На этой неделе стало известно о том, что участники Европейского союза собираются создать трибунал, специализирующийся на привлечении граждан России к ответственности за развязывание и содействие ведению войны в Украине. Об этом заявила председатель Еврокомиссии Урсула фон дер Ляйен. Работа с доказательствами и данными и совершении военных преступлений ведется между тем не только следственными органами Украины, но и в других странах и международных организациях.
На эту тему корреспондент Радио Свобода беседует с Аней Нейстат – одним из лучших русскоязычных специалистов в области юридической экспертизы военных преступлений с опытом работы в дюжине горячих точек по всему миру. Она – директор по вопросам права Фонда за справедливость Клуни, в частности его гуманитарного проекта The Docket, через который оказывается помощь жертвам военных конфликтов. Фонд основан популярным актером Джорджем Клуни и его супругой, адвокатом-правозащитницей Амаль Аламуддин-Клуни. В последние месяцы основное направление работы Нейстат связано с расследованием военных преступлений, совершённых в ходе российской военной агрессии против Украины.
– Скажите, Аня, с каким корпусом военных преступлений, совершенных российской стороной за месяцы войны, имеют дело юристы? Пресса пишет о десятках тысяч, я встречал данные о 35 тысячах расследований, уголовных дел. Насколько эти данные соответствуют действительности?
– Да, мы действительно говорим о десятках тысяч уголовных дел, если основываться на данных прокуратуры Украины. Буквально несколько дней назад я видела новые данные: общее количество дел по военным преступлениям составляет 65 тысяч. Не совсем понятно, как эта статистика собиралась, ещё недавно звучали данные о 34–35 тысячах, тем не менее в любом случае речь идёт об огромных объёмах. Отчасти это связано с тем, что на первом этапе войны украинские следователи были не очень готовы к такого рода делам. Обычно подобные преступления расследуются не по отдельности, а с помощью группировки дел, которые могут быть привязаны к одним и тем же подозреваемым или обвиняемым. Для этого нужно с самого начала вырабатывать чёткую общую стратегию. Делать это в тот момент, когда в стране идет война, очень сложно, такого опыта у украинской прокуратуры тоже нет.
К примеру, всякий раз, когда регистрируется бомбардировка жилого здания и есть погибшие, по каждому из найденных тел открывается отдельное уголовное дело по статье, скажем, "убийство". Хотя, конечно, такие дела должны быть сгруппированы, тогда их количество будет меньше. Насколько я понимаю, украинская прокуратура над этим работает. И мы, и другие эксперты, которые работают в этой области, всячески подталкиваем украинских коллег к более стратегическому подходу.
Наряду с национальными расследованиями открыты дела в Международном уголовном суде. Там, я думаю, количество дел будет значительно меньше. В конце концов, Международный уголовный суд может привлечь к ответственности, скажем, дюжину подозреваемых в совершении военных преступлений, желательно высокого ранга. Кроме того, открыты уголовные дела в судопроизводстве нескольких стран (например, в Германии, Польше, Словакии), по принципу так называемой универсальной юрисдикции. Очень сложно дать точный ответ на ваш вопрос, ответ зависит от того, статистику какой структуры вы изучаете.
– В международном гуманитарном праве есть несколько классификаций военных преступлнний. Международный Гаагский трибунал по наказанию военных преступлений в бывшей Югославии, например, выделял четыре группы военных преступлений: геноцид; нарушение Женевских конвенций о защите жертв войны; нарушение законов и обычаев ведения боевых действий; преступления против человечности (под ними подразумевались преступления против гражданских лиц). Какая классификация применяется к войне России против Украины?
Доказать, что имели место призывы к геноциду, значительно сложнее, чем доказать призывы к разжиганию войны
– Это зависит от органа, который осуществляет судопроизводство. Универсальная юрисдикция – это когда та или иная страна включает в свой уголовный кодекс некоторые категории преступлений, по которым могут вестись дела, вне зависимости от того, где они были совершены. То есть неважно, где находится преступник или подозреваемый, пострадавший или жертва преступления. Дальше есть масса нюансов. В некоторых странах требуется присутствие подозреваемого или обвиняемого в зале суда, в некоторых странах нужно, чтобы пострадавшие были либо гражданами, либо резидентами этой страны, либо чтобы они имели статус беженцев. Пока никто не провел большого исследования на тему о том, как всё это применительно к совершенным в ходе войны против Украины преступлениям работает.
