Марина Тимашева: В московском издательстве «Колибри» вышла книга писателя и эссеиста Петра Вайля «Стихи про меня»: 55 эссе о стихотворениях русских поэтов. Рассказывает Татьяна Вольтская.

Татьяна Вольтская: «Книга эта, конечно, не о стихах». Так начинался мой внутренний разговор с лирическим героем книги Петра Вайля про стихи, которые про него. И про меня, конечно. Сам Вайль говорит о рождении замысла очень просто.

Петр Вайль: Это же только название такое нахальное – «Стихи про меня». На деле-то это апелляция к какому-то такому детскому восприятию, когда ты не пытаешься выстроить свои предпочтения, обосновывая их чем-то, а самым простым детским способом: нравится - не нравится, для тебя – не для тебя. И мне показалось, что выстроить свою биографию по любимым стихам, гораздо убедительнее, и это больше скажет о человеке, а в данном случае обо мне самом, чем стандартные факты биографии - родился, учился, женился, работал…. Когда в свое время, больше года назад, это мне пришло в голову и я сказал об этом своим ближайшим литературным друзьям Сергею Гандлевскому и Грише Чхартишвили, он же - Акунин, мне страшно понравилось, что они сразу отреагировали, что это здорово, вроде на поверхности лежит, а никому в голову нее приходило. И я понял, что да. Это не из стихотворений, это из мыслей о том, что факты биографии – вранье, начиная с рождения. Ты же не запланировал свое рождение там-то или тогда-то. Это же случилось без твоего ведома. Ты поступаешь в институт. Что, разве обязательно по склонности? Папа с мамой велели. Женишься. Что, обязательно женишься на той женщине, которую любишь? Нет. Она плевала на тебя. Ты женишься на том, кто согласился. Ты работаешь не потому, что тебе нравится, а потому, что там платят больше. Ты живешь не потому, что этот район тебе симпатичен, а потому, что там квартира подвернулась. И так далее. То есть это все полная чушь, которая о личности человека ничего не говорит. А художественные предпочтения они все честные.

Татьяна Вольтская: Получается, что вы здесь внутреннюю биографию противопоставляете некоей внешней?

Петр Вайль: Конечно.

Татьяна Вольтская: Это честная книга?

Петр Вайль: Она только и может быть честной. Если тут начинаешь притворяться, теряется смысл.

Татьяна Вольтская: Опять поступаешь в какой-то не тот институт?

Петр Вайль: Конечно. Опять папа с мамой заставили. Поэтому я там привожу стихотворения, которые уже из моей умственной обоймы выпали, но они сыграли роль в моей юности. Блок, например, «Девушка пела в церковном хоре». Я уже равнодушен к этому стихотворению, но если я честный человек, то я помню, что это было для меня в 17 лет.

Татьяна Вольтская: Это не книга стихов, это книга Вайля о стихах. Поэтому здесь нет никакого издательского риска, - говорит директор издательства Сергей Пархоменко. Сергей, скажите, стихи про Вайля являются, хоть в какой-то степени, стихами про вас?

Сергей Пархоменко: Я, конечно, гораздо менее образован в поэтическом смысле, чем Вайль. Конечно, мой список стихов был бы, для начала, гораздо короче. Я много чего для себя открыл в этой книге. И она для меня была очень познавательна. И несколько имен, даже знакомых, обернулись для меня совершенно неожиданным боком. И среди тех людей, чьи стихи там есть, есть два или три человека, которых я близко знаю по-человечески. И даже они повернулись для меня совершенно другой стороной. Например, Гандлевский, которого я знаю хорошо и давно. Но после вайлевой книги я стал снова читать его сборники, которые у меня стояли на полке, которые он мне давно подарил, которые я, конечно же, читал, когда они были мне подарены, я слышал его чтение на концертах в начале 90-х годов. А Вайль заставил меня читать это снова. Конечно, это неожиданный поворот, не побоюсь этого слова, на книжном рынке. Мне кажется, что он должен сыграть свою роль и снова оживить интерес к русской поэзии. Потому что издатели привыкли думать, что поэзия - вещь устойчивого, но ограниченного спроса. Вот такого рода события в книжном мире раздвигают эти границы и проламывают эти стенки. Вообще, если присмотреться к тому, что делал Вайль на протяжении уже многих лет, то можно увидеть, что он чрезвычайно охотно экспериментирует с жанрами. И многие его книги написаны в нетривиальном жанре. Книжка разряда нон-фикшн, литературно-эссеистическая, успех ее, в значительной мере, зависит от точности, остроумия и ясности конструкции. Она должна быть придумана. Вайль умеет это делать.

Татьяна Вольтская: 55 эссе о стихах русских поэтов 20-го века, на самом деле, являются повествованием с захватывающим сюжетом, современным романом о Розе, о путешествии души. Душа подростка, солдата срочной службы, студента, героя любовника общежитий и коммуналок, начитанного дружка смазливых буфетчиц и девочек из сборочного цеха, сквозь кухонный чад и сцены мордобоя в солдатском клуб глядящая на «горечь тубероз, небес осенних горечь», на хрестоматийный, вроде бы, «крендель булочной» и «упругие шелка», на «список кораблей» до середины, конечно же, до середины. Воспоминание, связанное с каждым стихотворением, прочтенным тогда-то и при таких-то обстоятельствах, сохраняет химическую формулу синтеза души, меняющейся от события к событию, от текста к тексту. А голос, которым воспроизводится это воспоминание, является орудием анализа, препарирующего феномен под названием: Россия. 20-й век.

