Вселатвийский праздник песни и танца является объектом культурного наследия ЮНЕСКО, частью нематериального наследия Объединенных наций, проводится раз в пять лет, а его история насчитывает более 150 лет, то есть связана с формированием национального государства. Праздник не был запрещен при советской власти, но цензурировался. Сейчас в Латвии поддерживается законодательно.
Эта сухая информация ничего не объясняет, если не видеть своими глазами, что такое Праздник песни в Риге. Это две июльские недели, когда весь город поет – на улицах, в транспорте, на небольших площадках в парках и в крупных концертных залах. В столицу приезжают народные и профессиональные группы со всей страны. Их выступления заканчиваются шествием в народных костюмах. Завершается праздник в Межапарке на огромной эстраде, которая больше напоминает стадион. Недавно ее перестроили, и сейчас она вмещает 50 тысяч хористов и зрителей. Впрочем, эти роли трудно разделимы, зрители поют вместе с хорами, потому что репертуар знаком каждому. Концерт заканчивается под утро, и билетов на него не достать.
Мы поговорили с Сармите Павуленой, руководительницей отдела сохранения и развития традиции Праздника песни и танца.
– С чего началась история Праздника?
– Первый Вселатвийский праздник песни и танца состоялся в 1873 году. Праздник организовало Рижское латышское общество. Рига была выбрана потому, что она была доступна для жителей как Видземе, так и Курземе, Земгале и Латгале. Но еще раньше, в 1864 году, братские общины собрались вместе в Дикли, и священник Юрис Нейкенс пригласил их на совместную спевку. Из этого вырос этот первый праздник. Собрались мужские и смешанные хоры со всех латвийских краев, было более тысячи участников, 16 оркестрантов.
Зрители поют вместе с хорами, потому что репертуар знаком каждому
Цель была та же, что и сейчас: собраться всем вместе и петь. В этом проявляется народное единство. Так фактически были совершены первые шаги к основанию Латвийского государства.
– А что именно пели в те первые разы?
– Латышской музыки, какой она сложилась к настоящему моменту, в то время не было. Были обработки народных песен авторства Яниса Цимзе, была немецкая музыка. Репертуар первого праздника состоял всего из 25 хоровых песен, в том числе духовных, потому что вообще праздник песни возник из духовной среды. Некоторые песни классического репертуара происходят из лютеранского сборника песнопений. Были и обработки латышских народных песен, например, "Солдаты печалились" (Karaviri bedājas), в обработке Цимзе. А также "Яновы песни", традиционно исполняемые на праздник летнего солнцестояния – в Янову ночь.
– Кто собирал эти песни? Из каких сборников они были?
– Использовался сборник "Песенное единство" Яниса Цимзе, в котором также собраны как светские, так и духовные, и народные песни.
– Как развивался праздник в Российской империи – скажем, до 1917 года?
– Праздник состоялся в 1880 году, затем в 1888-м и 1895-м. Он стал циклическим, и так же, как сейчас, цикл состоит из пяти лет. Тогда были заложены основы, и мы сейчас развиваем эту традицию, стараемся ничего не менять.
– Какие-то изменения наступили после обретения Латвией независимости? Или, может быть, война как-то повлияла?
– Праздник песни и танца всегда проходил под девизом "Быть вместе, чувствовать вместе!" Всегда есть политический аспект. То мы поем что-то во славу императора, то во славу какой-то другой власти, но ради сохранения традиции.
– Во Вторую мировую войну праздник не состоялся?
– Он прошел в 1938 году, а в следующий раз, с учетом военных обстоятельств, через 10 лет, в 1948-м. Он назывался Первый Праздник песни Советской Латвии, транслировался по радио. Впервые была исполнена песня Петериса Барисонса "У песни сегодня великий день" (Dziesmai šodien lielā diena), которая с тех пор традиционно исполняется на празднике. В этот раз мы тоже ее пели. В праздник была вплетена воля советской власти, ему навязали советские установки, но советской власти был свойствен соревновательный дух. Пятилетки, лучшие колхозы и совхозы, лучшие работники, соревновались на рабочем месте. Хор, конечно, не был рабочим местом, но атмосфера в нем рождала дух соревнования, что помогло поддержать и развить традицию, сохранить праздник.
– Можно ли было поддерживать традицию, не связываясь с политикой?
