Дмитрий Савицкий: 25 июня 1673 года войска Людовика 14-го атаковали голландскую крепость Маастрихта. В одной из атак полегли пятьдесят мушкетеров. Еще четверо погибли, пытаясь оттащить к своим капитана Шарля де Батц де Кастельмора, любимца короля, известного под именем д'Артаньян. В тот же вечер Людовик 14й писал королеве:
- Я потерял д'Артаньяна, которому я всегда и полностью доверял и который служил мне верой и правдой..» Король отслужил молебен в своей походной часовне по солдату, которого он сделал капитаном мушкетеров и маршалом Франции.
170 лет спустя Александр Дюма возвел капитана д'Артаньяна в новый ранг, сделал его любимым героем читателей всей планеты. Но отличался ли и если да, то чем, выдуманный д'Артаньян Дюма от настоящего, от Шарля де Батц де Кастельмора?
Во Франции и в 21 веке не перестают выходить книги о задире-гасконце. Самая последняя Доминик лё Брюн и Ришара Нурри «По следам д'Артаньяна» - вышла недавно в издательстве «Прива». Но классикой считается (знакомое русским читателям) исследование жизни гасконца историка Жана-Кристиана Птифиса «Истинный д'Артаньян»…
Итак, сколько было д'Артаньянов?
Жан-Кристиан Птифис: Всего существует три д'Артаньяна. Можно сказать так же, что существует некий «тройной» д'Артаньян!
В первую очередь это д’Артаньян Александра Дюма, которого в реальности не было. Затем - д'Артаньян пера Гасьена Куртиля: он так же был выдумкой. И, наконец, единственно настоящий д'Артаньян это тот, следы которого мы находим в пыли архивов и в мемуарах эпохи… Конечно, между всеми этими тремя персонажами есть какая-то связь, нечто общее. Но довольно трудно, если мы читаем Александра Дюма или Гасьена Куртиля, откопать этого настоящего д'Артаньяна….»
Дмитрий Савицкий: Ну а существовали ли исторические Атос, Партос и Арамис?
Жан-Кристиан Птифис: Трудно сказать могли ли они встретиться: (д’Артаньян и мушкетеры)? Все же разница в возрасте составляла эдак 7-8 лет. Но Куртиль о них говорит и представляет их братьями, хотя братьями они не были, а лишь дальними гасконскими или беарнскими родственниками.
Тот, кого называют Атосом, был на самом деле Арманом де Силлег де Атос де Отевьель. Достоверно известно, что он умер в 1643 возле Пре-у-Клер, скорее всего на дуэли. Так что, если он и знавал д’Артаньяна, то – недолго.
Затем следует Исаак де Порто, который был мушкетером, в тот момент когда д’Артаньян уже не был приписан к полку, а жил в своем беарнском замке в де Лан, (который, кстати, существует и поныне).
И последний герой это Анри Арамитц, который никакого отношения к церкви не имел, а служил мушкетером в полку своего двоюродного брата – Тревиля».
Дмитрий Савицкий: Такова историческая правда исследователя столь красочных героев Дюма Жана-Кристиана Птифиса.
Вот как начинается его собственное исследование жизни капитана мушкетеров:
- Робер де Монтескью, очаровательный и изысканный поэт, воспевавший Голубые гортензии, любил возбуждать удивление и любопытство своих почитателей, небрежно упоминая в разговоре "своего кузена д'Артаньяна".
- Д'Артаньян?
Никто из присутствующих и не представлял себе, чтобы самый знаменитый герой Александра Дюма мог когда-либо существовать на самом деле. Такое мнение существует до сих пор! Огромное количество изданий знаменитой трилогии о мушкетерах (переведенной на 94 языка!), не менее сотни фильмов на ее сюжет, не считая телеспектаклей, заставило забыть о том, что храбрый шевалье, прежде чем обрести бессмертие в романтической литературе, сначала принадлежал Истории.
Вместе с тем тот, кто создал ему посмертную славу, отнюдь не отрицает в «Трех мушкетерах» исторической реальности этого персонажа. Однако читатель, с нетерпением бросающийся вслед за молодым героем вперед по дороге в Париж, где того ожидают первые приключения, обычно не удосуживается пробежать глазами предисловие (впрочем, весьма краткое) этого увлекательного романа. Что же в нем сказано?