«Что ж! Камин затоплю, буду пить…

Хорошо бы собаку купить».

Впечатления 15-летнего читателя от заключительных строчек бунинского стихотворения «Одиночество» разворачиваются сквозь картинки рижского детства, как лучи сквозь витраж в соборе, в важнейшее рассуждение о приключениях идеи дома в пролетарской советской и новейшей России, о победе идеала гигиены и комфорта. Заключительный аккорд о домах нынешних богачей горек и трезв.

Диктор: «Стилистический ориентир - начало 20-го века, но психология обителей иная. Они жмутся друг к другу, потому что своя собственная надежная охрана по карману очень немногим, и они собираются вместе, неуютно ставя дома тесным рядком: сообща обороняться. Миллионерская коммуналка. Дачные поселки обнесены крепостными стенами, у ворот шлагбаумы, псы, автоматчики. Красивая жизнь куплена, но за нее страшно. Не помещичьи усадьбы, а феодальные замки среди крестьянских полей. Там, за заборами, воссоздается жизнь, о которой надолго забыли, но Бунин все-таки писал о той собаке, которая лежит у камина, а не рвется у шлагбаума с поводка».

Татьяна Вольтская: Горечь и трезвость, несмотря на обилие пьянок, разлитых по тексту. За несколько мест я благодарна Вайлю особенно. Во-первых, за Волошина. Стихотворение «Мир», где «Родину народ сам выволок на гноище, как падаль», дает автору подумать очень важные мысли о невозможности для простого смертного оставаться над схваткой, всех прощать и любить, о преступлении и покаянии, о том, что именно покаяние - основа экономического чуда в Германии и Японии, и о том, что в России никто никогда ни в чем не покаялся. Конечно, это говорили и раньше, но Вайль отлил формулу, как пулю, назвав нравственность Толстого, Достоевского, Волошина нашей «фантомной болью». Во-вторых, я благодарна за честные слова об авангардистах.

Диктор: «В этой стране слов слово шло на слово. Образ на образ – буквально: черный квадрат на икону. Мантра на мантру: «Дыр бул щыл» на «Отче наш»».

Татьяна Вольтская: В-третьих, я благодарна Вайлю за цитату из Набокова: «Как любил я стихи Гумилева, перечитывать их не могу». За слова, что первая набоковская строчка важнее второй. Наконец, за последний в книге этюд «Сердечный приступ», о том, как лирический герой решил, что умирает, и попросил Гандлевского посвятить ему стихотворение. Как всегда бывает в настоящих книгах, автор говорит больше, чем говорит. Потому что всякое стихотворение это и есть сердечный приступ, ставящий автора и читателя на грань миров. Потому что, конечно, эта книга все равно про стихи. То есть про самое главное, что есть в этом мире.

Марина Тимашева: На сцене Московской Школы драматического искусства свой первый в жизни благотворительный концерт дали юные ученики Детской музыкальной школы. Сбор от концерта поступит в помощь детям, больным лейкемией, и музыкально одаренным детям из малообеспеченных семей. Юных виртуозов вывел на сцену всемирно известный пианист, народный артист России Юрий Розум. Он живет в Германии, гастролирует по всему миру, в России бывает редко. На концерте побывала Татьяна Ткачук.

Татьяна Ткачук: Для того, чтобы перечислить все титулы и награды Юрия Розума, а также страны, в которых он выступает и преподает, не хватит целого эфирного часа. Но сегодня всей манерой своего поведения великий музыкант подчеркнул: он на этой сцене – не главный. И на подиум один за другим стали подниматься дети: с серьезными лицами, во взрослых концертных костюмах, настроенные на исполнение классики. Впрочем, у 12-летней скрипачки Ани Савкиной титулов и призов международных конкурсов разве что чуть меньше, чем у маэстро. Аня исполняла полонез Венявского, и вслед за музыкой трогательно поднимались на цыпочки, вытягивалась в струнку, увлекая игрой весь зал.

(Играет Аня Савкина)

Татьяна Ткачук: 13-летний Филипп Юрьев, приехавший из Вильнюса, исполнял знаменитый «Полет Шмеля». Крошечный мальчик с огромным фаготом в руках, который, кажется, и удержать-то нелегко.

(Играет Филипп Юрьев)

Татьяна Ткачук: В перерыве я, заметив среди гостей Ирину Хакамаду, спросила, что привело ее в этот зал.

Ирина Хакамада: Я пришла на этот концерт из благотворительных целей. Потому что это вечер, организованный совместно Юрием Розумом и Чулпан Хаматовой. Мне очень по сердцу их подвижническое движение. Они собирают деньги, чтобы помочь детям, которые больны лейкемией. Мой ребенок все это пережил, поэтому я это воспринимаю достаточно близко к сердцу. Я пришла с ребенком, мне нравится, что фонд Юрия Розума помогает талантливым детям, и мы пришли послушать этих детишек. Мой ребенок обожает музыку, а я пришла ради нее.

