Дело № 537: Документы следственного дела В. Э. Мейерхольда / Вступит. ст. О. М. Фельдмана; сост. и подгот. текстов Н. Н. Панфиловой и О. М. Фельдмана. – М.: "Артист. Режиссер. Театр", 2022. (Мейерхольдовский сборник. Вып. 4)
"Судебное следствие объявлено законченным и подсудимому предоставлено последнее слово, в котором он заявил, что “человеку 66 лет, он показывал не то, что нужно было следствию, и он врал на себя благодаря лишь тому, что его избивали всего резиновой палкой. Он решил тогда врать и пойти на костер. Он ни в чем не виновен, никогда не был изменником родине. Он думает, что суд поймет его и почувствует, что он не виновен. Он ошибался в области искусства, и он лишился на этом поприще общественного коллектива".
Судебной инстанцией, в жернова которой угодил цитируемый человек, была Военная коллегия Верховного суда СССР – одна из тех преступных групп, которые без установления степени вины уничтожили и замучили миллионы советских и иностранных граждан. Звали "подсудимого" Всеволодом Мейерхольдом.
Мейерхольд был даже не реформатором театра, а революционером в нем. Не случайно, что его режиссерская и педагогическая деятельность развивалась одновременно с общероссийскими событиями. Во-первых, Мейерхольд уже с первых лет своей театральной деятельности, будучи еще лишь артистом (а служил он в Общедоступном театре Станиславского и Немировича-Данченко и был там первым Костей Треплевым, причем не только на сцене), не сомневался в значимости театра: "Да, театр может сыграть громадную роль в перестройке всего существующего. Недаром петербургская молодежь так старательно подчеркивала свое отношение к данному театру. В то время как на площади и в церкви ее, эту молодежь, бессердечно, цинично колотили нагайками и шашками, в театре она безнаказанно могла открыто выражать свой протест полицейскому произволу, выхватывая из "Штокмана" фразы, не имеющие к идее пьесы никакого отношения, и неистово аплодируя им. "Справедливо ли, чтобы глупцы управляли людьми просвещенными"; "когда идешь защищать правду и свободу, не следует надевать лучшей пары". Вот какие фразы Штокмана вызывали демонстрацию. Театр объединил в себе все классы, различные партии, заставляя всех страдать одним горем, выражать один восторг, протестовать против того, что всех одинаково возмущает. Этим театр заявил свою беспартийность и намекнул нам на то, что его стены защитят со временем тех, кто захочет управлять страной во имя всеобщего освобождения" (письмо В. Э. Мейерхольда к А. П. Чехову, 18 апреля 1901 года).
режиссер должен верить в своих актеров так же, как Павлов верил в своих обезьян
Казалось, революция 1917 г. предоставила революционеру Мейерхольду шанс перейти от камерных реприз – гастрольных трупп (в одной из них участвовала Любовь Менделеева-Блок и стала в результате матерью, увы, на несколько дней) и маленьких студенческих студий (об одной из актрис Студии на Бородинской нам придется вспомнить, говоря о "следствии") – к масштабным проектам: "По соглашению с группой работников бывшего театра РСФСР Первого, образовавшей основное ядро труппы проектируемого мною театра, считая для себя неприемлемым прибегать к услугам частного капитала, настоящим заявляю свои права на организуемый на началах государственного снабжения театр Главполитпросвета в помещении бывшего Театра РСФСР Первого" (письмо В. Э. Мейерхольда в Коллегию Наркомпроса и Главполитпросвета, 14 января 1922 года). Этот фрагмент переписки отмечает важный этап на пути создания ГОСТиМа (Гостеатра имени Мейерхольда). Режиссер немедленно попытался привлечь на свою сторону Красную армию: могущественный Троцкий предоставлял для спектакля "Земля дыбом" (по пьесе Мартине "Ночь") амуницию, военную технику и даже живую силу (что потом жестоко припомнили Мейерхольду), а сам художник был не только членом ВКП(б), но и Почетным красноармейцем. Неоднократно по предложению Н. Подвойского Мейерхольд ставил спектакли и мероприятия для Спортинтернационала.