Если отвечать на ваш вопрос, не переходя в режим двухчасовой юридической лекции, то скажу вот что: в принципе большинство стран руководствуются Римским статутом Международного уголовного суда, то есть теми категориями преступлений, которые перечислены в этом документе. В некоторых уголовных кодексах эти категории расписаны более подробно (это могут быть убийства, пытки, незаконное перемещение населения), в некоторых они описаны в более общей форме, с отсылкой на статьи Римского статута.
Дальше есть и другие важные нюансы. Например, одна из категорий дел, по которым мы работаем, – это уголовные дела против российских пропагандистов, глав телеканалов, газет и так далее. Есть страны, особенно в Восточной и Центральной Европе, в правовой системе которых предусмотрены составы преступлений, подпадающие под принцип универсальной юрисдикции, но не отражённые ни в Римском статуте, ни в уголовных кодексах некоторых других стран. Например, такое преступление, как призывы к разжиганию войны. Это состав преступления, который появился в уголовных кодексах многих стран после Второй мировой войны. Постепенно от него отказались в Западной Европе, руководствуясь соображениями свободы слова, но это положение по-прежнему остаётся в уголовных кодексах центрально- и восточноевропейских стран. Для нас это важно: доказательная база для этого состава преступления значительно проще, чем, например, по призывам к геноциду. Доказать, что имели место призывы к геноциду, значительно сложнее, чем доказать призывы к разжиганию войны. Например, в Словакии это преступление является преступлением универсальной юрисдикции, поэтому вне зависимости от того, где находятся подозреваемый и пострадавший, такое дело может быть возбуждено. Это то, над чем мы, в частности, работаем.
– Чуть подробнее остановлюсь на самом тяжелом военном преступлении – на геноциде. Это действия, совершенные с целью уничтожить группу людей по определённому признаку, например по признаку их национальности. Судебная практика такова, что здесь нужно доказывать наличие не просто факта совершения преступлений, но наличие плана их организованного совершения с чётко определённой целью. Геноцид был доказан во время гражданской войны в Руанде, в отношении военного конфликта в бывшей Югославии речь о геноциде шла только в двух случаях – в отношении массового убийства боснийских мусульман в Сребренице и в связи с осадой сербскими военными Сараева. Сейчас много говорят о геноциде против Украины и украинского народа, при этом разделяют политический и юридический смыслы этого понятия. Мы беседуем сейчас не о моральной или политической, а о юридической стороне дела. Аня, вы ожидаете, что какая-то группа военных преступлений, совершенных в ходе войны против Украины, подпадёт под критерии геноцида?
доказать наличие намерений совершить геноцид всегда было сложно.
– Пока, как мне кажется, чётких юридических оснований так утверждать нет. Безусловно, есть сигналы; я не исключаю, что в конце концов, когда мы сможем провести полный анализ всего того, что происходит, появятся более весомые основания. Пока что во многих районах Украины сложно или невозможно вести работу по сбору доказательств совершения военных преступлений. Например, по Мариуполю всё, что мы знаем, – информация из открытых источников, от свидетелей, но у нас не было возможности работать на месте событий. Поэтому я не знаю, может ли быть подведено то, что происходило в Мариуполе, под обвинения в геноциде.
Возникает и профессиональный юридический вопрос, насколько это необходимо. Понятно, что с политической точки зрения важно называть вещи своими именами. Но с точки зрения практической, привлечь виновных к ответственности по обвинениям в совершении преступлений против человечности значительно проще, поскольку доказать наличие намерений совершить геноцид (а это необходимо для этого состава преступления) всегда было сложно. Вы верно сказали: исторически таких примеров крайне мало. Я не уверена, что юридически происходящее в Украине можно будет подвести под статью о совершении геноцида.