Татьяна Ткачук: Тот же вопрос я задала и ведущей вечера Чулпан Хаматовой

Чулпан Хаматова: Да не знаю, почему. У меня, наверное, такой химический состав крови, что для меня это не обсуждаемо. Девочка Катя, которая играла Баха – это чудо. Когда я ее спросила: «О чем ты думаешь, когда ты играешь?», она сказала: «О Боге». В 12 лет, конечно, это чудо.

Татьяна Ткачук: Иначе, как чудом действительно невозможно назвать выступление, например, 16-летней флейтистки Жени Еремеевой – вот как в ее исполнении звучит «Неаполитанская тарантелла» Россини.

(Играет Женя Еремеева)

Татьяна Ткачук: Когда в конце концерта на сцену вышел сам Юрий Розум, зал взорвался аплодисментами – не только в предвкушении виртуозной, фантастической игры титулованного музыканта, но и в благодарность за то, что тот делает для детей – больных и здоровых, но не слишком счастливых.

(Играет Юрий Розум)

Татьяна Ткачук: После концерта мы говорили с музыкантом о серьезном и не слишком: Юрий Александрович, что для вас играть в Москве, вообще, в России?

Юрий Розум: Самое большое счастье и самая большая ответственность. Я больше всего люблю Москву. Я здесь родился, вырос. Все, что я имею, я получил здесь. Здесь находится могила моих родителей. Когда что-то так ценишь, всегда чувствуешь высочайшую ответственность.

Татьяна Ткачук: Это правда, что вы перед каждым выступлением стоите на голове?

Юрий Розум: Правда. И в середине концерта, в перерыве, тоже стою на голове. И утром делаю йоговский комплекс, не пропуская ни одного дня. Я без этого день не начинаю. Пришлось пропустить дважды в своей жизни, когда я сделал операцию и когда мне, после особенно удачного концерта, сломали ребро за сценой, навалились со всех сторон. Из-за этого я пропустил.

Татьяна Ткачук: Что вы сейчас чувствовали, когда играли дети?

Юрий Розум: Радость, гордость за них. Я очень радовался, что мы на правильном пути. Пианизм это самая индивидуалистическая профессия. Мы ни в ком не нуждаемся, только в инструменте. И я, в общем, провел жизнь с роялем. Казалось, что я ничего больше делать не могу, а сейчас получается, что можно и нужно.

Татьяна Ткачук: Чулпан сказала, что это чудо, что здесь происходило. Вы согласны с тем, что это чудо или это, все-таки, закономерность?

Юрий Розум: Закономерное чудо. Потому что для этого надо очень много работать. И эти дети очень много работают. Они фанатики, они каторжники своего труда. Это добровольная каторга, которая приносит очень много счастья.

Татьяна Ткачук: А я думала над словами Чулпан: действительно, иметь одну группу крови с такими людьми, гениями искусства, но еще и просто Людьми с большой буквы - это большая честь.

Марина Тимашева: В прошлом выпуске программы я предупредила вас, что, подводя итоги года, мы попристальнее отнесемся к лауреатам самой финансово-мощной литературной российской премии «Большая книга». У нас на очереди – Александр Кабаков, занявший второе место с романом «Все поправимо». Передаю слово Марии Ремезовой.

Мария Ремезова: Роман Александра Кабакова «Все поправимо» (издательство «Вагриус») многие считают лучшим из всего, что он написал. Впрочем, остросюжетные антиутопии Кабакова, прошумевшие в начале перестройки и довольно скоро и без всякого ущерба забытые, не так уж высоко подняли планку. Короче, надежда умирает последней, вдруг, дескать, прыгнул-таки автор выше головы…

«Все поправимо» представляют собой классическую историю, где прослеживается жизненный путь героя от рождения и почти до финала. В последней части герой, заговоривший вдруг от первого лица, то и дело аттестует себя стариком с букетом болезней и, главное, с отсутствием положительной мотивации к активному действию. Поскольку же этот на всем протяжении текста герой озабочен проблемами исключительно материального свойства, и философическими размышлениями свой ум нисколько не утруждает, предположить за этой прогрессирующей пассивностью хоть сколько-нибудь мудрости, презревшей суетность мира, не представляется возможным.

То есть речь идет о сугубо земном, следовательно, изначально обреченном на крах пути – хотя бы потому, что любой человек смертен. А телесная смерть, в этой системе координат, кладет предел всякому смыслу индивидуальной судьбы. И душевное состояние героя в последней части эти умозрительные выкладки как нельзя лучше подтверждает: он воспринимает окружающий мир а) как исключительно враждебный; б) как стремительно разрушающийся; в) как в высшей степени бессмысленный и г) как никоим образом не способный вызвать эмоциональную реакцию - ни положительную, ни отрицательную. В медицине такое состояние носит название депрессивного.

Если рассматривать жизненный путь как поле для эксперимента – а любой литературный персонаж обречен этой роли, если только не иметь в виду откровенно развлекательные жанры, то столь неутешительный итог, к которому герой приходит благодаря собственным поступкам и устремлениям (роковые стечения обстоятельств в современной литературе отошли в арсенал опять-таки низких жанров), может означать лишь две авторских позиции. Если автор солидаризуется с героем, это приговор бытию как таковому. Если полемизирует с ним – значит, должен быть внятно вычитываемый из текста приговор самому герою. Третьего, как говорится, не дано.

