Инцидент в Берлине
Это была, наверное, самая знаменитая оплеуха в истории Германии.
7 ноября 1968 года на конференции Христианско-демократического союза в Западном Берлине немецкая журналистка и левая политическая активистка Беата Кларсфельд, известная успешными поисками ушедших от ответственности нацистских преступников, подошла к канцлеру ФРГ Курту Георгу Кизингеру и влепила ему пощёчину со словами: "Нацист, нацист! В отставку!". Кларсфельд вывели из зала, позднее ее приговорили к нескольким месяцам заключения условно. Кизингер никак не отреагировал на инцидент. Он лишь держался какое-то время за левую щеку, на которую пришелся удар, и раньше намеченного срока покинул заседание.
Пощёчина канцлеру стала символом острого внутринемецкого конфликта, касавшегося отношения к нацистскому прошлому. Он разделил поколения. (В момент инцидента Курту Кизингеру было 64 года, Беате Кларсфельд – 29 лет.) В первое послевоенное двадцатилетие те, кто жил при режиме Гитлера, зачастую старались забыть о том неприятном периоде. Вину за преступления Третьего рейха ощущали, а тем более публично заявляли об этом, относительно немногие. Скажем, родители Беаты Кларсфельд, вспоминая о Второй мировой, упирали на то, что не совершали никаких преступлений, зато сами пострадали: принадлежавший семье дом в городке Зандау (ныне Пяски в Польше) был потерян, поскольку оказался на польской стороне новой послевоенной границы, а их берлинская квартира – разбомблена в конце войны при одном из налетов авиации западных держав.
Новое поколение немцев, Гитлера почти или совсем не заставшее, вело себя иначе: оно задавало старшим неприятные вопросы о прошлом. Они были частью поколенческого бунта, протеста против "застегнутой на все пуговицы" Федеративной республики, основанной Конрадом Аденауэром и предпочитавшей не доставать свои скелеты из шкафов. Национал-социализм был официально осужден, часть военных преступников отсидели (многие – гораздо меньше, чем заслуживали), бывшие чиновники рейха прошли более или менее формальный процесс денацификации – и хватит. Кизингер казался продолжателем традиций Аденауэра, хоть и возглавлял коалиционное правительство, где его заместителем был социал-демократ и антифашист Вилли Брандт. Жест Беаты Кларсфельд стал удачным символом протеста молодежи и ее стремления к моральному очищению немецкого общества.
Нацист, нацист! В отставку!
Позднее, правда, некоторые акценты в истории пощёчины сместились. Во-первых, выяснилось, что Беата Кларсфельд бывала в коммунистической ГДР и встречалась там с агентами тамошней госбезопасности – печально знаменитой Штази. Сама Кларсфельд, очевидно, не знала о месте службы своих собеседников, которые представлялись ей историками и журналистами, но у многих в ФРГ сложилось впечатление, что деятельность активистки была по меньшей мере отчасти инспирирована с востока. Во-вторых, канцлер Кизингер не выглядел самой подходящей мишенью для столь резкого жеста. Популярный демократический политик, отличный оратор и даже поэт, он был в молодости членом НСДАП и служил в пропагандистском аппарате рейха, но к ответственности за какие-либо преступления после войны не привлекался. Более того, его коллеги в начале 1940-х писали на Кизингера доносы, обвиняя его в антинацистских высказываниях – правда, будущему канцлеру удалось как-то отвертеться. Как бы то ни было, в конце 60-х в ФРГ хватало людей с куда более запятнанной репутацией, чем у Кизингера. Например, Ганс Глобке, многолетний ближайший советник канцлера Аденауэра, был соавтором расистских "Нюрнбергских законов", ставших правовым основанием преследования немецких евреев при Гитлере.
Карьера Курта Кизингера после пощёчины оказалась недолгой. Менее года спустя он ушел с поста канцлера – не из-за поступка Беаты Кларсфельд, а по сугубо политическим причинам. Его преемником стал Вилли Брандт, прославившийся тем, что 7 декабря 1970 года во время визита в Польшу в знак немецкого раскаяния встал на колени перед памятником героям и жертвам восстания 1943 года в Варшавском гетто. Сведение немцами счетов с неприглядным прошлым приобрело тем самым парадоксальный оттенок: пощёчину за былой нацизм получил далеко не худший из когда-то служивших режиму, а самый яркий покаянный жест сделал человек, на котором не было и тени вины. (При Гитлере Брандт участвовал в деятельности социал-демократического подполья, а затем эмигрировал.)