Праздник песни и танца всегда проходил под девизом "Быть вместе, чувствовать вместе!"
– Да, конечно. В репертуаре были и латышские народные песни, и классические. Пели песни на музыку композитора Язепа Витолса, например "Замок света" (Gaismas pils), и песни Эмиля Дарзиня. В 1948-м пели все то же самое, что и в этом году. Золотой фонд остался неизменным. А музыка "на заказ" добавлялась. На каждом празднике отдавали дань Ленину и Сталину. Например, песня "Ленину" Иманта Калныньша – красивая хоровая песня, в конце которой просто прицеплена строфа про Ленина. Так же, как и в советское время, пелись народные песни "братских республик".
– Не только на русском, но и на украинском, литовском, молдавском пели?
– Да, мы пели украинские песни, "Місяць на небі", "Реве та стогне", а также эстонские, белорусские. Эти песни были в основном репертуаре, издаваемом в брошюрах, который нужно было петь на смотрах и концертах.
– Можно ли сказать, что это ядро, золотой фонд, является главным?
– Традиция жива, и каждый раз мы добавляем новые песни. Но основа не меняется. Тот же "Замок света" могли изъять из репертуарного поля, но хоры вызывали дирижера Харальда Медниса, и все вместе пели "Замок света", независимо от того, был он включен в репертуар или нет. Всегда будет петься песня Эмиля Мелнгайлиса "Янов вечер" (Jāņuvakars), и если мы изымем его из репертуара, народ захочет его петь. В этом году мы взяли все песни 150-летнего репертуара, провели голосование, и по его результатам включили те, которые хотели исполнять сами хористы.
– Я слышала и читала, что в Латвии дирижеры хоров более привилегированные и более уважаемые в дирижерской иерархии, чем, скажем, дирижеры симфонического оркестра или оперы.
В советские годы на каждом празднике отдавали дань Ленину и Сталину
– Хоровые дирижеры ценимы и уважаемы. Нужно понимать, что речь идет о любительском движении по всей Латвии. Люди собираются, не получая за это вознаграждения. Когда дирижер становится перед 17-тысячным хором, это большое чудо. Овации 17 тысяч участников – это намного больше, чем аплодисменты публики. Это феномен, когда, глядя с эстрады, мы видим, что все стоят и поют, внимая движениям дирижера.
С каждым годом желание петь, музицировать, танцевать растет. Это удивительно: так много исполнителей в одном месте, как мы видели на заключительном концерте. Прошло 60 мероприятий, вся Рига волнуется и звучит. Казалось, что после ковида будет трудно собрать участников, расшевелить, поднять с диванов. Мы беспокоились, сможем ли подготовить репертуар для двух общих хоровых концертов, соберем ли достаточно хористов, танцоров, наберем ли духовой оркестр. Но участников духовых оркестров в этом году было больше, чем когда-либо.
– Насколько эта традиция фольклорная? Речь идет о явлении, которое было сконструировано во второй половине XIX века: национальный романтизм, конструирование народных традиций. Или есть древние корни?
– Традиция жива. Народная составляющая, которая содержится в фольклоре, и светская песня объединяются. Всё находится в равновесии.
Наш второй собеседник – Интс Тетеровскис. Он был главным дирижером нескольких Вселатвийских Праздников песни и танца, руководитель молодежного хора "Голоса" (Balsis) и председатель Общества Праздника песни.
– Я слышала, что дирижеры Праздника песни в Латвии – люди привилегированные, элита профессии. Это правда?
– Главный вопрос – ты работаешь с профессионалами или с теми, кто просто хочет петь и вечерами приходит на репетиции? Конечно, эстрада Праздника песни – наверное, самая большая хоровая сцена в мире, такие большие хоры нигде не поют, это большая привилегия. Но ты не можешь ее получить в наследство, это доверие, которое ты должен заработать. Скорее, не привилегия, а ответственность.
Праздник песни – это самое главное, потому что это наше
– Как начинается работа дирижера? И как вы собираете исполнителей, хоровиков?
– У меня юношеский хор Balsis (Голоса), с которым я работаю больше 20 лет. Праздник песни не получится, если не будет ежедневной работы. Даже если хоры не поют репертуар праздника, любой репертуар дает певцам возможность распеться. Хор имеет высокий уровень, нас приглашают на международные фестивали, но я говорю хористам, что Праздник песни – это самое главное, потому что это наше.