Теперь вернемся назад и посмотрим, какую из двух позиций занимает автор романа «Все поправимо».

Сперва Кабаков подробно описывает детство этого своего Мишки Салтыкова, которое проходит в закрытом городке, отстроенном вокруг секретного военного завода. Живут здесь почти сплошь военные и их семьи. Рабсилу составляют заключенные. Если закрыть глаза на довольно скудные достижения авторского стиля, эта часть кажется наиболее занимательной и живой. Во всяком случае, есть некоторое поле для читательского сопереживания – все мы когда-то были детьми, ходили в школу, переживали детские радости и горести, так что базой для эмоционального резонанса может послужить хотя бы этот общий опыт. Единственное, что настораживает – довольно откровенные эротические сцены между совсем сопливыми детишками – 12 – 13 лет. Дело, между тем, происходит в 50-е годы, и как-то не очень верится в такую раскрепощенность. Читатель ведь тоже не с Луны свалился, помнит, поди, каких-нибудь своих старших родственников и свойственное тем поколениям табуированное отношение к подобным предметам. Что это было – ханжество, аскетизм или что-то другое – в данном случае, не важно. Зато важно, что автор – в угоду литературным нормам сегодняшнего дня – искажает картину прошлого. Это тоже примем к сведению: значит, не стоит безоглядно во всем доверять автору.

Потом на семью одно за другим валятся несчастья: сажают московского брата матери, стреляется накануне судьбоносного партсобрания отец, от потрясения почти слепнет мать… Одно хорошо – умирает Сталин, и осколки семьи – мать, сын, дядя вновь собираются в московской квартире. Тут для Миши Салтыкова начинается новая фаза жизни – к концу школы он становится стилягой и фарцовщиком, помешанном на стильных импортных шмотках и деньгах. Примечательно: жизненное призвание он прочувствовал еще в раннем детстве, когда понял, что главное – не в том, чем заниматься, а в том, чтобы всегда было много денег. Прямо какой-то постперестроечный вундеркинд этот Миша Салтыков! Но еще удивительнее другое – довольно монотонное повествование вдруг оживает, едва речь заходит о пиджаках, брюках, галстуках, фирменных ярлыках, фасонах, хлястиках, кармашках и прочих деталях одежды. Чувствует нешуточное знание предмета и – главное – поразительная авторская увлеченность им. Дистанция между автором и героем на глазах минимизируется до полного слияния. Вот ради чего, оказывается, затевался роман!

Следуют бесконечные пьянки, в перерывах между походами по комиссионкам и сбытом товара, герой беспрерывно изменяет жене. И хотя все это на редкость однообразно, однако же, и составляет основной объем книги.

Финальная часть намечает пунктиром постперестроечный путь героя к благосостоянию – через кооператив, торгующий уже открыто и на более широкую ногу, – к креслу в совете директоров фирмы, торгующей нефтью. Тут уже герой вял, ничего не хочет, с женой отношения хуже некуда – живут в одном доме и не разговаривают, друзья или погибли или порастерялись, денег куры не клюют, а жизнь не мила. Но тут более молодые и нахрапистые лишают нашего героя всех его капиталов, и он поселяется с женой в доме для престарелых (хорошем, на это средств как раз хватило), где брюзгливо подводит итоги своей жизни. Зато с женой вроде помирились…

Возможно, названием – «Все поправимо» – автор хотел выразить какую-то мысль – мол, да, запутался человек в скверном мире, да потом Бог спас от денег, и вот теперь все относительно хорошо. Однако, непредвзятое впечатление от романа совсем другое. Ох, не в том дело, что мир плох или герой плохо распорядился своей судьбой. Вся беда в том, что уж больно он убог и плосок. Слишком уж ничтожна его личность, чтобы стоило всерьез ее обсуждать. И это, боюсь, уже совсем непоправимо.

Марина Тимашева: С 23 по 29 декабря в Москве пройдет международный кинофестиваль детских фильмов «Сказка». В программе - 11 полнометражных игровых и мультипликационных фильмов. О фестивале Павел Подкладов разговаривает с его директором, актрисой Ольгой Кабо.

Павел Подкладов: Удивительно, что имя популярной актрисы Ольги Кабо до сих пор не включено в «Книгу рекордов Гинесса». Судите сами. Она является первой и единственной актрисой действительным членом Ассоциации каскадеров России. Кроме того, в свое время, была даже кандидатом на полет в Космос. Ольга не просто согласилась сниматься в фильме Юрия Кары на борту космической станции «Мир», но и прошла изнурительнейшую подготовку в Звездном городке. Будучи успешной и востребованной актрисой, Ольга Кабо вдруг решила поступить на вечернее отделение Московского государственного университета и сейчас заканчивает исторический факультет по специальности история искусств. Недавно она попробовала себя в новом качестве телеведущей. Пять лет назад Ольга приняла самое активное участие в работе детского кинофестиваля под названием «Сказка». Но начался наш разговор с другой сказки. Дело в том, что Ольга Кабо стала одной из немногих российских актрис, которые работали в Америке.