"Примерно год тому назад, занимаясь в королевской библиотеке разысканиями для моей истории Людовика XIV , я случайно напал на Воспоминания г-на д'Артаньяна, напечатанные - как большинство сочинений того времени, когда авторы, стремившиеся говорить правду, не хотели отправиться затем на более или менее длительный срок в Бастилию, - в Амстердаме, у Пьера Ружа. Заглавие соблазнило меня: я унес эти мемуары домой, разумеется, с позволения хранителя библиотеки, и жадно на них набросился".
В этом сочинении Дюма и его деятельный сотрудник Огюст Маке (которого впоследствии Эжен де Мирекур назвал негром, работающим под плеткой мулата) обнаружили описание приключений упомянутого мушкетера и трех его товарищей по оружию: Атоса, Портоса и Арамиса. Дюма посвятил долгое время поискам следов этих людей и, если верить ему на слово, обнаружил "рукопись in folio , помеченную Me -4772 или Ме-4773, не помним точно, и озаглавленную: "Воспоминания графа де Ла Фер о некоторых событиях, происшедших во Франции к концу царствования короля Людовика Х III и в начале царствования короля Людовика XIV "".
"Можно представить себе, - продолжает романист, - как велика была наша радость, когда, перелистывая эту рукопись, нашу последнюю надежду, мы обнаружили на двадцатой странице имя Атоса, на двадцать седьмой - имя Портоса, а на тридцать первой - имя Арамиса".
Подобная точность может показаться убедительной. На деле же «Воспоминания графа де Ла Фер» никогда не существовали кроме как в чересчур плодовитом воображении Дюма-отца. Регистрационные номера рукописи были приведены им исключительно для того, чтобы придать оттенок достоверности простой литературной мистификации в ее классическом виде. Что же касается цитируемых им Воспоминаний г-на д'Артаньяна, то они существуют в действительности. Читателю, желающему ознакомиться с ними, вовсе ни к чему сегодня обращаться к пожелтевшим страницам первого издания, вышедшего в 1700 году, поскольку с тех пор они многократно выходили в виде как роскошных, так и весьма скромных изданий, снабженных интересными примечаниями и гравюрами. Их автором был некто Гасьен Куртиль де Сандра, памфлетист, специализировавшийся на создании апокрифических мемуаров…
Дмитрий Савицкий: Кем же был, уже в Париже, настоящий д'Артаньян? Прежде всего, шпионом личного советника короля в период, последовавший после первой Фронды, практически главного министра Франции, кардинала Мазарини.
Д'Артаньян начинал в королевской Гвардии, которой он позже так же командовал. Людовик 14 чрезвычайно ценил его преданность и здесь история жизни реального д'Артаньяна и д'Артаньяна Дюма совпадает: король действительно поручил ему операцию по аресту генерального контролера финансов, всесильного Никола Фуке, владельца острова Бель Иль и великолепного шато Во-лё-Виконт, который по предположению Людовика 14го, готовил заговор, а главное, который был богаче короля!
Д'Артаньян арестовал Фуке в Нанте, в сентябре 1661 года; операция прошло успешно, что хуже: д'Артаньян был назначен тюремщиком министра финансов и целые четыре года стучал каблуками по каменным плитам Бастилии вместо того, чтобы соблазнять парижанок.
Но д'Артаньян – разбиватель сердец так же скорее миф. Он женился и женился видимо потому, что того требовали обычаи, нравы... Это раз. А во-вторых у женушки водились деньги. Через шесть жене он надоел, надоели и его любовницы (жена наняла для проверки сыщика) и она вояку бросила и ушла в монастырь. А д'Артаньян и не огорчился. Если его подружки и не были такими красавицами, как леди Винтер, у них у всех водились луидоры…
В 1667 году Людовик 14й решил сделать своего любимчика д'Артаньяна губернатором Лилля. К этому времени уже капитан мушкетеров, д'Артаньян подарку рад не был и правил городом скорее как солдат, чем как городская глава. Он был в постоянном конфликте с советом города Лилля и вскоре .. сбежал на войну. Было ему за пятьдесят, и где-то в Голландии уже отлили пулю, которая оказалась для него роковой…
Иван Толстой: Итальянский документальный фильм о классике итальянской литературы романисте Примо Леви представит Михаил Талалай.
Михаил Талалай: В эти дни на широкий итальянский экран вышел новый документальный фильм, « La strada di Levi », «Путь Леви».
Документальные фильмы – редкие гости в кинозалах, и чтобы привлечь широкую публику, естественно, должны рассказывать о каких-то важных для национальной цивилизации вещах.
И герой нового фильма – это итальянский классик, блестящий писатель Примо Леви, гордость итальянской литературы ушедшего века. И даже не он, а одна его книга: « La tregua ». Титул можно перевести двояко – «перемирие», или «передышка». Несколько лет тому назад этот роман вышел и на русском языке, с названием «Передышка».
