3 января 1923 года, ровно сто лет назад, не дожив пару месяцев до своего сорокового дня рождения, скончался Ярослав Гашек – автор знаменитых "Похождений бравого солдата Швейка во время мировой войны", романа, о котором, как и о его авторе, мы знаем почти всё и при этом практически ничего.
Гашек умер в городке Липнице-над-Сазавоу, в ста с небольшим километрах от своей родной Праги. В Липнице он провел последних полтора года жизни, и это было, пожалуй, первое место на планете, которое этот человек-перекати-поле мог назвать своим полноценным домом. Там был написан, но не дописан "Швейк".
Удивительно, но факт: многие выдающиеся юмористы и сатирики прожили совсем не веселую жизнь – достаточно вспомнить Михаила Зощенко или О’Генри. Гашек – не исключение. Сведенная к набору сухих фактов, его биография может вызывать разные эмоции, но веселье среди них вряд ли будет на первом месте. Детство с угрюмыми, не слишком любившими друг друга родителями, ранняя смерть отца, подростковое бродяжничество, затем лихорадочное писательство, вечные кабацкие похождения, не сложившаяся семейная жизнь, попытка самоубийства, фронт Первой мировой, плен и экстремальные приключения в революционной России. Как писал один из первых биографов Гашека Вацлав Менгер, "он не дожил и до сорока лет, но каких лет! Полных бедности, отсутствия признания, физических и душевных страданий, подняться над которыми сумел лишь он, человек необычайной душевной силы, стопроцентный оптимист, полный здорового юмора и почти неестественного легкомыслия, с которым он рисковал не только своим духом, но и здоровьем, и всем материальным".
Самому Гашеку это описание наверняка не понравилось бы: очень уж оно пафосно, а пафоса он на дух не переносил и всю жизнь над ним издевался. Хотя насчет легкомыслия Менгер совершенно прав: даже в Липнице Гашек попал очень по-гашековски – вышел в Праге из дома за пивом, чуть ли не в халате и тапочках, встретил на улице приятеля, направлявшегося по какой-то надобности в этот городок, составил ему компанию, да так в Липнице и остался. Близким он сообщил о своем переезде недели через три. Впрочем, так ли это было, или Гашек приукрасил, а то и вовсе сочинил эту историю, непонятно. И так на каждом шагу: одна из главных особенностей жизни Ярослава Гашека – в том, что в ней реальность и вымысел, кабацкая байка, рассказанная за кружкой пива, то и дело переплетаются и сливаются до полной неразличимости. Сама же эта жизнь включала в себя три основных элемента – блуждания, пьянство и литературу. Каждый, кто занимался биографией Гашека, так или иначе делал упор на одном из них. На пьянстве – самые недалекие: будь Гашек просто забулдыгой, хоть и гениальным, он не стал бы столь плодовитым автором, для работы в таких количествах нужна определенная самодисциплина и хотя бы время от времени свежая голова.
Ром, контушовка, “черт”, рябиновка, ореховка, вишневка и ванильная
Пил – в голове сразу возникает легендарный список употребленных напитков в одном из эпизодов "Швейка": "ром, контушовка, “черт”, рябиновка, ореховка, вишневка и ванильная", – но всё время писал, и, судя по всему, получал от писательства большее удовольствие, чем от пьянства. Из таких "да, но" весь Гашек и состоит. Одно из них – то затухавший, то вновь разгоравшийся спор гашековедов о том, был ли создатель "Швейка" убежденным большевиком. С одной стороны, в чем тут сомневаться? Записавшись в русском плену в Чехословацкий легион, Гашек в марте 1918 года из него выходит и участвует в формировании чешских и сербских пробольшевистских частей. "Братья", как называли друг друга легионеры, выступившие летом 1918-го против красной власти, приговорили его за это к смерти, и Гашек несколько месяцев скрывался от них в какой-то богом забытой мордовской деревне. Потом опять служил красным, то в Бугульме, о чем написал несколько рассказов, то на Урале, то в Иркутске, где издавал военно-пропагандистские газеты на нескольких языках. Вроде бы был лично знаком с Троцким, которого уважал. Да и на родину-то Гашек вернулся не просто так, а по заданию Коминтерна – делать революцию в новорожденной "буржуазной" Чехословакии. Но что-то пошло не так (или наоборот, как раз так, как надо), и вместо революции Гашек засел за "Швейка".