– Золотой фонд Праздника песни в вашем репертуаре есть всегда? Есть хористы, которые освоили эти песни?
– У хора есть "золотой репертуар". Но хор – это не знание, это чувство, эмоциональное общение. Без него хор не звучит, потому что музыка и поэзия рождаются только при участии эмоций. Я говорю, что эмоционально мы на сцене всегда должны быть "абсолютно раздеты". Только тогда ты можешь сказать, что рассказал историю через песню.
Это прививка латышскости
Главная удача Праздника песни не в качестве пения, а в эмоциональной национальной искре. Один из моих учителей, Гидо Кокарс, мне говорил, что "это прививка латышскости на пять лет, и ты должен ее получить". Это синтез с аудиторией, потому что большинство зрителей знают эти песни, возможно, когда-то пели их сами. Тогда получается магия, все на одной волне, ты можешь почувствовать незнакомца как друга.
– Насколько это мероприятие направлено вовне, чтобы нести культуру Латвии в мир?
– Меня как-то интервьюировал один британский журналист. Он влюбился в Праздник песни еще в прошлый раз, а сейчас живет в Латвии и делает фильм об этом. Он спрашивал, что можно посоветовать другим народам. Я ответил: нужно найти что-то свое, потому что свое – это традиция. Люди ждут Праздника песни, просто знают, что они туда пойдут. Экспортировать можно скорее эту эмоцию: всем народам нужно нечто общее, что их объединяет без слов, через музыку.
Мы должны латышскость есть большими ложками
Я не считаю, что нужно делать это для иностранцев. Это прививка, которая больше нужна нам самим. Латыши должны быть горды: нас только полтора миллиона в мире, и у нас есть свое государство, свой язык, а ведь как много малых народов просто исчезло. И мы должны эту латышскость есть большими ложками, иначе латышей не будет. А я считаю, что мы должны быть, раз уж мы есть на свете. Мы живем на свете очень долго. В этом году было с чем сравнить. Латвийская сборная завоевала бронзу на Чемпионате мира по хоккею, и это тоже дало нам эту эмоцию. Но эмоция Праздника песни держит тебя намного дольше, чем отдельная победа в спорте.
Что отличает Праздник песни? Его главная сила – не показать себя, а показать себе, кто мы, и как мы будем жить через пять, сто, двести лет. Это старая традиция, предвестница появления государства. В 1926 году праздник проходил на Эспланаде, латыши со всех регионов приехали в Ригу и показали: мы тоже тут живем, хотя Рига в то время была немецко-русским городом. Приехали простые работники – и показали класс.
Приехали и показали класс
Что было бы, если бы власти поняли, что это довольно недружелюбный для других сил в Латвии праздник, так как он сплачивает латышей? Так было и в немецкие времена, и в русские, а потом и в советские. В советские времена были и песни про Ленина, но были латышские, из-за которых большинство людей и приходили. Говорят, что песней латыши могут и защитить себя, и показать себя, – считает Интс Тетеровскис.
Журналист, психолог, переводчица Айя Куге. Училась в Москве, вышла замуж за известного музыканта из Белграда. Во времена балканских войн была военным корреспондентом Радио Свобода. После смерти мужа вернулась в родной город Дикли, откуда и началась история Праздника песни. Одновременно это семейная история.
– Отчим занимался музыкой, играл в духовом оркестре. С детства каждый Праздник песни я была в Риге. Это было большое событие. Но я рано, в 16 лет, уехала учиться в Москву, и потом побывала на Празднике песни только летом 1990 года. Все его помнят, потому что это был первый Праздник песни после Декларации Латвии о независимости. Атмосфера была совершенно невероятная. Все плакали, потому что впервые были песни без цензуры. Даже обычные народные песни пели вместе. И хор большой – 30 с чем-то тысяч человек. Столько же зрителей. Это было в Межапарке. Теперь построили новый огромный Эстрадный театр. Мой сын родился и вырос в Белграде, жил в Италии. Он взрослым человеком вернулся в Латвию, знает латышский язык. И я считала, что он обязательно должен посмотреть Праздник песни. Его девушка с детства выступает, она танцовщица. Она десять дней танцевала в Риге. Репетиции и завершающий концерт, самый главный, сын посмотрел.