(Не) взять на себя ответственность
Это лишь один пример того, насколько всё может быть запутано в проблемах коллективной вины и ответственности, о которых в последнее время живо дискутируют в связи с агрессией России против Украины. Крайние позиции в этих спорах обозначены достаточно четко. Одна сводится к формуле "хороших русских не бывает" и возлагает вину за трагедию Украины на всех россиян. Ведь они жили и живут при Путине, не оказали ему после начала агрессии никакого заметного сопротивления, и более того, большинство из них, как считают сторонники этой точки зрения, искренне поддерживает войну. Противоположную позицию недавно резко, но доходчиво сформулировал в фейсбуке один московский интеллектуал: "Какого хера мне "предъявляют" разное всякое, в чем лично я ни сном, ни духом?"
Если отрешиться от эмоций, хотя в данном случае это непросто, и не тревожить лишний раз тени Карла Ясперса и Ханны Арендт (хотя перечитать их работы о проблеме исторической вины и ответственности очень полезно), выяснится, что о коллективной ответственности можно высказать несколько противоположных мнений, и все они будут в определенной степени верными.
- Коллективная ответственность нужна, поскольку она напоминает гражданам об ответственности политической: позволяете преступникам править вами – будете отвечать за их деяния вместе с ними. Пусть и с различением конкретной индивидуальной вины (вина и ответственность – не одно и то же).
- Коллективная ответственность в глазах сторонников коллективистской морали полезна, поскольку она – или ее угроза – сплачивает людей, укрепляет их идентичность, отделяет "наших" от "не наших", в конечном счете делает отношения более ясными, хоть и более жесткими: один за всех – все за одного, или мы их, или они нас.
- Коллективная ответственность вредна, поскольку она "размазывает" реальную ответственность: если виновны все, то не виновен никто, "просто так вышло, бес попутал", "сработали безличные законы истории" и прочие оправдания в том же духе.
- Коллективная ответственность бессмысленна, поскольку каждое конкретное деяние имеет своих инициаторов и исполнителей. В рамках любой общественно-политической системы, тем более авторитарной, положение и возможности людей не равны, и отвечать должны прежде всего те, кто отдавал конкретные преступные распоряжения. "Кому много дано, с того много и спросится", возлагать же ответственность на целую группу людей по сугубо формальному признаку, например национальности или гражданству, неправильно и с моральной, и с правовой точек зрения.
- Коллективная ответственность несправедлива, поскольку она является результатом победы той или иной стороны в конфликте. Горе побежденным, разбираться, кто что делал и за что отвечал во время войны, никто не будет, "лес рубят – щепки летят".
- Коллективная ответственность неизбежна, поскольку люди имеют привычку разбиваться на группы. В наше время самые крупные и значительные из таких групп именуются нациями. Принадлежность к той или иной нации – один из важнейших "маркеров" человека в глазах других людей. При этом он сам не обязательно должен причислять себя к данной нации – существеннее, причисляют ли его к ней другие. Как ни печально, но очень сложно избежать переноса качеств, приписываемых данной нации в конкретной исторической ситуации, на индивида, которого причисляют к этой нации. Чтобы избежать такого переноса, человек должен предпринять некие публичные усилия: однозначно осудить неблаговидные деяния, приписываемые его нации или стране, отказаться от "непопулярного" гражданства, перейти на иной язык общения и т.д. Естественно, не все могут или хотят пойти на подобные шаги. Те, кто не может/не хочет, обречены нести коллективную ответственность за поступки, ассоциируемые с их нацией. Ничего личного, просто таковы правила игры людей, которые разбиваются на конкурирующие группы.
Ключевых вопросов, касающихся коллективной ответственности, два. Первый – за что, собственно, ее нести? Понятно, что люди обвиняют друг друга иногда справедливо, иногда облыжно, и многое зависит тут не только от установленных фактов, но и от того, кто громче кричит или обладает властью. Коллективная ответственность евреев в глазах нацистов основывалась на расистских бреднях в головах самих нацистов. Коллективная ответственность немцев после Второй мировой основывалась на миллионах погибших в войне, развязанной рейхом. Впрочем, в истории той же Германии был пример куда более сомнительной коллективной ответственности: ее возложили на немцев за начало Первой мировой войны, и соответствующий параграф (231-й) был внесен в текст Версальского договора, который побежденная Германия вынуждена была подписать. Как известно, большинство немцев эту свою ответственность не признало, что стало одной из причин массового ресентимента, роста популярности нацистов и в конечном итоге – нового мирового конфликта.
