"Я думаю, мы живем в эпоху трансформации политической оппозиции в диссидентское движение", – говорил Александр Подрабинек в эфире Радио Свобода два года назад в программе, посвященной его мемуарам.
Сейчас, когда спецслужбы пресекают инакомыслие так же сурово, как в брежневские времена, вышла новая книга Подрабинека – "Антисоветские рассказы".
Участник диссидентского движения, автор исследования о применении карательной психиатрии Александр Подрабинек по обвинению в клевете на советский строй был приговорен к пяти годам ссылки в Северо-Восточной Сибири и к трем с половиной годам лагерей. Большинство героев его рассказов – те, кто противостоял коммунистическому режиму: лагерный поэт Валентин Соколов, правдоискатель Валериан Морозов, мятежный капитан Валерий Саблин. Есть и герои наших дней – среди них Мария Алехина из группы Pussy Riot.
Книга "Антисоветские рассказы" вышла в Москве, где живет автор, и ее можно приобрести в книжных магазинах "Москва" и "Фаланстер", заказать в магазине Libro на маркетплейсе "Озон" и в цифровом формате на платформе Naffy. Презентация прошла в июне в Зверевском центре свободного искусства.
Александр Подрабинек рассказал об "Антисоветских рассказах" в программе Радио Свобода "Культурный дневник".
– Читателей наверняка заинтересует композиция книги. Можно было бы ожидать, что рассказы будут следовать в исторической последовательности, но у вас сталинские времена, затем XXI век, потом брежневская эпоха. Вы хотите продемонстрировать, что в России ничего не меняется?
– Так и есть, потому что в разные эпохи, в разные времена события происходят примерно одинаковые, с разным накалом, с разной степенью драматизма, но за обозримый период новой российской истории по сути в стране мало что меняется. Поэтому здесь нет хронологии – это попытка охватить не такие большие исторические события, но характерные события для нашей страны в разное время.
– В том числе и анекдоты.
– Да. Когда я писал, казалось, что анекдотичные ситуации остались в прошлом, а теперь видим, что они повторяются и сегодня с таким же "успехом", как это было раньше.
Шутники (из книги "Антисоветские рассказы")
Хрестоматийная история диссидентского движения страдает звериной серьезностью, как и все героическое, увиденное ретроспективно, издали. Между тем при всем драматизме тех событий жизнь брала свое, и в ней находилось место иронии, шуткам и даже розыгрышам. Для розыгрыша тупой советской власти, конечно, нужны были немалая смелость и подлинное вдохновение. Еврейский активист и член Московской Хельсинкской группы (МХГ) Владимир Слепак имел и то и другое. В начале января 1977 года в один день по Москве прокатилась волна обысков. Один из них был у Лидии Ворониной. Все обыски начались утром, а у Ворониной – вечером, когда все друзья об этих событиях уже знали. Западные радиостанции передавали новости об обысках каждый час. И вот во время обыска, как бы случайно, к Ворониной заглянул Володя Слепак – человек серьезный, но с хорошим чувством юмора. Пришел он не просто так, а с огромным чемоданом, и его, конечно, сразу впустили. Что может носить один диссидент другому в большом чемодане? Разумеется, самиздат, а может, и что поинтереснее. Проводивший обыск следователь Пантюхин хищно ринулся на добычу в предвкушении большого оперативного успеха и открыл чемодан. Тот был абсолютно пуст. И даже инкриминировать Слепаку было нечего – не пустой же чемодан!
Впрочем, шутникам не всегда все сходило с рук, иногда приходилось серьезно платить. Бывший политзаключенный Никита Кривошеин вспоминал о Владимире Тельникове, сыне полковника Главного артиллерийского управления Министерства обороны СССР. В 1957 году КГБ арестовал Тельникова по делу ленинградской группы Трофимова (студенческая организация социалистов) и посадил его в Большой дом на Литейном. Прихватили его почти случайно, за компанию, ничего серьезного ему предъявить не могли, никакого тяжелого компромата на него не было. Отец использовал все свои связи и добился приема у начальника Управления КГБ по Ленинграду и области полковника Миронова. Тот согласился с непричастностью Володи к группе и, движимый сочувствием к коллеге-просителю, согласился закрыть дело и освободить сына из-под стражи. Случай редчайший, вспоминает Кривошеин.