– После конфликта в бывшей Югославии политики и высокопоставленные военные привлекались к ответственности по принципу так называемой ответственности командира: если военачальник или гражданский политик, имевший соответствующие полномочия, мог предотвратить военные преступления, полагал, что они могут быть совершены, но не предпринял никаких действий, чтобы предотвратить или остановить совершение злодеяний, он может быть привлечен к ответственности. Применение такого принципа подводило под суд прямо-таки президентов. В случае с войной России против Украины возможно такое?
К ответственности могут и должны быть привлечены любые военнослужащие любой из воюющих сторон, которые причастны к военным преступлениям
– Безусловно. Принцип "ответственности командования" – это то, что мы используем во всех наших делах, то, что, безусловно, будет использовать и Международный уголовный суд, и это крайне важно. Украинская прокуратура в основном работает с тем, что есть: они задержали множество российских военнослужащих, которые причастны совершению военных преступлений, первые дела уже переданы в суды, и уже вынесены первые приговоры. Но там всё ограничивается исполнителями, как правило, невысокого ранга. А что касается общей задачи, то она будет состоять в том, чтобы привлекать к ответственности командиров разных уровней. В некоторых ситуациях эти командиры должны привлекаться к ответственности напрямую: например, если рассматривается дело об обстреле с подводных лодок, понятно, что решение открыть огонь не принимается на уровне командира подводной лодки, но как минимум на уровне командира подразделения подводного флота или на уровне адмирала флота. Но есть другие дела (скажем, дела об изнасилованиях), где, скорее всего (говорю по крайней мере по опыту тех дел, которые мы ведем), не было приказа командования даже на среднем уровне, не говоря уже о высшем. Но тем не менее и в таких делах мы стараемся смотреть не только на исполнителей, но как минимум и на тех командиров, которые отвечали за операцию в конкретном регионе, в конкретной деревне, в конкретной части. Для нас важно расширить рамки расследования для того, чтобы иметь возможность привлечь к ответственности вышестоящее командование.
– Военные преступления совершаются всеми сторонами конфликта, такова горькая правда. Ведется ли сбор данных о военных преступлениях, совершённых украинской стороной? Как будет учитываться и будет ли вообще учитываться позиция российской стороны, которая является агрессором в этом конфликте? В последнее время нашумел случай о предполагаемом убийстве сдавшихся в плен российских военных в Макеевке, в Луганской области, были и другие подобные случаи. Как с ними обстоят дела?
– Безусловно, такие расследования также ведутся. В соотвествии с международным гуманитарным правом, которым руководствуются и национальные прокуратуры, и Международный суд, к ответственности могут и должны быть привлечены любые военнослужащие любой из воюющих сторон, которые причастны к военным преступлениям. В юридической практике не принято сравнивать масштабы преступлений, совершаемых с той и с другой стороны, но пока что мы сталкивались с очень небольшим количеством преступлений, в которых обвиняют украинских военнослужащих. Это абсолютно не значит, что их нет, каждый случай, безусловно, должен быть расследован. Но в целом, конечно, подаляющая часть преступлений, которые мы фиксируем, совершена российскими военнослужащими.
Международное гуманитарное право, безусловно, предполагает обязанности и ответственность всех сторон любого военного конфликта. С этой точки зрения преступления, совершённые украинскими военнослужащими и действия украинских военнослужащих, которые могут быть расценены как неправомерные, подпадают под эту категорию. Но если мы говорим о преступлении агрессии, об общем нарушении права на жизнь, то вся ситуация может быть рассмотрена в несколько ином, более глобальном контексте. Тот факт, что Россия является агрессором, то, что Россия нарушает право на жизнь больших групп населения, то обстоятельство, что в результате незаконных действий России погибло множество людей, – всё это создает совершенно другой правовой контекст. Я знаю, что несколько организаций, которые занимаются расследованием военных преступлений, смотрят в этом направлении, и мы, в частности, тоже смотрим. Но это будет достаточно новым подходом.