Иностранец-интернационалист, одурманенный ленинским учением? Как сказать. "Гашек не был никаким большевиком или коммунистом-марксистом, он был анархистом и социальным революционером, которым оставался всю жизнь. Еще перед войной в Праге он был социал-анархистом, но к анархистам-террористам не примыкал", – горячится чешско-немецкий литературовед и писатель Павел Ган. Впрочем, "очищая" Гашека от большевизма, он приписывает ему нечто другое, далекое от политики: по утверждению Гана, автор "Швейка" был по меньшей мере бисексуален и пережил незадолго до отъезда из России роман с неким китайским коммунистом по имени Ваня Чанг, служившим переводчиком у сибирских красных.
Насчет бисексуальности что-либо однозначное сказать трудно, но двоеженцем Гашек точно был: из России он привез вторую жену, Александру Львову, хотя не был разведен с первой, довоенной пражской супругой Ярмилой Майеровой, с которой имел сына. Власти закрыли глаза на бигамию скандального писателя только потому, что большевистскую Россию Чехословакия на тот момент не признавала, и заключенные там браки в глазах чешских чиновников не имели законной силы. Как бы то ни было, "Шулинька", как Гашек называл Александру, осталась с ним до его смерти. С Ярмилой, впрочем, Ярослав помирился, и позднее она написала о бывшем муже довольно теплый биографический очерк.
Но вернемся к убеждениям Гашека. "Он был анархистом, – соглашался в одном из интервью умерший недавно крупнейший чешский гашековед Радко Пытлик, – сотрудничал с анархо-коммунистическими журналами "Бедняк" и "Коммуна", прошел перед мировой войной также через народно-социалистическую и социал-демократическую партии. Но его душа не могла вынести обычной партийной прямолинейности, невыносимой примитивизации идей и разрыва между лозунгами и реальностью". По мнению Пытлика, увлечение Гашека большевизмом было связано с тем, что в России он "впервые в жизни получил то, чего раньше был лишен: чувство достоинства, которое ему давала деятельность, соответствовавшая его способностям, ощущение жизненной реализации". Кстати, в эти годы Гашек практически не пил.
Трудно спорить с маститым литературоведом, посвятившим Гашеку большую часть жизни, но всё же предложу свою версию. Гашеку с его стихийно анархическим, и не только в политическом смысле, характером вряд ли так уж нужна была "осмысленная" деятельность – за исключением писательства. Каждый раз, когда он начинал такой деятельностью заниматься, Гашек превращал ее в бурлеск – придумав в качестве редактора серьезного журнала о животных множество несуществующих зверей или основав пародийную "Партию умеренного прогресса в рамках законности". Он был до неотделимости плотно встроен в поток жизни – и в то же время дистанцирован от нее. Он дурачился там и тогда, где и когда дуракаваляние лучше всего соответствовало духу жизни и времени. А в Чехии комическим абсурдом во все времена было пропитано всё, от названий некоторых блюд, вроде сардельки-"утопленника" или пирожного-"гробика", до политических новостей. (Недавний пример: "Избирательная комиссия вычеркнула из списка подписей, поданных в поддержку выдвижения кандидатом в президенты Чехии миллиардера Карела Янечека, его собственную подпись. Как выяснилось, Янечек не сумел правильно воспроизвести на подписном листе номер своего удостоверения личности". Что это, как не готовый фрагмент гашековской юморески?).