Кто над нами вверх ногами? Вы думаете, муха? Нет, это чекисты на столбах в Будапеште
Тельникова привели в кабинет Миронова и стали журить: надо быть разборчивым в знакомствах, вокруг много опасных людей, так что учти на будущее и так далее. Короче говоря, подталкивали к легкому признанию, что все вышло случайно, по ошибке. 20-летнему молодому человеку, недавнему студенту физфака ЛГУ, стало страшно стыдно, и не потому, что он был ни при чем, а потому, что оставляет друзей в беде. И он решил пошутить: "А можно я загадку задам? Кто над нами вверх ногами? Вы думаете, муха? Нет, это чекисты на столбах в Будапеште".
Это через год после подавления антикоммунистического восстания в Венгрии!
Понятное дело, освобождение не состоялось. Итог: 6 лет лишения свободы в мордовских лагерях и Владимирской тюрьме. Зато "на зону с чистой совестью!". Разве это не так уж важно?
Легче, конечно, шутить на выходе, чем на входе. В 1979 году пятерых советских политзэков обменяли на двух осужденных в США советских шпионов. Среди политзэков был Эдуард Кузнецов, приговоренный ранее к смертной казни за попытку угона гражданского самолета в Израиль. Известная история 1970 года. Потом ему и его подельнику Марку Дымшицу смертную казнь заменили 15 годами лишения свободы в лагере особого режима. И вот через девять лет отсидки, после долгих переговоров на самом высоком уровне их и еще троих политзэков решили обменять на провалившихся шпионов. Вспоминает Арина Гинзбург: "И вот ребят привезли в Лефортово. Они просидели там полдня и ночь. К утру их вызвал начальник Лефортовской тюрьмы, и там же были представители президиума Верховного Совета СССР. Им объявили о лишении гражданства. И один из ребят, Кузнецов, спросил: "А когда нас вышлют?" Они ответили: "Через несколько часов". А он говорит: "А пораньше нельзя?" Кто знал, за что он сидел, мог оценить юмор".
Действительно, выслушать смертный приговор, отсидеть девять лет и так торопиться уехать хоть на час пораньше!
Кстати, в той же группе на обмен был и Александр Гинзбург – один из самых известных и авторитетных участников демократического движения в СССР. Его шутка над лагерным начальством была самого высокого класса. История достаточно известная, но, возможно, кто-то ее не знает.
Гинзбург был большой умелец, что называется, мастер на все руки. В 1969 году он сидел в политическом лагере ЖХ-385/17 в Мордовии. Как водится, администрация лагеря старалась использовать труд заключенных себе во благо. У одного офицера сломался магнитофон, и Гинзбург взялся починить его. Он довольно быстро справился с работой, но тут Гинзбургу и его товарищам по заключению Юлию Даниэлю и Виктору Калниньшу пришла в голову веселая мысль. У их товарища латышского поэта Кнута Скуениекса 5 сентября был день рождения. Друзья решили его порадовать – записать на магнитофонную ленту посвященную ему литературную передачу. Гинзбург умело напустил туману и объявил офицеру, что для окончательной починки магнитофона ему необходимо немного поэкспериментировать с чистой магнитофонной лентой. Офицер принес просимое. Друзья записали пародию на советскую радиопередачу, которая начиналась словами: "Здравствуйте, дорогие друзья. Наш микрофон – в политическом лагере номер семнадцать. Наша литературная передача посвящена творчеству латышского поэта Кнута Скуениекса". Затем следовали стихи поэта в исполнении политзэков. Закончил Гинзбург это замечательное выступление словами "Передача была организована по недосмотру администрации".
Пленку тщательно свернули, упаковали в спичечный коробок и нелегальным путем передали жене Алика Арине Гинзбург. К сожалению, эта сенсационная радиопередача так нигде и не прозвучала тогда – родные опасались жестких репрессий для участников передачи, если дело получит широкую огласку. Тем не менее, надо признать, шутка удалась.
Шутили над советской властью не только люди. У астрофизика Кронида Любарского дома жил попугай. Во время обыска, который проводил у Любарского КГБ, попугай, не говоря худого слова, сел на плечо присутствовавшего офицера милиции и стал клевать ему звездочку на погоне. Если бы что-то подобное позволил себе человек, дело вполне могло обернуться обвинением в хулиганстве или оскорблении работника милиции. Но с попугая что возьмешь? На птичку Уголовный кодекс не распространяется.