– Вот вы упомянули об универсальной юрисдикции и о Словакии, которая на основе своего уголовного кодекса может возбудить дело по призывам к войне или к агрессии со стороны российских пропагандистов. А в России, например, прокуратура возбуждает дело по тому же эпизоду в Макеевке. С юридической точки зрения это равные случаи или нет? Российский обвинительный приговор, если его вынесут, будет признан на международном уровне?
Нельзя насиловать женщин, нельзя заниматься мародерством – такие вещи, мне кажется, абсолютно очевидны
– У российской прокуратуры, так же как у украинской, есть независимое право расследовать преступления, совершенные против граждан своей страны, в этой ситуации – Российской Федерации. Можно будет критиковать этот суд по разным параметрам, но в принципе никаких причин, почему это дело не должно рассматриваться и доводиться до суда, нет. Что касается процесса в Словакии, то это в принципе тоже будет своего рода внутренним делом Словакии. Особняком стоит юрисдикция Международного уголовного суда, собственно, поэтому он и был создан: этот суд как бы над всеми странами, он исключает влияние интересов отдельной страны на открытие дела и тем более на исход процесса. У этого суда тоже есть свои ограничения, но в целом можно говорить, что вынесенные им приговоры будут восприниматься как международный консенсус в отношении осуждения тех или иных преступников, ведь разные страны передали Международному уголовному суду такую компетенцию.
– Обращусь к вашему опыту полевого исследователя военных преступлений, вы неоднократно работали в бывших зонах боевых действий. Есть ли у российских военнослужащих, которые совершают военные преступления, какое-то представление о том, что есть международное гуманитарное право? Накануне нашей беседы я опросил нескольких военных экспертов, просмотрел учебные программы некоторых российских военных вузов, но нигде не нашёл упоминаний о каких-то курсах, например, международного гуманитарного права. Могу предполагать, что российские мобилизованные или солдаты-контрактники вряд ли имеют серьёзное представление о том, за что именно они могут попасть под суд. Как им, например, вести себя в том случае, если командир отдаёт им преступный приказ убить гражданского. У вас есть мнение о правовой подготовке российской стороны к ведению современной войны? И тот же самый вопрос – относительно украинцев.
– Ещё лет 20 назад были инициативы ввести подобные курсы в российской армии. Я знаю, что подобные семинары, тренинги когда-то проводились. В целом я недостаточно хорошо знакома с российскими военными программами, но в определённый момент их содержание, безусловно, станет существенной частью тех досье, с которыми мы будем работать в судах. Этот момент очень важный. Но в целом мне кажется, что вы абсолютно правы: на уровне рядовых, да и командиров, по крайней мере, младшего и среднего звена, представление об основах международного гуманитарного права самое базовое, если оно вообще есть. Оговорюсь: конечно, многое зависит от того, какого рода преступления мы обсуждаем. Ну вот мы работаем по целому ряду случаев внесудебных казней, тут должен работать здравый смысл. Даже если солдаты не знают точно, что написано в Женевских конвенциях, то у них обязано работать понимание того, что расстреливать в упор безоружного невоенного человека с завязанными руками не разрешено никакими законами, никакими обычаями войны. Мне кажется, что об этом большинство военных должны иметь представление. Нельзя насиловать женщин, нельзя заниматься мародерством – такие вещи, мне кажется, абсолютно очевидны.
Я думаю, безусловно, возникнет вопрос о том, насколько российское руководство позаботилось о том, чтобы как-то уведомить командиров, например, о том, какие шаги они должны предпринять перед тем, как запустить ракету. Существует большой массив аналитической литературы, судебных прецедентов, когда командиры, действия которых привели к жертвам среди гражданского населения, были оправданы, поскольку в суде доказано, что с точки зрения военной необходимости и с точки зрения гуманитарного права они сделали все, что требовалось. Мне кажется, в ситуации с Россией это совсем не так.