Одновременно Мейерхольд создавал в стране систему театрального образования. В сентябре 1921 года Мейерхольд руководил Вольной мастерской, которая влилась в Государственные высшие режиссерские мастерские (ГВЫРМ), открытые 1 октября 1921 года. Мейерхольд был председателем Правления и научно-производственной коллегии. В. Бебутов заведовал научным отделом. Ректором до 1923 года был И. Аксенов. Весной 1922 года ГВЫРМ после слияния пяти драматических школ преобразовали в театральные мастерские (ГВЫТМ) – затем ГИТИС, ГЭКТЕМАС. Мастерская репетировала в студии на Новинском бульваре (д. 32, кв. 45). После слияния с труппой Незлобина в январе 1922 г. Мастерская Мейерхольда стала называться "Театр Актера". 25 апреля в помещении бывшего театра Зон на Бол. Садовой, д. №20, был показан "Великодушный рогоносец".
испуг – это промежуток между навыками человека, и в этом промежутке можно видеть натуру, какою она есть
С этой постановки идет отсчет творческой, а не организационной революции, которую произвел Мейерхольд в театре, и она имела куда большие и содержательные результаты. Знаменитая мейерхольдовская биомеханика, возникшая во время работы над "Великодушным рогоносцем", была прежде всего "умением располагать свое тело в сценическом пространстве". Способность актеров применить рефлекторную возбудимость на сцене имела и научные обоснования. В одно время с Мейерхольдом развивалась рефлексология В. Бехтерева и И. Павлова. Маэстро внимательно смотрел за изысканиями ученых: режиссер должен верить в своих актеров так же, как Павлов верил в своих обезьян. Он сам мне говорил, что иногда ему начинало казаться, что они его разыгрывают. Мейерхольд думал об этом даже на пороге смерти, письмо к председателю советского правительства Молотову от 2 января 1940 года он начал с эпиграфа из рассказа Н. Лескова "Владычный суд": "Чем люди оказываются во время испуга, то они действительно и есть, – испуг – это промежуток между навыками человека, и в этом промежутке можно видеть натуру, какою она есть".
Об уникальности и сложности метода Мейерхольда точно и вместе с тем язвительно написал достаточно близкий его сподвижник Иван Аксенов: "Огромное мастерство Мейерхольда покоится на его замечательной способности изучать предмет одновременно и синтетически, и аналитически. К сожалению, эта манера работы не покидает Мейерхольда и во всех его попытках организационного характера. Здесь, где требуется точный учет задачи, четкая расстановка наличных сил, экономный расчет времени и средств, аналитико-синтетический метод создает только хаос, выбраться из которого никакая интуиция не в силах. Обычно – после годового упражнения над любым предприятием такого рода – Мейерхольд ищет спасение в криках, проклятиях и поспешном бегстве от своего собственного порождения" (Иван Аксенов. "Сергей Эйзенштейн: портрет художника"). Мейерхольд считал, что режиссер должен был мистером Всезнайкой: "Я был актером широкого диапазона: играл и комические, и трагические роли, и чуть ли не женские. Имею музыкальное и хореографическое образование. Кроме того, изучал юридические науки, писал в газетах и переводил с иностранных языков. Считаю себя литератором и педагогом. И все это мне пригодилось в занятиях режиссурой. Режиссура – самая широкая специальность на свете".
Все без исключения современники-мемуаристы подчеркивали удивительное актерское дарование создателя ролей Константина Треплева, Ганса Фокерата и Василия Шуйского (даже в деникинской тюрьме в Новороссийске в 1919 г. Мейерхольд ухитрился сыграть Пимена). И снова образец "школы злословия": "Завтра первая премьера "Зины с камелиями", на которую я остерегаюсь пойти, хотя там будет весь художественный свет радости. Бебутов говорил Волькенштейну, будто Мейерхольд от показа роли Маргариты перешел к непосредственному ее исполнению и играл настолько замечательно, что все присутствующие плакали навзрыд от восторга. Но чем лучше играл он сам, тем хуже воспроизводила его Зина (вторая жена Мейерхольда, театральный деятель Зинаида Николаевна Райх, убитая через месяц после ареста Мейерхольда). Он, Бебутов, советовал Мейерхольду выступить на премьере без грима в этой роли и ручался за успех. Ильинский говорит, что ничего этого не было" (Иван Аксенов – Сусанне Мар, 17 марта 1934 года). Надо попутно сказать, что к Зинаиде Райх и у современников, и у потомков отношение обыкновенно критичное. Ей нередко отказывали в актерском таланте, ее нередко порицали за импульсивность, бестактность и отсутствие ума. Но у нее был великий дар – быть на высоте со своей любовью.