– Вы стали участником диссидентского движения, когда вам было двадцать. Прошло 50 лет, но вы остаетесь верны выбранному пути. Наверное, в каких-то деталях ваши взгляды за эти годы все же менялись. Какие из убеждений юности вы сохранили в неприкосновенности и что было скорректировано временем?
– Я не стремился держаться какой-то одной выбранной идеи, это получается само собой. Чтобы пересматривать ценности, нужен достаточно мощный стимул. Его не было. Как сложилась у меня идея о том, что должен делать человек в условиях тоталитарного режима, в условиях диктатуры, так примерно эти соображения и остаются. Но вы правы, меняется отношение к каким-то событиям, к каким-то людям, к каким-то идеям. В частности, я стал более критично относиться к своему правозащитному сообществу, стал более критично относиться к западной демократии. Потому что постепенно видишь недостатки и там, и сям. Раньше казалось, что это что-то случайное, выходящее из ряда вон, а теперь мне кажется, что здесь много закономерного, к сожалению.
– Один из ваших принципов сохранился – это отказ от эмиграции. Конечно, у вас были и остаются возможности уехать навсегда, но вы и прежде этот вариант отвергали, причем ценой свободы, и отвергаете сейчас. У вас даже есть в книге реплика, недоброжелательная по отношению к Светлане Тихановской, которая уехала из Беларуси, оставив мужа в тюрьме. Почему вы так непреклонны?
Я взял публичные обязательства, и эмиграция стала для меня неприличной
– Надо разделить этот вопрос: непреклонность для себя или в отношении других. Я не могу сказать, что я принципиальный противник эмиграции вообще. Мир большой, люди могут выбирать, где им жить, где им работать, чем заниматься. Поводов для того, чтобы уехать из страны, множество. Я хотел уехать после школы, была идея в нашей семье уехать, потому что хотелось посмотреть весь мир; понимали, что больше возможностей на Западе. Но получилось так, что я занялся диссидентской деятельностью в демократическом движении. Когда я этим занялся, я как бы взял публичные обязательства, и эмиграция стала уже для меня неприличной. Здесь я перехожу от личного к общему: мне кажется, что люди, которые берут на себя публичные обязательства, – оппозиционные политики, оппозиционные журналисты, люди, которые претендуют на лидерство в общественном мнении, – должны быть последовательными. Когда оппозиционные политики призывают людей, образно говоря, на баррикады – "сплотимся еще теснее, если мы едины, мы непобедимы", то они должны оставаться верными своим призывам, своим избирателям, своим последователям, тем, кого они зовут на противостояние с диктатурой. Это, мне кажется, ключевой момент для людей, которые занимаются политической деятельностью. Наших оппозиционеров, которые покидают страну в поисках безопасности, личного благополучия, можно понять, но тогда не следовало брать на себя публичных обязательств. Здесь есть такое расхождение, которое, мне кажется, можно решить достойно только одним способом: надо оставаться с тем народом, которому ты присягаешь на верность, который ты зовешь на борьбу, иначе получается черт-те что. Народ не может уехать из страны целиком. Если вы хотите быть вместе со своим народом, то будьте с ним, они остаются здесь, мы остаемся в России. Вот такова моя позиция. Тихановская – да, это частный случай, когда человек берет на себя довольно тяжелый публичный оппозиционный груз и при первой же угрозе решает свои личные проблемы.
– Мы знаем множество примеров, когда политэмигранты успешно боролись с режимом из-за границы, а потом триумфально возвращались на родину и возглавляли революцию, – от Ленина с Троцким до аятоллы Хомейни, много таких примеров.
Если вы хотите построить демократию, надо оставаться со своим народом
– Все эти примеры сводятся к тому, что эти люди строят не свободный мир, а новую диктатуру. Для людей авантюристического склада характера, которые хотят заменить одну деспотию на другую, да, для них эмиграция – это не болезненно. Главным образом они не апеллируют к обществу, они пытаются пробудить темные силы в общественном сознании, опираются больше всего на силу, на политические интриги, для них эмиграция – это нормально. Если вы хотите построить демократию, которая опирается на общественные интересы, тогда надо оставаться со своим народом.
– Александр Герцен, первый российский диссидент, был эмигрантом, и его "Колокол", как мы знаем, многих разбудил. Возможно, зря, но это уже другой вопрос.