Мои впечатления в этом году, конечно, не такие сильные, как тогда, в 90-м. Но последний концерт был прекрасный! Люди вокруг говорили: "Что-то у нас мало было места, где поплакать".
– На каких песнях люди плачут?
– Это даже не какие-то протестные песни. Обычно на Празднике Песни всегда последняя песня – это "Дуй, ветерок!", старая народная песня, где нет какого-то протеста или латышской самоидентификации. Но в подтексте это можно толковать так. Там парень едет в чужие края (ну, в Латвии чужой край – это Курземе и Видземе).
Я свободный человек
И он просит, чтобы дул ветерок, чтобы его лодочка побыстрее туда доплыла. Он едет жениться. Мать девушки говорит (в очень простом, народном стиле): "Нет, ты человек, который любит выпивать. И ты человек, который гоняет свою лошадь. Такие нам не нужны. Я не отдам тебе свою дочь ". И он потом, и весь хор поет: "За свои деньги я выпиваю и гоняю своего коня", – это воспринимается как "я свободный человек, делаю так, как считаю нужным, мне не надо, чтобы чужие люди определяли, как мне жить". Вот эта совершенно наивная старая песня так воспринималась на этих Праздниках песни.
– В 91-м году на Празднике Песни была твоя история с Марисом Чаклайсом, известным поэтом, классиком латышской литературы?
– Он был моим близким другом, дружили семьями. Я ехала из Белграда в Ригу. Было тяжело достать билеты. И он подарил мне билет на концерт. Это именно тот Праздник песни, когда я плакала. Мне не удалось достать билет в этом году. Я написала в фейсбуке: "Если вдруг у кого-то окажется один билет для моего сына...". И вдруг мне позвонила дочь Мариса и сказала: "У меня есть билет для твоего Оливера. Я найду еще один для тебя". Она в те времена была еще подростком, не знала, что был такой случай.
– Празднику больше 150 лет?
– В этом году 150. Это Вселатвийский праздник песни. Колыбель Праздника песни в маленьком городке, где я родилась, – Дикли. Он даже не назывался праздником, это было общее хоропение. Приехало шесть хоров из окрестностей, еще собрали 120 учеников, детей, был еще детский хор. И вот с того года – с 1873-го – каждый следующий год до общего латвийского Праздника песни в разных местах происходили такие маленькие праздники. Потом это уже вылилось в Риге 150 лет назад.
– Как это происходило в Дикли?
– Был местный священник, он был и писателем. Не могли найти помещение, в церкви это не могло поместиться (там были и церковные песни, не только народные). На латышском языке, это лютеранская церковь. У священника был дом, там еще такая небольшая горка, парк. И они там это организовали. Его звали Юрис Нейкенс. Теперь эта горка так и называется – Горка Нейкенса. Местные власти построили концертный зал под открытым небом, природный концертный зал на пять тысяч человек.
– В этом году ездили в Ригу из Дикли?
– Конечно. В Празднике песни участвовал хор, духовой оркестр. И всегда в первый день, когда начинается Праздник песни в Риге, это большое шествие, все участники проходят через центр города. Всегда впереди несут старый флаг первого Праздника песни в Дикли, и этот флаг в руках кого-то из Дикли. Он и хранится в Дикли, там есть маленький музей, посвященный Празднику песни.
– Почему латыши – певучая нация? Украинцы – певучая нация, они даже на войне поют. И мы видим, что латвийская народная песня – национальное достояние.
– Ещё в начале XIX века в школах Латвии было хоровое песнопение. Детей тогда учили, учились и народные песни. Это довольно глубокая традиция.
– Интересует история советских времён. Советская власть хотела присвоить этот праздник. Она не хотела совсем его запрещать, но хотела каким-то образом сделать его своим.
– Праздник в советские времена назывался "Праздник песни советской Латвии", несмотря на корни этого. Мне рассказывали, что в сталинские времена здесь на Празднике песни было обязательно – после Второй мировой – петь "Сулико" на русском. Может быть, был перевод на латышский, не знаю. Я смотрела записи – там не слышно хорошо, но как выглядели эти люди, которые пели, какие лица у них были…
– Ошалевшие?
– Да. И это совершенно непохоже на грузинское "Сулико". Нужно было показать, что это советская Латвия.