Ольга Кабо: Голливудом это назвать нельзя. Все, кто сейчас говорят о Голливуде, на самом деле, это чаще всего такие низкобюджетные проекты, поэтому не будем таких сказок обо мне рассказывать. Но я очень благодарна своим американским проектам «Бегущий по льду», «Похороны крыс» Брема Стокера. Я почувствовала, что сердцебиение, пульс у нас одинаковые. Там такой же ритм жизни, как и у нас. Быстро, скоро, если не успел, то уже опоздал, если что-то хочешь, то зависит только от тебя. Это действительно страна реализации возможностей, твоих надежд. И еще мне приятно, что я несколько месяцев училась в Америке в колледже, под Нью-Йорком, очень хорошо говорю на английском языке. Мне это помогает и в работе, и в жизни. Я считаю, что без языка в нашем мире невозможно жить. Теперь, когда я приезжаю за границу, я чувствую себя полноценным, свободным человеком, который говорит на английском.

Павел Подкладов: То есть вы вполне спокойно говорили в кадре по-английски?

Ольга Кабо: Я играла свою роль на английском языке. Естественно, я озвучивала свои роли. Также я пела на корейском в спектакле «Юнона и Авось» в Южной Корее. Но, в отличие от английского, корейского я не знаю. Только научилась петь и понимать, о чем я пою.

Павел Подкладов: В финале этого очерка прозвучит песня в исполнении Ольги Кабо. Но не по-корейски, а по-русски. Написана она к открытию детского кинофестиваля под названием «Сказка». Как вы думаете, Ольга, почему возникла потребность в этом фестивале, и что может изменить этот фестиваль?

Ольга Кабо: Мы хотим просто доказать, что катастрофически не хватает детского кино, что мы сами лишаем наших детишек детства, сказки, фантазии, воображения. Моя дочка пересмотрела все фильмы нашего детства, замечательные сказки Роу, Арсенова, Кошеверовой. Те сказки, на которых мы воспитывались. Сейчас детского кино вообще нет. Я понимаю, что на телевидении это не выгодно, потому что нельзя рекламное время включать в просмотры, в кинотеатрах это тоже утренние сеансы. Но, тем не менее, мы обращаемся к общественности и просто уже даже не говорим, а кричим: «Дайте детям сказку!». Потому что дети, которые не привыкли ходить в кинотеатр в детстве, они не придут уже на взрослые фильмы. Детей нужно воспитывать и готовить к восприятию кино. Фестиваль создан еще в советское время. Но тогда снималось по 10-20 сказок в год, и режиссеры-сказочники готовили картины именно для этого фестиваля. Сейчас у нас немножко по-другому. Мы нашли, допустим, из российских сказок всего-навсего две. Это «Новая старая сказка» режиссера Натальи Калашниковой и картина «Дюймовочка» Леонида Нечаева, в которой, кстати, снялась моя дочка Танечка. Он сыграла Дюймовочку. На нашем фестивале есть и игровое полнометражное кино, и анимационный конкурс, то есть конкурс мультфильмов. Уникальность нашего фестиваля в том, что у нас присутствует детское жюри, которое выбирает самую добрую сказку, самую красочную сказку, самую мудрую сказку. То есть у нас все решают дети. Они чувствуют себя абсолютно полноправными членами нашего фестиваля, они судят, и я считаю, что это такой серьезный воспитательный момент.

Павел Подкладов: Актриса Ольга Кабо очень любит сниматься в детском кино. В этом ей, в свое время, помог замечательный кинорежиссер Павел Арсенов.

Ольга Кабо: Этого режиссера мы помним все по фильмам «Король-олень», «Приключения Кроша», «Спасите утопающего», «Гостья из будущего». А я снялась у этого режиссера в фильме «Волшебник Изумрудного города», где я сыграла маму главной героини Элли и добрую волшебницу Стеллу. Поэтому сказка в моей жизни была дважды, тогда и сейчас, в «Дюймовочке», где моя дочка сыграла главную роль, а я сыграла эпизодическую роль. Я сыграла ту женщину, которая, увидев из окна маленькую девочку в роскошной лилии, сказала: «Господи, такая маленькая, такая крошечная, назову тебя Дюймовочка». То есть для меня эта роль такая символичная, что я свою дочку нарекла еще и киноименем Дюймовочка.

Павел Подкладов: Как вы думаете, на каком уровне находится наше детское кино и можно ли сравнить его с каким-нибудь «Гарри Поттером» или «Властелином колец»?

Ольга Кабо: Я всегда думала, что наше кино добрее и гораздо более сказочное, чем американское кино. Не потому, что американское плохое, нет, оно замечательное, потрясающее. Современные дети сейчас избалованы количеством компьютерной графики, они уже не представляют себе другое кино. Но вспомним замечательную безкомпьютерную графику и потрясающих персонажей фильмов Роу - какие были лешие, какие были драконы! И все это в советское время создано руками, художниками, это было художественное кино. Сейчас невозможного нет в кино. Компьютерщики сейчас на каждом шугу. Но, во-первых, наши компьютерщики пока не такие опытные, мы делаем первые шаги в таком феерическом кинематографе, как американский. Но, тем не менее, мне кажется, что наше кино необыкновенно своим сердцем, наши сказки необыкновенно трепетны, они действительно такие оптимистические. Я с детства понимала, что все-таки добро победит. И дай бог, чтобы наши дети тоже верили, что не только в сказке, но и в жизни мы должны быть хозяевами абсолютными, сами творить добро для того, чтобы оно потом, в результате, победило.