Очень значительна разница между тем, как представляла ситуацию пресса, и тем, что мы видим "на земле"
Что касается украинцев, тут в общем мы видим значительно большую степень понимания законов международного гуманитарного права. В Украине проводилось множество программ по правовому ликбезу – и в армии, и в полиции, и в других государственных органах. В целом, мне кажется, украинцы значительно лучше осведомлены, что, однако, не означает, что преступления с их стороны не могут совершаться. Но в целом спорные вопросы возникают. Ну вот, например, военные занимают позиции в школьном здании, превращая его в легитимную мишень с точки зрения международного гуманитарного права. Использование учреждений гражданского предназначения для военных целей будет нарушением международного гуманитарного права, если говорить по букве закона, так же как расположение орудий, пусковых установок, систем ПВО в густонаселенных кварталах. Но, с другой стороны, важно оценивать контекст происходящего: в тот момент, например, были ли у этих военных какие-то ещё варианты для защиты территории, кроме варианта, который не вполне соответствует международному гуманитарному праву? Совсем не рассматривать этот контекст, учитывая, почему началась война, как развивается этот конфликт, мне кажется, недальновидно.
– Сейчас, например, появилась такая фраза: "Действовали исходя из логики боя", если говорить об этом контексте. Добавлю к вашему перечню спорных моментов, которые даже эксперт, может быть, не всегда различит, ещё несколько примеров. Скажем, один и тот же объект может рассматриваться как легитимная военная цель, а может и нет, например, мост, по которому перевозят или не перевозят военные грузы. Спорный вопрос насильственной депортации гражданского населения – когда именно начинается эта насильственная депортация, если гражданским лицом настойчиво говорят: либо вы уедете только вот в эту, только в одну сторону, либо вас будут обстреливать? Суды этот контекст, по вашему опыту, принимают во внимание?
– Безусловно, да. Понимаете, с одной стороны, кажется, что юридически в ходе этой войны проводить расследование просто. Когда я сравниваю нашу работу в Украине с тем, как мы работали в Сирии, или в Чечне, или в Йемене, то вот что получается: да, у нас часто есть полный доступ к обстоятельствам совершения преступлений; нам помогает то, что во многих случаях российские подразделения отступали в спешке, оставили огромное количество документации и других материальных доказательств; у нас колоссальное количество информации, которая доступна онлайн, есть спутниковая съемка. С другой стороны, я прекрасно помню свои ощущения, когда я первый раз приехала в Украину через несколько месяцев после начала войны: очень серьёзной оказалась разница между тем, как представляла ситуацию пресса, и тем, что мы видим "на земле". Совершаются чудовищные преступления, но по каждому факту нужно разбираться детально. Когда журналисты публикуют картинку разбомбленного здания и пишут под ней "Военные преступления российской армии", понятно, что для среднестатистического обывателя это так и выглядит: ракета попала в жилой дом, о чём тут вообще говорить? Но если расследовать с точки зрения и фактов, и международного гуманитарного права, то всё часто оказывается значительно сложнее. Я могу вам привести примеры, когда дела, которые нам казались абсолютно очевидными после того, как мы прочли о них в прессе или даже в докладах других организаций, были в итоге исключены из перечня случаев, по которым мы продолжаем работать, ведь мы рассматриваем ситуацию с правовой, а не с эмоциональной, не с морально-этической, не с политической точки зрения.
– По итогам Первой мировой войны обязанность судить "своих" военных преступников возлагалась на власти проигравших стран. После Второй мировой войны победители проводили Нюрнбергский и Токийский трибуналы. По итогам югославских военных конфликтов и по итогам гражданской войны в Руанде работали трибуналы, открытые Организацией Объединенных Наций. В ряде случаев были организованы специальные национальные судебные органы, которые под международным контролем занимались отправлением правосудия в отношении "своих" обвиняемых, и в Косове, и в Сербии, и в Боснии. Что-то возможное вы представляете себе в случае с Россией? Позиция Кремля – абсолютное отрицание совершения военных преступлений с российской стороны. Там даже не с кем говорить об этом?