А вот русская революция оказалась штукой довольно серьезной – и, попав в ее водоворот, несколько посерьезнел и Гашек. Впрочем, быть полностью серьезным он просто не умел, и в рассказах и письмах о своих тамошних похождениях Гашек тоже смеется – временами нарочитым смехом идиота. Швейка. Кстати, от своих разъяренных соплеменников-легионеров, разыскивавших его, чтобы поставить к стенке, Гашек однажды спасся, прикинувшись слабоумным сыном немецких колонистов. Идиотизм часто бывает спасительным, он это очень хорошо понимал. Как отмечает российский писатель Сергей Солоух, автор колоссальных (850 страниц) "Комментариев к русскому переводу романа Ярослава Гашека "Похождения бравого солдата Швейка"", "эта книга вне времени и эпохи, [она] совершенно универсальна, потому что она реально об идиотизме мира вообще, любого, не только австро-венгерского, а советского, европейского, американского, любого. О вневременной константе. Как говорил Фрэнк Заппа, ученые ошибаются, мир не состоит на 90% из водорода, он состоит на 90% из идиотизма. И вот это и смог передать Гашек".
Мир не состоит на 90% из водорода, он состоит на 90% из идиотизма. И вот это и смог передать Гашек
Вопрос лишь в том, где кончается идиотизм, подлинный или наигранный, и начинается, ну, если не мудрость, то по меньшей мере то понимание стихии жизни и слияние с ней, из-за которого "Швейк" заслужил у некоторых литературоведов звание экзистенциалистского романа. То, что это книга о войне и армии, вполне логично. Ведь главный парадокс всемирного идиотизма – в том, что сильнее и нагляднее всего он обычно проявляется там, где люди особенно стремятся придать своей жизни упорядоченный и осмысленный облик. То есть прежде всего в иерархических структурах, которые Гашек терпеть не мог – бюрократических заведениях, церкви, армии...
Признаться, до меня глубина и многослойность "Швейка" дошла не сразу, несмотря на неоднократное его прочтение – и по-русски, в каноническом и, можно сказать, идеальном переводе Петра Богатырева, и в оригинале. Одно время я был зол и обижен на своего тёзку Гашека. Возможно, сыграли роль два фактора. Первый – 12 лет, посвященных в качестве историка изучению наследия династии Габсбургов и их империи. "Швейк" представлялся мне незаслуженным и слишком тяжким – именно в силу талантливости и точности сатиры – оскорблением почтенной страны, рухнувшей в результате той самой войны, на которую нехотя ("на войну мы не пойдем, на нее мы все насрем"), но отправились Йозеф Швейк и его сослуживцы. Страна эта, казалось мне, заслуживает более доброй памяти и почтительного некролога, чем "пасквиль", написанный Гашеком. Ну и второй фактор – то, что в силу своей необычайной популярности "Швейк" превратился для русскоязычной среды в визитную карточку не только Австро-Венгрии, но и всей Центральной Европы. Он сделал, как казалось мне, плоскими, примитивными и дурашливыми представления миллионов носителей русского языка об этом регионе.
Со временем обида прошла. Возможно, именно потому, что с наступлением нынешнего века уровень и повсеместность идиотизма стали стремительно нарастать, делая роман Гашека пугающе актуальным и совсем не "австро-венгерским". В России же этот уровень, похоже, особо не понижался, а потому и "Швейк" там актуальным быть не переставал. Хотя недавно всё же была взята новая вершина: подпоручик Дуб стал главнокомандующим "второй армии мира". И 24 февраля 2022 года кремлевская реинкарнация подпоручика, возможно, выкрикивая его фирменную фразу "Вы меня не знаете, но вы меня еще узнаете!", сделала ровно то, о чем говорится в последних фразах "Швейка" – двинула войска через границы:
"Подпоручик Дуб, которому ужасная сивуха ударила в голову, стуча пальцем по столу, ни с того ни с сего обратился к капитану Сагнеру:
– Мы с окружным начальником всегда говорили: "Патриотизм, верность долгу, самосовершенствование — вот настоящее оружие на войне". Напоминаю вам об этом именно сегодня, когда наши войска в непродолжительном времени перейдут через границы".
Две последние главы романа называются "Торжественная порка" и "Продолжение торжественной порки" – словно еще одно эхо военных событий 2022 года и предвестие событий будущих. Швейк, похоже, действительно вечен и бесконечен. Хотя бы в силу изреченной им дадаистской мудрости: "Пусть было как было – ведь как-нибудь да было! Никогда так не было, чтобы никак не было".
Тем и живем. Да здравствует император Франц Иосиф Первый!