Павел Подкладов: Ольга, вам, как президенту, приходится отсматривать все, что дается на фестивале?

Ольга Кабо: Все решают дети. Поэтому я не имею никакого отношения к творческому отбору, к конкурсу, и я считаю, что все в руках подрастающего поколения, потому что на смену нам скоро придут они, те, кто сейчас любит кино.

Павел Подкладов: И, тем не менее, вы с Танечкой могли бы нашим радиослушателям, имеющим детей, рекомендовать какие-нибудь фильмы, которые надо обязательно посмотреть?

Ольга Кабо: Мультфильм «Князь Владимир» студии «Солнечный дом». Необыкновенный, красочный, такой рисованный, как в советское время. Потрясающие фильмы нам предоставили Великобритания-Франция – «Волшебное приключение». Фильм получили из Сингапура «Гонка началась». Художественный фильм из Литвы «Подземелье драконов». Для того, чтобы выбрать лучшее, нужно посмотреть многое. Главное, что на нашем фестивале состоится всероссийская премьера полнометражного мультипликационного фильма «Элька». Кстати, именно хозяева «Эльки» - Всероссийский детский образовательно-воспитательный проект «Первая детская планета» - помогли нам создать этот Восьмой международный кинофестиваль «Сказка». Они являются генеральными спонсорами. Дай бог, чтобы наши режиссеры, наши продюсеры, наши спонсоры делились своими деньгами и помогали поддерживать детскую сказку в нашей жизни. В дни зимних каникул у детишек начинается действительно праздник. И мы рады, что именно на нашем фестивале они получают первые подарки. У нас замечательные подарки от наших спонсоров, корпорации «Марс». Мы благодарны, что детишки будут иметь сладости, а говорят, что сладкое это гормон радости. Они будут радоваться, кушать и вспоминать.

Павел Подкладов: А теперь наступило время обещанной песни, создание которой было приурочено к открытию детского фестиваля «Сказка». И споет ее госпожа президент фестиваля. Хотя, Ольгу Кабо немножечко коробит это почетное звание.

Ольга Кабо: Пять лет я являюсь президентом, но я попросила, чтобы меня не называли так громко. Я - фея фестиваля. Все-таки, это более сказочно. Итак, «Колыбельная ночной феи». Музыка Ольги Юдахиной, слова Юрия Энтина. Мне помогли спеть Театр детской песни «Домисолька», которые являются партнерами фестиваля «Сказка». Я благодарна ребятам, Ольге и Юрию, что мне доверили эту песню. Она будет звучать на открытии нашего фестиваля «Сказка», которое состоится 23 декабря в киноклубе «Эльдар».

Марина Тимашева: Много лет назад поэтические чтения были в Москве публичными. В 60-е годы поэты собирали стадионы, в 80-е – маленькие залы. Потом поэты перестали выходить на публику, и это было неверным решением. Научиться читать стихи самому, с листа, трудно. К этому надо приучать. Повезло тем, кому в малолетстве читали стихи бабушки и мамы, повезло тем, кто рос в среде любителей поэзии. Авторы перестали читать свои произведения вслух, и число знатоков современной поэзии стало неумолимо сокращаться. В последнее время, правда, что-то зашевелилось, по клубам снова пошли поэтические чтения. Поначалу собирались юноши никому не известные, потом в бой пошли старшие и знаменитые. Недавно в театре «Практика» читал свои стихи Виктор Коваль. Я не слышала его с конца 80-х. Тогда Всероссийское объединение «Творческие мастерские» при Союзе театральных деятелей выпустило в свет поэтический «Альманах». На небольших сценах выступали Михаил Айзенберг, Сергей Гандлевский, Денис Новиков и Виктор Коваль. Теперь Коваль был один. На помощь призвал современные технологии. На задник проецировались его иллюстрации к собственным стихам, какие-то пейзажи и фотографии со съемок фильмов, в которых он ребенком участвовал. Программу выступления Виктор Коваль назвал «Личные песни об общей бездне» и разбил ее на четыре части. Я проиллюстрирую каждую фрагментами и надеюсь, что слушателям Виктор Коваль полюбится. Итак, первая часть звалась «Риторика».

Виктор Коваль:

С короткой стрижкой полненькая завуч

В моем лице мою ругала дочь

За то, что я, бесстыдница и неуч,

Вместо ответа голову морочу,

Трещу, с утра не закрывая рта,

А книжки

Ну почему в обложки до сих пор

Не обернула я? Какой позор!

Какая бестолочь в короткой стрижке!

Как в армии. Ответь, зачем подковки

Я не прибил к осмотру. Почему

Я извертелась вся,

издергалась в столовке,

Наклон не удержала по письму?

Зачем нам мимо не пройти такого факта,

Что кто-то грязь на рисовании развел,

На ритмике не отбивает такта,

На математике же скачет, как козел?

Зачем нетрезвым он явился на поверку,

И не явился тоже почему?

О, этот голос, падающий сверху:

Зачем носок я при подходе не тяну?

