Дивный спектакль был выпущен в прошлом сезоне студентами постановочного факультета РАТИ, то есть будущими сценографами. Он называется забавно «Донкий Хот», поставлен мастером курса, замечательным театральным художником Дмитрием Крымовым и номинирован на «Золотую Маску» в номинации «Новация». Вот у американской знаменитости Роберта Уилсона любой спектакль тоже превращается в театр художника — красивый, холодный и практически бессмысленный. А у Крымова театр таких художников, которых «актуальное искусство» на дух не переносит, зато люблю я. И не стану бояться высокопарных слов, скверных-то нынче никто не стесняется. И скажу, что мы имеем дело с современным по форме, и гуманистическим по сути, театром художников или настоящим художественным театром. И, хотя в нем много изобразительных ассоциаций и разных текстов (например, завещание Сервантеса, акт медицинского освидетельствования Даниила Хармса и «Записки сумасшедшего» Гоголя), никому не придет в голову крестить спектакль постмодернистским. Я смонтировала в единый фрагмент тексты из разных источников и разных мест спектакля с тем, чтобы вы могли понять, какой логикой они объединены.
Из спектакля
И начали, мне на голову капать холодную воду такого Ада… я… еще никогда не чувствовал… что… они делают со мной, за что они мучат меня, дайте мне тройку быстрых, как вихрь, коней, и несите меня прочь с этого света. Дом ли мой темнеет вдали, мать ли моя сидит перед окном… матушка, пожалей, своего бедного дитятку, урони слезинку на его больную головушку.
<…> Считал себя особенным человеком с более совершенной и тонкой нервной системой, способной устранять нарушенное равновесие. Бред носит характер нелепостей, лишен последовательности и логики. Проявлял страх перед людьми, имел навязчивые движения и повторял услышанное. Эмоциональный фон бледный, с окружающими контакт избирательный и поверхностный.
<…> Я был сумасшедшим, теперь я здоров. Ныне мне претят богомерзкие книги о странствующем рыцарстве. Ныне я уразумел свое недомыслие, уразумел, сколь пагубно эти книги на меня повлияли. Ныне я, по милости божьей, научен горьким опытом и предаю их проклятию.
Молодые художники создают спектакль на наших глазах — к белым щитам можно быстро прикрепить деревянные счеты и, вручную вращая их, превратить в ветряные мельницы и, одновременно, в музыкальный инструмент.
На тех же белых щитах можно быстро нарисовать унитаз, вырезать в нем стульчак, и выбросить в образовавшуюся дыру книги. Да еще воду спустить — веревка подрисована, а звук воды — в фонограмме. Еще щитами можно накрыть распростертое на полу тело Дон Кихота, вырезать из них силуэт, приставить к нему трости и заставить взлететь над зрителями. Душа птицей будет биться о потолок, стены и окна, так же, как билась она при жизни героя. А можно с помощью Арсения Эппельбаума создать теневой театр — хирургический кабинет, в котором врачи на ваших глазах проведут трепанацию черепа Дон Кихота и извлекут из него множество книг — того, чем собственно набита голова интеллигента-очкарика. Эти-то книги и будут утоплены в унитазе теми, кто в них не нуждается.
При минимуме текста, всего за час времени нам расскажут историю вечного интеллигента, всеми осмеянного, записанного в сумасшедшие, гонимого, убитого и всегда воскресающего к новой жизни и новым пыткам. Утверждению этой мысли служит кинопроекция: как в «Форресте Гампе», фигура Дон Кихота подмонтирована на слайдах к реальным людям — от президентов стран до кинокумиров. Дон Кихот в спектакле очень высок. Его играют два человека, один сидит на плечах другого, и хоть спрятан под долгополым пальто, не скрывает своего присутствия — дает «головному» Дон Кихоту прикурить, например. Остальные же человечки передвигаются на коленках и напоминают карликов из «Менин» Веласкеса. Таким образом, Дон Кихот выходит не вдвое, а вчетверо выше всех. Даже Альдонсы (ее играет актриса Анна Синякина), что признала в нем своего рыцаря, танцевала с ним, пела ему, оплакивала его.
На том спектакле, который видела я, в зрительном зале было очень много детей. Скорее всего, им ничего не говорило имя Дон Кихот, они не видели фильма или балета, они не читали «Записок сумасшедшего», а из Хармса — дай Бог, если знали, детские стихи. Они смотрели не тот же самый спектакль, что видела я. Но им он, как и мне, нравился. И на такие спектакли взрослым надо ходить с детьми. Я не говорю о просветительстве (посмотрят — прочитают), я говорю о фантазии. Почти все, что придумали и делают театральные художники, может придумать и сделать любой человек, только сам об этом не ведает. Дмитрий Крымов и его ребята показывают, на что способно воображение, если не потерять его на пути из детства во взрослую жизнь. И кем становятся люди, которые сумели его не потерять — Резо Габриадзе, Тонино Гуэррой, Ильей Эппельбаумом — настоящими волшебниками.