– По этому поводу есть хорошее стихотворение у Наума Коржавина. В нынешнее время сильно переоценивается значение слова, значение информации, которая выдается на-гора. "Колокол" в XIX веке имел гораздо большее значение, чем свободные средства массовой информации сегодня, просто потому что лучше коммуникации, информационная среда более насыщенная, информацию получить легче. Поэтому каждый конкретный случай не так уж важен по сравнению с тем, как это было в XIX веке, когда "Колокол" был, пожалуй, единственным изданием, которое приходило в Россию. Разные времена, разная степень ценности свободы печати, свободы слова в конкретных условиях. Вообще говоря, информационная среда – это важно, но это не первостепенно сегодня для России, потому что сегодня информацию получить нетрудно: включил VPN – и можешь в интернете найти все, что тебе угодно. Сегодня гораздо важнее поведение людей, поведение элиты. Узнать последние новости – это сегодня не проблема.
– Еще одна вещь, которая, возможно, удивит вашего читателя, причем читателя и мемуаров, и книги рассказов, – это ваш оптимизм, даже жизнерадостность. На вашу долю выпали тяжелейшие испытания, я даже представить не могу, что переживает больной туберкулезом человек в советском лагере. Наверное, иной автор сконцентрировался бы на своих страданиях, показал бы себя мучеником. Вы не жалуетесь вообще, хотя ситуация давала, да и сейчас дает немало поводов для уныния. Почему?
Я выжил, а многие погибли там
– Во-первых, должен сказать, что это преувеличение. У меня сравнительно небольшой срок – пять с половиной лет.
– Ничего себе небольшой!
– Караванский 29 лет просидел, по 25 лет сидели люди и в тяжелых условиях. Главное, я же выжил, а многие погибли там. Что тут говорить о тяжести проведенного времени. Потом строить из себя мученика – это не очень красиво, не очень по-мужски, тем более что многим пришлось гораздо хуже.
– Я говорю о внутреннем ощущении, что жизнь – это трагедия, особенно когда выпало столько испытаний.
– Как себя поставишь, как себя настроишь, так и будешь жить. Какой смысл даже в тяжелых условиях чувствовать себя несчастным? Будешь чувствовать несчастным – будешь несчастным на самом деле. Можно найти в любых условиях оптимистическую отдушину, которая позволяет тебе сохранять достоинство, хорошее настроение и уверенность в том, что все закончится хорошо. Правда, не всегда заканчивается хорошо. Но если есть такая уверенность, то все-таки легче жить. Мне сегодня очень импонирует поведение Владимира Кара-Мурзы, который бодр, оптимистичен, притом что находится в достаточно тяжелых карцерных условиях. Тем не менее, он не теряет присутствия духа. Это очень правильное поведение, когда ничего другого уже не остается.
– Вы рассказываете в книге историю о том, как вместе с Владимиром Кара-Мурзой пытались выдвинуть диссидента Владимира Буковского на пост президента России, собирали подписи, несмотря на сопротивление, сидели всю ночь, готовили документы, в последнюю секунду все оформили, подали в ЦИК и получили, как и ожидалось, отказ. В чем смысл борьбы по правилам противника, если твердо знаешь, что она завершится тем, что противник изменит правила под себя и вы обречены на поражение?
– Эта кампания была для меня некоторым исключением из общей позиции. Я понимал и мы все понимали, что Буковского на каком-то этапе снимут с гонки, ничего у нас не получится. Но, во-первых, меня попросили принять участие Буковский и Володя Кара-Мурза. Во-вторых, нам было интересно посмотреть, какова реальная поддержка человека, который претендует на пост президента и гарантированно не идет на уступки властям. Буковского невозможно было обвинить в том, что он пошел на компромисс, что он прогнулся перед властью, пытался с ней договориться, – это был абсолютно чистый случай. Нам было интересно, как общество отреагирует на такого кандидата. Мы получили результат, который нас обрадовал.
– Общество, если говорить о российском обществе, а не о малочисленном обществе единомышленников, всего этого не заметило.