Зачем я Шпака на риторике толкала?

В толк не возьмет она,

по лбу себе стучит.

Зачем мне в возрасте, нет, не майора,

Генерала,

Сие выслушивать? Риторика молчит.

Меня тут нет. Я отслужил - и хватит!

Мне зав. учебной части - не жена.

Так что ж она гундит, как старшина?

Зачем безличный воздух виноватит?

Марина Тимашева: Вторая часть поэтического вечера Виктора Коваля носила название «Заговоры».

Виктор Коваль: «Против бородавок»

Не красивый, не любимый, сядь на липовую лавку,

Сделай массу из рябины, нанеси на бородавку,

И воскликни, чтоб вдали каждый слышал: «Отвали!».

Марина Тимашева: Третью часть выступления поэт Виктор Коваль поименовал смешно: «Моя народная мудрость». Это короткие афоризмы, в которых Коваль не знает себе равных.

Виктор Коваль : «Моя народная мудрость» это пословицы, поговорки, скороговорки, притчи, некоторые другие выражения автора, которые, со временем, станут крылатыми.

Мне говорил тичер, что главное это фьючер,

А паст перфект континиус опасно оскотинилось.

Уходя на тот свет, не забудь выключить этот.

Мы, атеисты, не обожествляем хорошие новости, но дьяволизируем плохие.

Нам жить, вы и решайте.

Наслаждайся жизнью - она тебя имеет.

Отличайте инородцев - суздальцев от новгородцев.

Думайте не над смыслом сказанного, а над жизнью услышавшего.

Марина Тимашева: Завершало выступление сочинение «Гомон» или птичьи сценки в стихах, в нем действуют то ли птицечеловеки, то ли человекоптицы, во всяком случае, их проблемы нам понятны.

Виктор Коваль:

- А у пеночки - кривые коленочки.

- А у синички - под глазами синячки.

- А у нас, у птах, теперь все не так.

И о козодое представление другое,

И в смысле попугая линия другая.

- А вот пищуха-то - сама щупла,

А щупала щегла!

А чего щегла-то щупать-то ещё-то?

Щеголиха выщипала ему тыщи.

Она и легла-то под щегла-то ради злата.

- Это я, тетерев, насчет директив.

- Затребуйте у стрепета.

- У стрепета, у стрепета…

А где стрепет-то?

- Стрепет у сарыча, а сарыч у сапсаныча,

А сапсаныч на плече

У человече, а человече далече.

- А я вертишейка Толяка,

Меня волнует клоака.

- А я волнистый Валера,

Весь мир – вольера.

Такой дурдом, что пардон!

- Полезен ли поползень для области?

Его поползня - мышиная возня.

Не полетит поползень в Пльзень!

- А вот индюк, болтун и балабол,

Слетал на Балатон.

Теперь долдонит, как неоплатоник,

Что основа - Платон, но основное – потом.

Позор! Послали позера на святые озера!

- Петь, Петь, надо терпеть.

- А я не могу. Прилетаю в Калугу,

Иду по лугу, да гуляю по лугу,

И куда там ни плюнь - всюду лунь луговой

С головой сивой, злой, агрессивной,

Псиной воняет невыносимой.

Ну его, думаю, плюнь.

Плюнул, а там лунь.

Марина Тимашева: Все было почти, как тогда, в 80-е. Маленький, душный и темный зал, среди зрителей – друзья и коллеги по цеху, много смеха в зале. Но раньше Коваль читал стоя, прищелкивая пальцами, притопывая ногами, будто вытанцовывал свои народные мудрости и свои народные же стихи. Теперь он сидел и, скорее, их выпевал. И еще: раньше после такого концерта никто не разошелся бы по домам, а засиделись бы до утра, выпили-закусили, попели бы старые советские песни (ах, как хороши были в этом качестве Лев Рубинштейн и Семен Файбисович!). А тут постояли с полчасика на улице и распрощались. Когда я шла на вечер, названный личными песнями об общей бездне, я думала, что будет что-то сатирическое и социальное. Оно было, но оказалось неглавным. Общая бездна – посерьезнее политики с экономикой. Это – наш возраст, друзья.

Марина Тимашева: Швейцария, которую, как известно, география не баловала выходами к морю, помнит своего уроженца, ставшего адмиралом в России. Выходом книги «Франц Лефорт» завершается юбилейный российско-швейцарский год

http://2006jubilee.com/con/cms/front_content.php?idcat=6 . Подробнее – Илья Смирнов.

