеобщую мобилизацию. Но, тем не менее, они забежали вперед и примерно в таком же духе выступают, как ура-патриоты типа того же Рамзана Кадырова.
Михаил Соколов: Такое ощущение, что есть политические последствия этих самых выборов вместе с военными событиями, которые произошли в Украине, с, как они говорят, перегруппировкой, то есть просто отступление из Харьковской области. Готовится ли российская власть к этим событиям, типа всеобщей мобилизации, или она будет действовать методами более хитрыми, скрытой мобилизацией?
Дмитрий Орешкин: Я думаю, что, как всегда, у Путина на столе лежат несколько конкурирующих вариантов, но все они сводятся к одному – нужна новая порция свежего пушечного мяса. Как они эту порцию будут обеспечивать – это вопрос важный, но, мне кажется, вторичный. Понятно, что военная машина Путина дала сбой, понесла ощутимые утраты и в имиджевом, и во всех остальных свойствах, надо как-то эту ситуацию исправлять. Турбо-патриоты говорят про необходимость мобилизации, но в Кремле, особенно господин Кириенко, который этим занимается, этого боятся. Потому что если мобилизация, то мобилизовать надо всех. Если в Тыве мобилизацию можно провести тихо и не будет массовых протестов, то в Москве можно получить реакцию непредсказуемую. Одно дело, когда люди пропускают выборы, таким образом выражают свой протест, другое дело, когда 18-летних пацанов начнут забирать, вот здесь могут быть какие-то явления непредсказуемые. Мне кажется, что запустили пробный шар, эту тему разминают, слово "мобилизация" уже становится таким, и "война". Не так давно людей за то, что они войну называли войной, сажали, сейчас мы слышим, как это используется на самом высоком уровне. Выпустили вперед старых бойцов проверенных, типа Зюганова, он произнес это слово, потом, правда, поправился, что экономическая мобилизация, духовная мобилизация, мобилизация исторических и прочих ресурсов. На самом деле нужны люди.
Я думаю, что мобилизация сама по себе идея плохая, потому что современная война высокотехнологичная, людей надо прежде всего научить. Мобилизованных меньше чем за 6 месяцев ты не научишь пользоваться современными сложными высокотехнологическими вооружениями, да их, боюсь, и нет у нашей замечательной державы, а неприятностей получить чрезвычайно много можно. В этом смысле очень символично высказывание господина Кадырова. Он говорит, что регионы должны собраться и провести мобилизацию. Вот это мне всегда ужасно нравится. Когда мир, все ресурсы из регионов забирает центр, говоря про то, что надо укреплять державу, надо укреплять армию, надо подниматься с колен и так далее, а вы пока подождите, поживете скромненько. Когда начинается серьезная война, оказывается, что людей надо брать из регионов, а не из центра, где нет ни ресурсов, ничего остального. Это очень специфическая черта нашего политического вертикального социума, ничего другого он предложить не может.
Что касается господина Зюганова, попросту говоря, в коммунистической партии произошел захват власти или укрепление власти стариков. Зюганов и прочие пенсионеры, которые в своей риторике используют сталинские обороты: сплотиться, дать отпор, превратить страну в единый осажденный лагерь и так далее. Та молодежь, социал-демократическая, экологическая, о которой Александр Кынев говорил, она отвалилась. Соответственно, совершенно очевидно, что коммунистическая партия потеряла на этих выборах поддержку населения, но она эту поддержку в гробу видала, потому что для нее гораздо важнее поддержка Кремля. В любой политической системе депутаты стараются сделать приятное своим избирателям.
Специфика нашей политической системы заключается в том, что избирателем служат люди, которые сидят в Кремле, если ты им нравишься, они тебя переизберут. Соответственно, то, что эта пенсионерская составляющая коммунистической партии озвучивает, оно ориентировано на людей, населяющих Кремль, они являются избирателем коммунистической партии, они решают, пропустить эту партию к власти или не пропустить, дать ей финансирование из Кремля или не дать. Поэтому старички коммунистические отрезали молодежь, помните, Бондаренко был и многие другие яркие персонажи, их сняли с выборов, хотя это очевидно наносит удар и по электоральным позициям, поддержке в низах, но в гробу они эти низы видали, они смотрят наверх, потому что оттуда они получают поддержку. А низы – это источник пушечного мяса. Вот такая политическая асимметрия в нашей стране в географическом, в территориальном смысле, в социальном смысле очень отчетливо прослеживается. Ведь сам Зюганов воевать не пойдет, депутаты Государственной думы, хором выстроившиеся в военное каре на телевизоре, они тоже воевать не пойдут, а пойдут как раз воевать люди из регионов. Важно, чтобы страна это поняла. Боюсь, что мобилизация как раз сильно поможет пониманию этой ситуации, поэтому в Кремле ее хотят избежать. Очень может быть, что придется.
Михаил Соколов: Интересно, мы решили проверить, поддержат ли товарища Зюганова, если бы он так впрямую призвал к мобилизации, граждане.
Опрос на улицах Москвы
Михаил Соколов: Адекватно ли тут отражены настроения?
Александр Кынев: Если смотреть на социологию, то, наверное, да. Как известно, желающих лично куда-то ехать нет. Любые вопросы, связанные с поддержкой с точки зрения: а вы сами готовы? Нет, лично я, конечно, не могу. Эта тема страшно непопулярна. Люди не хотят жертвовать ничем собственным, ни деньгами, ни свободой, ни личным временем, ни тем более правом на жизнь ради подобных вещей. Надо понимать, что Россия страна конформистская, конформизм – это история про то, что пускай барин перебесится, а мы подождем, пока он закончит беситься. Люди на это смотрят: ну бесится, хорошо. Нет никаких фанатов, нет никаких кампаний поддержки, нет никаких букв Z и так далее, которые бы кто-то носил сам.
Дмитрий Орешкин: Путинское большинство есть, оно большое – 75%, но это диванное большинство. И когда Путин скажет: ребята, надо сплотиться и идти. Это самое большинство скажет: извини, у меня диван в плохом состоянии, у него коробка скоростей подтекает, надо поменять лобовую броню на моем диване или гусеницы танковые, поэтому я не могу, ты уж как-нибудь сам. Я тебя поддержку, но ты царь-батюшка, у тебя должны быть свои ресурсы, вот ими и воюй. Мы с удовольствием патриотично поддержим тебя, но не за свой счет.