Получалась несколько парадоксальная вещь: биомеханика пробуждала рефлекторность, но ослабляла индивидуальность актеров: "Таиров в одном из диспутов упрекал его в том, что он, играя на репетициях за всех актеров, лишает свой персонал всех возможностей личного творчества. Мейерхольд тогда ответил, что с такими актерами, каким был его оппонент (игравший на Офицерской улице третьего нищего в "Сестре Беатрисе"), иначе поступать невозможно, но что Комиссаржевской репетировать с ним доводилось иначе" (Иван Аксенов. Мария Ивановна Бабанова). Аналогичная история получалась у Мейерхольда и с воспитанием режиссеров: "Собрав лабораторию высшей режиссерской техники, Мейерхольд обратился к ее участникам с такими словами введения в первую свою лекцию: "Всех вас я боюсь и ненавижу"" (Иван Аксенов. "Сергей Эйзенштейн: портрет художника"). Самый знаменитый его ученик Сергей Эйзенштейн при первой же возможности сбежал без оглядки, хотя именно ему мы обязаны сохранением архива Мейерхольда.
в театры Таирова и Мейерхольда можно было без труда попасть почти всегда, аншлаги были редки
Такими же неоднозначными были и отношения театрального революционера со зрителями. У него были горячие сторонники, вот что писал человек конгениальный: "Вы вынимаете Гоголя из ваты, в которую он должен обвернуть громоподобное действие, чтобы в николаевской России вообще было возможно гоголевское слово; Гоголь прибеднивался простачком, чтобы горький отравленный режущий смех обернулся бы в видимость только "смеха". Вся эта линия – линия пресуществления смеха и только смеха в пророческое слово Гоголя, встряхивающее, убивающее, – вся эта линия безукоризненна в Вашем "Ревизоре" (письмо Андрея Белого к В. Э. Мейерхольду, 25 декабря 1926 года). Два гения задумывали поставить в театре Мейерхольда "Москву" Андрея Белого, но затея не получилась. А вот обычный зритель не всегда ценил модернизм режиссера. Драматург и мемуарист А. Гладков, ставший Эккерманом Мейерхольда, мрачно и грустно констатировал, что в театры Таирова и Мейерхольда можно было без труда попасть почти всегда, аншлаги были редки. Вот воспоминание Гладкова о дне гибели Маяковского, когда в театре Мейерхольда играли его "Баню": “Я заглянул в зал: народу было едва меньше половины. Несколько бранных рецензий сделали свое дело: на спектакль не ходили. Хорошо, что он это не увидит, подумал я и поразился странности своей мысли".
Деятельность Мейерхольда и его театра привлекали к ним доброжелательный интерес европейских профессионалов и любителей театра. Сохранилось занятное послание от изобретателя театра марионеток к изобретателю биомеханики: "Этот домик так мал, что его трудно разыскать, и довольно далеко от Генуи. Очень рад видеть Вас между 9 и 11 августа в Генуе. Пожалуйста, пришлите мне в Геную телеграмму и сообщите, где Вы находитесь – в каком отеле, – и я буду Вас разыскивать в 12 часов дня или в 7 1/2 часов вечера. Пожалуйста. Хочется вместе пообедать и поговорить. Только немецкий я знаю очень плохо, английский немного лучше, а русский совсем не знаю" (письмо Г. Крэга к В. Э. Мейерхольду, 5 августа 1925 года). Театр приглашали на гастроли за рубежом и спектакли его видели во Франции и Германии: "Вчера я видел господина Рольфа де Марэ, директора Театра Елисейских Полей. Он снова сказал, что хотел бы принимать Вас и Вашу труппу в своем театре. Он с нетерпением ждет обещанных Вами сообщений, чтобы сделать расчеты, исходя из точных данных" (письмо Д. Мийо к В. Э. Мейерхольду, конец мая 1926 года). В театре Мейерхольда работали иностранные режиссеры-стажеры (Хельд из Германии, Секи Сано из Японии), и это потом тоже сыграло зловещую роль в уничтожении знаменитого театрального деятеля.