Без процесса поствоенного покаяния будущее России представить себе очень сложно
– На данный момент говорить об этом не с кем. Но мне кажется, что примеры, которые вы привели, важны. Потому что ситуация меняется, и в принципе я совершенно не исключаю, что через два года или через пять лет ситуация в России кардинально изменится, особенно в случае военного поражения, которое, на мой взгляд, совсем не исключено. Эти изменения могут привести к процессам, которые сейчас нам кажутся абсолютно невозможными, как это уже случалось во многих странах. Во-первых, и в России может быть создан подобный трибунал – это, конечно, было бы, как мне кажется, исторически очень значимо. Возможно, что и Россия, если ситуация изменится, станет передавать "своих" обвиняемых и преступников судам, будь то Международный уголовный суд или другие суды. Именно поэтому нам кажется столь важным, чтобы сейчас по всему миру открывалось как можно большее дел в отношении военных преступлений. Если их не будет, то открывать задним числом будет очень сложно, а если они будут, то это как минимум приведёт к выдаче международных ордеров на арест обвиняемых. Всё это будет, безусловно, частью процесса поствоенного осознания, покаяния и всего того, без чего, мне кажется, будущее России представить себе очень сложно.
– Замечу, что нынешнее российское законодательство не предполагает выдачу граждан России иностранным государствам. Но вы правы в том, что, скажем, и выдача Слободана Милошевича в Международный Гаагский трибунал казалась невозможной, но она всё-таки состоялась, хотя и при сопротивлении части общественности. Война, увы, в Украине не закончилась, нельзя даже исключать, что военные преступления совершаются прямо в то время, когда мы записываем эту беседу. Известно, что первые приговоры по обвинениям в военных преступлениях украинскими судами уже вынесены. Самое известное из них – дело рядового Вадима Шишимарина, который за выполнение преступного приказа и убийство гражданского лица был приговорён к пожизненному заключению, а потом ему "скостили" срок до 15 лет. Исходя из того массива доказательств, который уже собран по военным преступлениям, можно говорить о каких-то временных рамках завершения такой работы, хотя бы ориентировочно – это десятилетия в любом случае?
Я помню, как слово "Гаага" вдруг стало что-то значить для боевиков и российских военнослужащих
– Если говорить о том, как долго будут продолжаться процессы, безусловно, это десятилетия. Для меня важно, когда они начнутся. В Украине, как вы сказали, они уже начались. Я очень надеюсь, что первые международные ордеры на арест (то есть признание того, что собранный массив доказательств достаточен для по крайней мере потенциальных обвинений) будут выписаны совсем скоро. Важность нашей работы состоит и в том, чтобы о ней вокруг знали, а том числе и потенциальные преступники. С одной стороны, важна пресса, журналисты, поэтому я благодарна вам за возможность дать это интервью. Но что будет реально сильным сигналом для командиров и солдат – это когда состоятся первые громкие приговоры, когда будут выданы первые ордера на арест высокопоставленных военных. Я понимаю, что это звучит идеалистично, но знаю, как это работало, когда только был создан Международный уголовный суд. Я как раз тогда работала в Чечне, и я помню, как слово "Гаага" вдруг стало что-то значить для боевиков и российских военнослужащих. Они, конечно, не понимали всех деталей, но вдруг появилось ощущение, что не всё дозволено, что есть трибунал, к суду которого они могут быть привлечены. Детали не так важны, важен месседж, важно понимание того, что не существует безнаказанности. Это неизбежно влияет на поведение воюющих сторон.
– Я вспомнил сейчас свою давнюю беседу с главным прокурором Международного Гаагского трибунала по бывшей Югославии. Я спросил (это как раз было во время, когда решался вопрос о выдаче Милошевич) о том, в какой степени его суд подвержен политическому давлению. Прокурор ответил: мы беспристрастная юридическая организация, но нельзя забывать, что мы действуем в политической атмосфере. В случае с российской агрессией против Украины ситуация точно такая же, политика значит очень многое. Исходя из этого: вы ожидаете, что Международный уголовный суд осмелится работать с делами очень высокопоставленных российских политиков?