Илья Смирнов: «Мы, великие государи, к тому вашему гражданину, к урожденному шляхтичю к Францу Яковлевичу Лафорту, особливую нашу… милость явили, пожаловав его честию крайной степени наших воинских урядов…». Такое приятное известие получила «речь посполитая геневская» - то есть республика Женева, в тогдашнем русском переводе с латинского через польский – от царей соправителей Иоанна и Петра на заре дипломатических отношений между нашими странами. А библиографический памятник к 350-летию Лефорта подготовлен совместными усилиями Швейцарского посольства, Российского Архива древних актов, Государственного архива Женевы и издательства «Древлехранилище». Представлял книгу учёному сообществу сам Чрезвычайный и Полномочный посол Швейцарии Эрвин Хофер. Но в России тоже не забывают Лефорта, в его честь в Москве названы район, площадь, улица, набережная, переулок, дворец (где сейчас Военно-исторический архив) и тюрьма. Хотя историческая память – штука противоречивая. В том же 2006 году наше Министерство образования и науки поставило гриф «допущено» на новый учебник истории, где о Петре говорится так, как будто личные бороды авторов от него пострадали: он, мол, «выломал одну из стен русского дома», Россия страдала от «избытка европейскости» и прочее. То есть и через 300 лет тогдашние конфликты остаются публицистически актуальным. Груз предрассудков и ксенофобии мешал тогда России подняться вровень с передовыми державами. Вот и в предисловии к книге «Лефорт» мы находим характерный эпизод: уже будучи царем, Петр пригласил на обед в Грановитой палате своего учителя, генерала Патрика Гордона, который столько сделал для России, но патриарх воспротивился: иноземцу рядом с нами не место, и царь «должен был уступить» (это предисловие Михаила Рафаиловича Рыженкова). Можно много и справедливо сетовать на жестокость, на импульсивный характер преобразований, но не было у Петра времени раскачиваться с оглядкой на мракобесов: соседи –то на западе в 17-м веке всерьёз обсуждали «цивилизаторскую миссию» среди московитов по образцу той, которую Испания произвела в Америке. Естественными соратниками царя в борьбе с родным средневековьем за сохранение страны стали приезжие с того же Запада специалисты, но потому-то Пётр и был великим политиком, что в «европеизации» не забывал о российских интересах, таланты привлекал именно на службу России, и многие такие поначалу наёмники стали искренними патриотами нового своего Отечества.

Как Франсуа Лефорт. Предки его из итальянских протестантов - «Лиффорти» - бежали в Женеву от своих мракобесов, католических, разбогатели, но юный Франсуа не интересовался коммерцией. Он поехал в Нидерланды воевать за Реформацию. Был ранен, бедствовал, в письмах родным – просьбы оплатить очередной долг. Потом занесло на край света, в Московию. Здоровье его было вовсе не такое, как у нынешних швейцарцев: он часто болел и умер в 44 года, видимо, от последствий тяжелого увечья, полученного уже в русской армии, и дети его умирали в младенчестве, из 10 детей остался один сын. Медицинские сюжеты занимают в книге видное место, и нельзя не признать, что тогдашняя медицина, даже по сравнению с нынешней страховой, была куда более страховая.

Книга, которую я держу в руках – фундаментальное собрание документов этой полной приключений жизни. Отчёты с театров военных действий, служебная переписка, материалы Великого посольства, в котором Лефорт состоял, как известно, «первым послом», его подробные личные письма родным в Женеву. Книга на трех языках, или даже более, если учесть, что французский здесь – особый архаичный диалект, «очень трудный для прочтения», особенно те письма, «которые Лефорт писал после ранения, плохо владея правой рукой», а многие русские письма написаны латинскими буквами примерно в такой орфографии, которую сейчас практикуют безграмотные посетители форумов: «письма твоё дастал, каторой ти изволил писать первой фебруари». Лефорта извиняет то, что он всё-таки был иностранец, да и правила тогда ещё не установились. Но составителям книги от этого было не легче. Тем более стоит их поблагодарить: Татьяну Александровну Лаптеву, Татьяну Борисовну Соловьёву, редактора Евгению Ефимовну Лыкову.

Мрачная сторона петровской «модернизации» тоже отражена в книге. Цитирую письмо героя книги брату в Женеву: «…Двое – мои рабы: Симеон – самый большой, это китаец, который изумительно стреляет из лука. Он очень скромный. Другой, маленький, это татарин и крещен лютеранином… У меня изобилие рабов и рабынь, я послал бы вам нескольких, но расходы большие, и в других странах они очень легко могут заболеть». Интересно, что русское крепостное право не воспринимается швейцарскими республиканцами как нечто экзотическое, что надо специально разъяснять.

Ну, и под конец, криминальная хроника 17-го века по челобитной Лефорта, тогда ещё подполковника. «В час после полуночи… приехал к себе во дворишко и услышал на хоромишках своих неведомо каких воровских людей… ходят по кровле… С погребишка моего с кровли спустился на низ неведомо какой человек з бердышом, и того человека поймав, я, холоп ваш, привел в съезжую избу. А как я… ночью того человека вел, и за мною…, гнались до съезжей избы и того человека у меня отбить хотели. И я караул кричал, из съезжей избы на крик нихто не вышел. И как я того человека в съезжую избу привел… того приводного человека стольник Данило Чернцов не распрашивав его многое время… и не разыскав подлинно, без вашего великих государей указу свободил неведомо для чего». Современная история, правда? Но кое-что всё-таки изменилось. Например, отношения между вельможами непринуждённые: «спился ты, миленской, с ума, что ни о чём делно не пишешь». Подпись: «Бориско Голицын», да и с царем переписка довольно свободная. Зато к матери герой книги обращается так: «Государыня высокопочтенная матушка», и подпись: «С нижайшим почтением остаюсь Ваш покорнейший и премного обязанный слуга Лефорт, генерал-адмирал».

Марина Тимашева: Нам остается только посоветовать нашим радиослушателям именно так относится к своим мамам.