Довольно скоро у революционного театра испортились отношения с революционной властью. Советская цензура всячески препятствовала свободному творчеству. Если спектакли по классике, например "Ревизора" или "Даму с камелиями", удавалось отстоять, то "Баню" сняли через пару месяцев, а "Самоубийцу" Эрдмана – после генеральной репетиции. В 1936 году всерьез заговорили о ликвидации театра. Мейерхольд и его культурные защитники обсуждали контрмеры, а их хроникером выступил Гладков: “В конце обеда З. Н. завела разговор о возможности встречи В. Э. со Сталиным (через Поскребышева, который три раза смотрел “Даму с камелиями" и приходил к ней). В. Э. просит совета у всех присутствующих и сначала обращается ко мне (“как на военном совете – к младшему"). Я, конечно, говорю, что это необходимо. То же говорит и З. Н. Мальро тоже считает, что личная встреча могла бы разрядить положение. В. Э. молча слушает. Потом говорит Пастернак, возражая. Его необыкновенная аргументация. И В. Э. с ним соглашается. После обеда Мальро и его брат уезжают на Курский вокзал – они сегодня едут в Крым к Горькому. [...] Пастернак много говорит и в том числе рассказывает о телефонном звонке к нему Сталина о Мандельштаме (тот был арестован за какую-то будто бы написанную им “Балладу о Сталине" и потом сослан в Воронеж). За кофе В. Э. начинает “показывать". Он играет нам официантов разных национальностей, уходит и приходит все время в новом образе, разливает ликеры и коньяк, выделывает чудеса с салфеткой и пр.” (о встрече 5 марта 1936 года).
Ликвидирован ГОСТиМ был в январе 1938 года, на самом пике большого террора: “На следующий день после закрытия театра у В. Э. Дверь открыла З. Н. Мейерхольд лежал в кабинете на тахте, прикрывшись клетчатым плэдом. Горела одна настольная лампа. Он откинул плэд и сел. Он посадил меня рядом с собой. Пауза. Я говорю, что постепенно все наладится.
– Нет, мне не дадут больше работать...
жил и работал Мейерхольд в ожидании погибели последние полтора года свободной жизни
Несколько дней он не выходил из дома. На третий день после закрытия театра у В. Э. Пастернак. Я узнаю его голос еще из передней: этакое милое гудение. Говорит о заразительности безумия. Потом речь заходит о деньгах. В. Э. говорит, что у него нет никаких сбережений и что ему придется продать машину. – Вот, может, Гладков купит у меня библиотеку? – Мне хочется уйти вместе с Б. Л., но В. Э. меня задерживает, и я сижу еще около часа. В столовой стоит клетка с зеленым попугаем, и В. Э. ласково и забавно говорит с ним, поглаживая его желтый хохолок. В. Э. говорит, что сейчас ему очень просто разделить знакомых и настоящих друзей. Друзья – это те, кто звонят и приходят в эти дни. Из завсегдатаев дома, испугавшихся и исчезнувших с горизонта, он с горечью называет Льва Оборина" (дневники А. К. Гладкова). Без работы, вопреки мрачным прогнозам, Мейерхольд не остался. Станиславский взял его в свой Музыкальный театр на ставку главного режиссера, ставил Мейерхольд и в Ленинграде (там его и арестовали 20 июня 1939 г.). Но жил и работал Мейерхольд в ожидании погибели последние полтора года свободной жизни. Пожалуй, об этом можно прочитать между строк его письма жене: "Приехал я в Горенки 13-го, глянул на березы и ахнул. Какой ювелир Ренессанса развесил все это, будто на показ, на невидимых паутинках? Ведь это же листья золота! (Ты помнишь: в детстве такими нежными листьями золота закрывали мы волнистую кору грецких орехов, готовя их к елке.) Рассыпанные, они будто застыли, будто замерзли… Застывшие, они чего-то как бы ждут. Кто их подстерегает? Секунды их последней жизни я считал, как пульс умирающего" (письмо В. Э. Мейерхольда к З. Н. Райх, 15 октября 1938 года). Правда, те же мотивы золотой осени, любви к женщине и умирающей природы встречаются и в его письме к первой жене: "Неман застыл, а Осень в золоте не боялась умирать. Золото звенело, золото дрожало, золото опьяняло, золото умирающей Осени. […] Осенний лист пусть закружит над тобою сны золотые. Целую волосы твои! Целую губы!" (письмо В. Э. Мейерхольда к О. М. Мейерхольд, 9 сентября 1906 года).