– Из всего, что мне известно на сегодняшний день, я делаю такой вывод: именно в этом состоит его цель. Это то, чего не могут сделать отдельные страны, национальные прокуратуры, потому что в их случаях будет применяться принцип дипломатического иммунитета. Политический контекст, конечно же, всегда есть, но мне кажется, что для Украины он пока складывается самым благоприятным образом и самым неблагоприятным образом складывается для России. Конечно, мы смотрим на это с недеждой. Но вы правы: было огромное количество ситуаций, где ясные и точные действия международного сообщества были бы абсолютно необходимы, но не были совершены ввиду политического контекста, будь то блокировка решений Совета безопасности, как то было при попытке передачи сирийского досье в Международный уголовный суд. Можно вспомнить ситуацию в Шри-Ланке, где до сегодняшнего дня мне не очень понятно, какие силы политически так сыграли, что правосудие не было осуществлено. Однако, если говорить конкретно про Украину, то пока что, как мне кажется, все карты в руках пострадавших. Я много общаюсь с европейскими прокурорами, с юристами Международного уголовного суда, с европейскими политиками: все видят необходимость в торжестве справедливости, в привлечении виновных к ответственности.
– Незадолго до нашей беседы состоялся первый громкий приговор по одному из дел, связанных с российско-украинским конфликтом, – это приговор виновным в гибели в 2014 году малайзийского "Боинга" MH-17. Многие эксперты сейчас рассматривают как один процесс всё то, что случилось в российско-украинских отношениях с 2014 года до настоящего времени. Прецедент имеет какое-то значение?
Каждый приговор – шаг к закрытию окна безнаказанности, в котором Россия существовала последние 20 лет
– В целом, конечно, приговор по MH-17 – это важно. Главное, как мне кажется, даже не только в том, что это создает прецедент – дела очень разные, скажем, дело по изнасилованиям в Буче будет совсем другим, напрямую такой прецедент использовать нельзя. Но в принципе каждый раз, когда очередной национальный суд, по универсальной юрисдикции или нет, выносит такой приговор, для меня это означает ещё один шаг к закрытию окна безнаказанности, в котором Россия существовала последние 20 лет. То, что происходит сейчас в Украине, для меня напрямую связано не только с тем, что происходило в этой стране в 2014 году, но и с тем, что происходило в Чечне, в Грузии, в Сирии. Когда меня спрашивают, почему Россия это делает, то один из ответов: потому что может, потому что делала, и ничего за это никому не было. И для меня подобный приговор суда – знак того, что безнаказанность не будет абсолютной. У меня нет никаких иллюзий насчёт того, что каждый человек, совершивший преступление в Украине, будет привлечен к ответственности – такого, увы, не случится. Но в целом каждый такой приговор – это шаг вперёд, к созданию в будущем мира, в котором военные преступники, где бы они ни были и кем бы они ни были, не смогут уйти от ответственности, – сказала в интервью Радио Свобода эксперт по международному гуманитарному праву Аня Нейстат.
За девять месяцев полномасштабной военной агрессии России против Украины зафиксированы многочисленные случаи нарушений международного гуманитарного права. Отчёты ООН, ОБСЕ, различных правозашитных организаций позволяют сделать вывод о том (в терминологим Международного уголовного суда, "дают разумные основания предполагать"), что насильственные действия российских военных в отношении Украины образуют систему, соответствующую квалификации военных преступлений.
В этой связи часто упоминают убийства гражданских лиц во временно оккупированных Россией районах Украины (в частности, Буча, Ирпень, Гостомель); обстрелы жилых кварталов, в том числе с применением оружия неизбирательного действия (кассетных боеприпасов); бомбардировка гражданских объектов (в том числе больница и здание театра в Мариуполе, торговых центров в Киеве и Кременчуге, вокзала в Краматорске); расстрелы, пытки и негуманное обращение с военнопленными; похищение, пытки, насильственно перемещение гражданских лиц на захваченных территориях; уничтожение или повреждение исторических и культурно значитмых объектов; похищение чиновников и гражданских активистов; сексуальные преступления и мародерство. Отдельные преступления, расследование которых, как правило, проводят власти Украины, совершались украинскими военными.