Убежден, что Буковский набрал бы огромное количество голосов
– Трудно сказать. Это проверяется на каждом отдельном этапе. На тех этапах, которые мы прошли в кампании по выдвижению Буковского, мы ощутили хорошую общественную поддержку. Нам была оказана финансовая помощь не от каких-нибудь олигархов или влиятельных лиц или сил, а просто от обычных избирателей, от обычных людей, которые присылали деньги на эту кампанию. Деньги оказались не очень большими, а все равно все получилось. И людей, которые пришли на собрание по выдвижению Буковского в Сахаровском центре, было гораздо больше, чем требовалось по правилам выдвижения, – это тоже большой успех. Люди не считались с какими-то сложностями, которые они могут встретить в этой кампании. Нет, я думаю, что это был успешный проект. Он, конечно, был срезан в Центральной избирательной комиссии, но я абсолютно убежден, что если бы Володя Буковский был бы утвержден в кандидаты и мы начали бы его полноценную избирательную кампанию, то он бы набрал огромное количество голосов, был бы реальным кандидатом в президенты страны.
– Идеальный диссидент, которого можно назвать ролевой моделью, – кто, на ваш взгляд, такой рыцарь без страха и упрека?
– Тут дело в известности. Когда вы спрашиваете про рыцаря без страха и упрека, вы имеете в виду человека, который пользуется известностью в стране или в мире. Такие люди, безусловно, есть. Но я на своем жизненном пути встречал людей неизвестных широкой публике, которых вполне можно было бы считать идеальными диссидентами. Сейчас о них нет смысла говорить, потому что должен быть длинный рассказ. Если брать Россию, то Владимир Буковский, Татьяна Великанова, Александр Гинзбург для меня являются образцом диссидентского поведения. В диссидентской среде было подавляющее количество людей, которых можно было бы считать сегодня образцом оппозиционной деятельности. Я видел таких людей на Кубе: Рене Гомес Мансано, Гильермо Фаринас. Там много людей, которые очень умело, достойно и последовательно противостоят кастровской диктатуре. Наверняка такие люди есть в Китае и в других тоталитарных странах. Мир богат достойными людьми.
– Мы начали разговор с того, что в России мало что меняется на протяжении десятилетий. Можно ли буквально сравнивать то, что происходит сейчас, с тем, что происходило в брежневские годы, когда вы пришли в диссидентское движение, – сравнивать и сам режим, и сопротивление ему?
Поводы для репрессий сегодня абсолютно советские
– Сравнения сами просятся. Потому что когда человека задерживают за то, что у него логотип фейсбука на футболке или он сказал что-то не очень хорошее об армии, то, конечно, сразу вспоминаются сталинские времена. То же самое фактически, только сроки не такие большие, а поводы для репрессий сегодня абсолютно советские. В смысле повода для репрессий брежневские времена даже были мягче, чем сегодняшние, хотя сроки были больше, режим был более жесткий, особенно в лагерях. К сожалению, мы все больше и больше получаем сегодня напоминаний о том, как было раньше, и находим поводы для сравнений. Что касается сравнения сегодняшней оппозиции и диссидентской, то здесь есть колоссальная разница. Сопротивление до вчерашнего дня – это было политическое сопротивление, это была политическая оппозиция, а диссидентское (правильнее говоря, демократическое) движение было основано на других принципах – это было моральное сопротивление, это было закрепление своей нравственной позиции, которое, конечно, влекло политические последствия, но оно по стремлениям не было политическим, оно было сопротивлением духовным. Сейчас идет некоторый перелом, поскольку политическая составляющая в сегодняшнем либеральном обществе постепенно исчезает и возрождаются диссидентские ценности.
– Еще и тактика власти изменилась в сторону абсолютного пренебрежения к кумирам общества. Трудно себе представить, чтобы в брежневские времена Аллу Пугачеву принялись бы так шельмовать, как сейчас. Больше нет этих ограничений.
– Пожалуй, это верно. Хотя и в брежневские времена люди широко известные, даже высокопоставленные, если они начинали возражать против генеральной линии партии, получали свое, иногда очень даже круто, как, например, академик Андрей Сахаров, генерал Григоренко или Александр Солженицын. Все получили свою меру репрессий. В сталинские времена и говорить нечего, когда сажали, расстреливали даже ближайших соратников, людей, очень известных на всю страну, а потом вымарывали их имена отовсюду. Сегодня репрессивные органы, похоже, устроили соревнование, кто больше посадит. Не знаю, есть ли у карательных органов борьба за цифры, но они сегодня пользуются самыми невероятными поводами для того, чтобы либо очернить, либо репрессировать людей достаточно известных. Хотя такое было в конце 20-х, начале 30-х годов прошлого века, когда власть мало стеснялась преследовать кумиров общества. Мы сегодня в этом смысле равняемся на эпоху раннего сталинизма и расцвета сталинских репрессий.