Так или иначе, но чаши ужаса Мейерхольд не миновал: 20 июня 1939 года он был арестован, а 23 июня начал подписывать признательные показания: "Я оказался в преступной орбите этих отъявленных гнусных врагов народа" (чуть выше он перечислил Троцкого, Каменевых, Рыкова, Бухарина, Милютиных).
Здесь самое время обратиться к рецензируемому изданию. Архивно-следственное дело Мейерхольда вошло в научный и издательский оборот с конца 1980-х годов (копия его находится в РГАЛИ), и пространные его фрагменты неоднократно публиковались. А сейчас его издали в полном (сколько можно судить) виде, и это стало одной из последних работ Олега Фельдмана, научного сотрудника Государственного института искусствознания, главного исследователя наследия Мейерхольда. Он умер, не успев завершить вступительной статьи к изданию.
Архивно-следственное дело начинается с постановления об аресте; далее следуют протоколы допросов и записи показаний Мейерхольда (данные под пытками); обвинительное заключение; дополнительные показания Мейерхольда и его письма прокурору СССР, наркому ВД и председателю Совнаркома, в которых он отказывается от значительной части признательных показаний, главным образом, в части оговора ряда знакомых деятелей культуры (Пастернака, Эренбурга и многих других), мотивируя это жестокими пытками следователей; затем документы судебного заседания, на котором он был приговорен к расстрелу, и документы об приведении приговора в исполнение; завершают публикацию реабилитационные документы.
обвинения против Мейерхольда выдвигались с двух сторон: он считался троцкистом и шпионом
Формально арестован Мейерхольд был на основании признательных показаний Михаила Кольцова и Иошиды Иошимасу (оба погибли в годы террора). Таким образом, обвинения против Мейерхольда выдвигались с двух сторон: он считался троцкистом и шпионом. Что касается первой части, то принято считать, что в 1939 году готовился публичный процесс против деятелей культуры, обвиняемых в троцкизме, потому и пестрят их именами показания несчастного Мейерхольда, потому и его самого выбрали в жертвы. Процесс этот не состоялся, но его предвестниками можно считать необычайно подробные признательные показания Мейерхольда 28–29 июня, которые посвящены культурной жизни эпохи Серебряного века и напоминают пространную автобиографию пополам с покаянием. Перед читателем словно наброски выступления на показательном процессе: "Группа М. А. Кузмин, Е. А. Зноско-Боровский, П. П. Потемкин, Б. К. Пронин и я организуем театрик "Дом интермедий". Распоясывается махровое эстетство, трюкачество, эротика, все это на усладу зрителя в смокингах и бальных женских туалетах". Наиболее зловредными идеологами Серебряного века, согласно сочинителям из НКВД, были Мережковские и "злобный пес контрреволюции" Философов (он в это время умирал от рака в обреченной Польше).
Как уже говорилось выше, открытый процесс над троцкистами-культуртрегерами не состоялся. Вполне вероятно, что в начале 1940 года "троцкизм" Мейерхольда, указанный в обвинительном заключении, позволил бы ему отделаться заключением.
Но из него были выбиты признания и в шпионаже. Во-первых, о японских шпионах в ГОСТиМе (и в их числе Мейерхольде) "сообщил" следователям несчастный японский режиссер и социалист Иошида, который нелегально убежал в СССР, опасаясь преследований на родине. По мнению следователей, явным японским шпионом был стажер Мейерхольда Секи Сано – тот, к своему счастью, успел ранее уехать.