Это решалось в Москве
Каждый из этих праздников в советские времена чему-то посвящался, но это решалось в Москве. 1965 год – посвящается 25-й годовщине советской Латвии. 1970-й – 100-летие Ленина. 73-й – 50-летие СССР. 77-й – это 60-летие Великой Октябрьской социалистической революции. 80-й – 40-летие восстановления советской власти в Латвии.
– Сейчас бы мы сказали: оккупации Латвии советскими войсками.
– В 1985 году Праздник песни был посвящен 40-й годовщине победы советского народа в Великой Отечественной войне.
– С точки зрения того, что мы знаем об истории ХХ века, это, конечно, Оруэлл. История, которая не имеет отношения к реальной истории Латвии. Ещё про какую-нибудь песню поговорим?
– Теперь выбирают такие песни, и классические, и народные, которые все знают. Которые нельзя было петь в советские времена. Например, Gaismas pils ("Дворец света"). Всегда были проблемы с этой песней. Но она не народная. Это типа гимна или молитвы. Одна из песен, которые публика всегда требует спеть второй раз, – отмечает Айя Куге.
Говорит историк и политический аналитик, обозреватель портала Delfi Лев Кадик, латыш по происхождению, который перебрался в Ригу из Москвы вскоре после вторжения России в Украину.
– Это эмоциональное объединение нации. Люди, которые придумали праздник в конце XIX века, разумеется, придумали его как праздник контркультурный. В те времена высокая культура в этих краях – это была культура немецкая, или культура русская. Демонстрация того, что есть десятки тысяч людей, которые съезжаются со всей тогда не оформленной как государство страны, и демонстрируют, что они обладают уникальной, сложной культурой, претендующей на звание высокой, – по тем временам было важное не только культурное, но и политическое явление. Это была демонстрация того, что "мы, латыши, здесь, где-то там есть Русская империя, но мы тут, нас нельзя отрицать как явление". Когда я это увидел, я понял, что люди, которые придумали логику проведения этого праздника, были великолепными знатоками античной культуры.
Нас нельзя отрицать
Этот праздник – переживание, которые испытывал человек в античном театре. Он каждый год приходил смотреть пьесу, содержание которой было ему прекрасно известно. Он знал текст наизусть. Для него это была трагедия или комедия с известным концом. Тем не менее, в конце этой пьесы, которая продолжалась не один час, человек испытывал катарсис. Праздник песни – ровно это: когда ты наблюдаешь за этим, находишься с этой толпе или смотришь трансляцию, ты в какой-то момент испытываешь катарсис, чувство единения с окружающими тебя людьми.
Граничит с вакхическими праздниками древности
Для этого совершенно необязательно понимать дословно, что происходит на сцене, понимать текст. Ты встраиваешься в эмоциональное состояние окружающих. И это великолепно! Потому что в этом празднике нет никаких милитаристских и агрессивных эмоций. Он передает чувство прекрасного, чувство радости, грусти, сопереживания. Но он не агрессивен. Это не про то, что "мы лучшие", это про то, что "мы красивые, мы веселые, мы самые разные". А часть того, что можно увидеть на этом празднике, вообще граничит с вакхическими праздниками древности. Это обращается к глубинам человеческого сознания. И это весело, это интересно, это прекрасно!
– Я вижу вторую поющую политическую нацию. Первая – это, разумеется, украинцы. Есть ли у историка версия, как получается, что песня и политическое самосознание оказываются связанными?
– Ровно такой же праздник есть, например, в Эстонии, в Литве. Ничего удивительного в этом нет. Такие праздники существуют во множестве стран. Сама идея проведения подобного рода фестивалей пришла из германского романтического национализма. Это демонстрация "низовой" культуры, которая претендует на то, чтобы конкурировать с культурой аристократической.
Не удалось стать из научной силы силой политической
Национализм XIX века строился не на утверждении превосходства наций. Он строился на формировании наций от сельской культуры в противовес культуре аристократической, культуре высших классов. Отсюда и единение на уровне песни, танца, костюма. Это язык противопоставления (в терминах романтического национализма XIX века) народа, который живет на земле, аристократии, парящей в воздухе. Это то, чего, к сожалению, в России не произошло, началось, но не закрепилось. В России было движение фольклористов, было множество людей, которые ездили по стране, собирали песни, народные обычаи. Они действовали в том же русле, в котором действовали немецкие романтики XIX века или "отцы" латышского культурного Возрождения, польского и многих других народов.