Итак, второй вопрос, связанный с коллективной ответственностью, – ее признание. Сам факт такого признания, конечно, не "обнуляет" вину в глазах тех, кто является или считает себя пострадавшим, но создает новые условия для дальнейшего сосуществования. Лично ни в чем не виновный Вилли Брандт встал на колени в Варшаве. Тем самым он признал свою ответственность как немца за то, что творили тремя десятилетиями ранее представители (многие, но не все!) его народа, от принадлежности к которому он не отказывался и политическим лидером которого стал. Это признание легло в основу Ostpolitik ("восточной политики") тогдашней ФРГ, позволившей нормализовать ее отношения со странами Восточной Европы.
Виновный – это другой
Но именно потому, что личной вины на Брандте не было, ему оказалось легче признать свою ответственность за нацистское прошлое как часть коллективной ответственности немцев. Оставайся тогда канцлером Курт Кизингер, для него подобное коленопреклонение было бы делом куда более трудным – и стало бы фактическим согласием с тем, что пощёчину от Беаты Кларсфельд он получил не зря. Никто не чувствует себя комфортно в роли виноватого, пусть даже косвенно и "за компанию". Именно поэтому виновный – это всегда другой. И именно поэтому мы почти 16 месяцев слышим из Кремля столь причудливые объяснения необъяснимого: мол, Россия напала на Украину из-за того, что НАТО до неприличия расширилось, сама Украина стала "анти-Россией", в Донбассе Киевом осуществлялся "геноцид русских" и т.п. Открыто признать себя агрессором? Невозможно. Виновный – это другой.
Открыто признать себя агрессором? Невозможно. Виновный – это другой
Однако это правило верно и для тех, кто готов признать свою ответственность за прошлое. По-настоящему разбираться с наследием нацизма немцы начали через 20 лет после падения диктатуры Гитлера. (Любопытно, что в это же время в СССР возник культ Великой Победы: Германия демифологизировала свою недавнюю историю, Россия, наоборот, начала ее мифологизировать). Процесс был долгим: так, миф о "чистом" Вермахте был разрушен только в 90-е годы. Но чем дальше уходили в прошлое "12 коричневых лет", тем однозначнее был консенсус в немецком обществе относительно преступности тогдашнего режима и ответственности Германии за то, что она натворила. И тем меньше, по естественным причинам, оставалось тех, для кого эта ответственность была личной, а не опосредованной.
Новым поколениям было легче: виновный – это другой, даже если это твой собственный отец или дед и даже если ты согласен признать себя отчасти сопричастным ему и его вине. Более того, признание ответственности немцев за нацизм имело и своего рода терапевтический эффект: мы разобрались с прошлым, мы смогли посмотреть в глаза правде, мы – немцы, но другие немцы! Ничего плохого в этом нет. Более того, наверное, это единственно возможное решение вопроса об исторической ответственности, ведь оно позволяет избежать неприятного чувства собственной вины. Главное – то, что решение вопроса об ответственности подобным образом приносит с собой четкое обозначение недопустимого. Кратко это выражается известным лозунгом "Никогда больше". Это важно, поскольку любое преступление политического характера имеет в своей основе одно: расширение границ дозволенного, когда государственная власть спускает с поводка дремлющую в людях жестокость.
Россию от этого состояния отделяет огромная дистанция. На постсоветское общество, которое за 30 лет толком не разобралось с наследием СССР, на общество, где многие до сих пор чтят Сталина, обрушилась новая историческая катастрофа. Трудно не быть пессимистом: нынешние споры о пользе, вреде, неизбежности и (не)справедливости коллективной ответственности россиян за войну в Украине не то чтобы преждевременны, но отражают в лучшем случае муки совести или страхи самих спорящих. Они по крайней мере определились с собственным негативным отношением к войне, которая еще не закончилась. Об обществе в целом этого сказать никак нельзя. Время оценок придет позднее – и, естественно, эти оценки будут зависеть от того, чем завершится война и какими выйдут из нее Россия и Украина.
Русский Курт Кизингер сейчас работает на какой-нибудь относительно неприметной административной должности, не связанной напрямую с бойней в Украине. Русская Беата Кларсфельд, скорее всего, еще ходит в школу, а то и в детский сад. Но нельзя исключать и более мрачный прогноз: она еще не родилась и никогда не родится. Свою пощёчину русский Кизингер не получит.
Ярослав Шимов – журналист и историк, международный обозреватель Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