Следствие решило, что Балтрушайтис и Мейерхольд организовали в театре шпионскую ячейку
Во-вторых, в обвинительное заключение попал и шпионаж в пользу Англии. Историю НКВД удалось выстроить очень продолжительную. В Студии Мейерхольда на Бородинской была ученица Анна Константиновна (девичья фамилия не установлена), она была замужем за английским корреспондентом Фредом Греем. По воспоминаниям студийцев, Грей участвовала в замечательных эскизах Мейерхольда к "Гамлету". Он поставил "Мышеловку" и сцену безумия Офелии, и Грей исполняла пантомиму отравителя короля. В 1916 или 1917 году Греи покинули Россию. Но связь между ними и Мейерхольдом не была потеряна – в 1928 году Мейерхольды-Райх во время французской поездки останавливались в доме Анны Грей. Есть сведения, что им предлагали не возвращаться в СССР, но там оставались дети семейной пары. Здесь вспоминается один из последних спектаклей недавно умершего великого Питера Брука Why. Он посвящен был как раз творческому методу и трагической судьбе Мейерхольда. В нем есть сцена – разговор в Париже между навсегда уехавшим Юрием Анненковым и ненадолго приехавшим Владимиром Маяковским: "Первый уехал, чтобы остаться художником. Второй возвращается, потому что перестал быть поэтом". Мейерхольды-Райх оказались перед еще более тягостным выбором и… вернулись. В 1935 году в Россию вернулся Фред Грей, но уже не как представитель английской прессы, а как представитель американского бизнеса. Он бывал в гостях у Мейерхольдов в Брюсовом переулке, разговаривал там с бывшим и опальным к тому времени председателем Совнаркома СССР А. Рыковым и родственниками замнаркома финансов Милютина.
Еще одним вербовщиком несчастного Мейерхольда следствие посчитало давнего его друга и соратника по репризам Серебряного века, а потом посла Литвы в СССР Юргиса Балтрушайтиса. Какого рода отношения их связывали, помогает понять обращение к их переписке: "Что же касается моего сотрудничества, то пользуйтесь мной в самом широком смысле. Пока Вы будете дело делать, я не пожалею ни своих дней, ни ночей. Помните это. Мы должны заключить самый тесный союз, объединить в театре все проявления человеческого творчества, во имя большого великолепия его, во имя высоты. Пусть сцена станет жертвенником, пусть над театром возвысится незримая колокольня, чей благовест разносится над всей областью страдания и боли как радостная весть воскресения" (письмо Ю. К. Балтрушайтиса к В. Э. Мейерхольду, 11 июля 1905 года). Следствие решило, что Балтрушайтис и Мейерхольд организовали в театре шпионскую ячейку во главе со специально принятым на работу администратором В. А. Азерским (муж В. Полонской, репрессирован, умер прим. в 1957). И вот за эти отношения и встречи с иностранными гражданами и следственные органы, и Военная коллегия Верховного суда убили Мейерхольда.
Название спектакля Брука подводит постановщиков и зрителей к попытке ответить на вопрос: почему советская власть уничтожила выдающегося театрального деятеля и старалась стереть из истории его творчество? Творчество Мейерхольда принадлежит русскому модернизму, а советская власть быстро стала расправляться с ним. Модернизм требует определенных интеллектуальных усилий от читателя, зрителя, а сознательного, тем более критического отношения к окружающему миру политический режим абсолютно не поощрял.
Мейерхольд был реабилитирован в числе первых
Нет сомнения, что человека убить легко, а вот с памятью о нем не совладать и миллионам злодеев, облеченных властью. Мейерхольд был реабилитирован в числе первых, и помимо родственников, друзей, коллег и учеников большую роль сыграли и сочувствующие сотрудники органов ГБ. Вел дело о реабилитации военный прокурор, ст. лейтенант Б. Ряжский был даже понижен в должности, но наследники убийц Мейерхольда – Военная коллегия Верховного суда – "прекратили дело за отсутствием состава преступления" 30 ноября 1955 года.
А люди, которых судьба сводила с Мейерхольдом, человеком беспокойным, вспыльчивым, не всегда объективным, запомнили его навсегда: “Разве забудешь нахохлившегося Мейерхольда, сидящего на каких-то ящиках за кулисами в вечер последнего спектакля “Дамы с камелиями"?”