– И что в этом смысле случилось с Россией?
– Русским этнографам и фольклористам, которые работали в конце XIX – начале ХХ века, не удалось стать из научной силы силой политической. Русская культура была унаследована коммунистическим режимом, скорее сталинским, чем ленинским, как высокая культура. Сталинизм инкорпорировал корпус русских литературных текстов, написанных в XIX веке. Он критиковал их как тексты, написанные аристократами. Тем не менее, он их инкорпорировал, и на их основе построил новую версию русской культуры, которую мы видим сейчас.
– Её называют имперской, в том числе имея в виду сталинскую интерпретацию, которая мало подвергалась критике после 1991 года.
– Сталинская интерпретация исказила эту культуру, взяла то, что ей нравилось. Ей нравился Пушкин – хорошо, поехали с Пушкиным. Ей частично нравился Толстой, нравились какие-то тексты Достоевского. Про "четвертый сон Веры Павловны" все читали, кто учился в советской школе. Но вот в чем проблема. Недоисследованность, недоинкорпорированность русской народной культуры в общий культурный контекст в XIX веке продолжилась и в ХХ.
Русская народная культура придумана
Конструкт русской культуры, придуманный при Сталине, в том числе включает в себя и конструкт русской народной культуры. Разрушенная в коллективизацию, русская народная культура была при Сталине (и позднее) не возрождена, а придумана заново. Русские народные хоры, которые существовали при Советском Союзе, пели довольно узкий корпус текстов, мало того что утвержденных сверху партийными чиновниками, так еще и специально придуманных. Русская песенная традиция, как и танцевальная, музыкальная, была при Сталине уничтожена, а вместо этого "Калинка-малинка" и еще корпус псевдонародных текстов. Вместо народной песни у нас бардовская песня. Но она не народная, это песня, которую придумали некие "наследники" русской аристократической культуры.
Некий "русский народ", тёмная масса
Еще важно заметить, что вместе с русской аристократической литературой XIX века мы в России унаследовали очень специфическое восприятие себя как нации. Мы продолжаем неотрефлексированно воспринимать российскую нацию в широком смысле, как разделенную на две части, и в речи, и в политических конструкциях. Присутствует некий "русский народ", темная масса... Как выразился ретроград и министр внутренних дел Российской империи Плеве: "Россия – это ледяная пустыня, по которой ходит лихой человек". Вот так мы себе представляем нечто под названием "русский народ".
Вторая часть – это верхний класс, некая "интеллигенция". Ни одно из этих понятий мы не можем описать в универсальной терминологии. Мы не сможем описать, кто считается интеллигентом, а кто – нет. Точно так же мы не сможем описать, кто такой народ. Мы унаследовали вместе с русской аристократической литературой и разделение российской нации на два непонятных явления, не пересекающихся между собой.
– Был ли Праздник песни, условно говоря, диссидентским праздником в советские времена? Или его пытались приспособить и сделать приемлемым? Во времена Балтийского пути, то есть во времена распада Советского Союза и отхода стран Балтии от него, песня была политическим символом. Как к этому относились коммунисты?
– Праздник продолжал существовать при советской власти. Проблема была в одном: цензурировался репертуар. Присутствовали здравицы партии и правительству, но присутствовал и набор фольклорных текстов, из которых советская власть изымала некоторые, которые считала националистическими. Несколько песен, которые исполнялись до 1965 года, а после не исполнялись до конца 80-х.
Цензурировалось, но издавалось
Советская власть относилась к русификации на территории СССР гораздо более аккуратно, чем нынешняя российская власть внутри РФ. В Латвии вплоть до конца 70-х годов можно было получить образование на родном языке. Таких республик в Советском Союзе было всего несколько. При советской власти многое из латышской национальной литературы цензурировалось, но издавалось. Издавался Райнис, но не издавался Александрс Гринс. Советская власть контролировала, цензурировала национальные культуры, но не запрещала, она заявляла, что является гарантом культурной автономии.
В нескольких советских республиках (при наличии официальной версии) существовало два учебника истории. Была история Латвии, цензурированная, в которой нет слова "оккупация", и была история Советского Союза. В Украине был учебник истории Украинской ССР и был учебник истории СССР. В каждой республике так было, кроме РСФСР. В РСФСР был один учебник истории, и это была история народов СССР.
Подкаст "Вавилон Москва" можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram.