Примо Леви родился в 19 году в Турине и там же в родном городе, в 87 году он покончил жизнь самоубийством, бросившись в лестничный пролет в собственном доме.
Писатель, поэт, публицист, в западной послевоенной культуре он занял важнейшее место. Английская газета « The Observer » недавно составила свой список ста лучших писателей всех времен и народов, список, конечно, условный. На первом месте – Сервантес, на 84-м – Примо Леви.
Будущий писатель в возрасте двадцать четыре лет был депортирован из-за еврейского происхождения в Освенцим, выжил, вернулся в родной Турин. Вскоре он написал книгу "Человек ли это?" названную в Италии «Книгой века». Она стала первой часть дилогии о чудовищном опыте выживания в лагерях». В 63 году вышло продолжение - книга "Передышка" - о том, что было после освобождения из Освенцима.
О смерти писателя в 1987 году до сих пор гадают, он не оставил никаких объяснений. Но полагают, что к этому трагическому жесту его подтолкнули и неизжитые кошмары концлагерей.
«Передышка» рассказывает об уникальной эпопее Примо Леви в конце войны. По освобождении Советской Армией он из нацистского лагеря попал в советский, в так называемый реабилитационный лагерь, по сути дела - пересыльный. Там бывших пленников фильтровали, выявляли перебежчиков, предателей родины, в общем, проводили сортировку. Иностранных граждан, если не подозревали в них шпионов, репатриировали. Таким образом, Примо Леви, молодой туринский инженер-химик, проделал домой странный путь – из Освенцима через Польшу, Советский Союз, Румынию, Венгрию – обратно в Турин. Впечатления от этого почти годовалого маршрута и стали основой его романа.
Спустя 60 лет два кинематографиста режиссер Давиде Феррарио, сценарист-литератор Марко Бельполити с книгой Примо Леви в руках проделали вновь этот путь. На афишах нового фильма «Путь Леви» так стоит: 60 лет, 6 тысяч километров, 10 границ.
«Передышка» - это книга о самом конце Второй мировой войны. Третий Рейх, нацистская империя, разбита. "Но война никогда не кончается", - говорят ее персонажи, и сам Леви писал книгу в 1963 году в разгар Холодной войны, Карибского кризиса и прочего. Для авторов нового документального фильма таким образом представилась возможность поразмышлять и о еще одной «передышке» истории, о конце Холодной войны и о погибшей Советской империи. Это и есть второй пласт фильма: персональная судьба Леви, его необычный маршрут теперь пролегает среди руин коммунистической державы – и для итальянцев, многие из которых жили мифами о Советском Союзе, эта часть весьма поучительна. Виды остановленных фабрик, заброшенных сельских угодий перемежаются с кадрами советской кинохроники с мускулистыми и веселыми рабочими и колхозниками. С кинохроникой чередуются интервью – с людьми недовольными новой «передышкой», обеспокоенными будущим, ностальгирующими по Советской империи. Самые курьезные беседы проходили в Белоруссии, где к итальянским кинематографистам был приставлен официальный цензор, проверявший благонамеренность высказываний белорусов. Абсурд ситуации заканчивается гротеском: строгий цербер по окончании работы итальянцев приглашает их домой и закатывает пир горой.
Украинская часть посвящена в основном Чернобылю. Хотя Примо Леви там не был, конечно, мимо этого драматического постсоветского пространства обойтись было трудно.
Конец первой части
Современный маршрут имел свои отличия: появились новые страны, новые границы. Леви скитался по Советскому Союзу, который он полагал Россией, хотя на современную территорию России литератор так и не ступил. Он и хотел понять именно русских, не отличая их от белорусов и украинцев. Понять их было непросто, для него становится ясным только то, что здесь живут люди, противоположные немцам.
Вот что он пишет: "Безобидные в мирное время и беспощадные на войне, русские сильны внутренней дисциплиной, основанной на единстве и любви друг к другу и к родине, а потому более крепкой, чем беспрекословная, бездумная дисциплина немцев. Живя среди них, легко понять, почему именно их дисциплина, а не дисциплина немцев одержала в конечном счете победу". В целом же Россия для бывшего пленника Освенцима - нечто доброе, но непонятное: даже наша кириллица наделяется эпитетом "таинственная"…
На основе книги десять лет тому назад вышел и художественный фильм. В нем роль автора-мемуариста мемуарах исполнял актер Джон Туртурро. Этот проект долго готовился известным итальянским режиссером Франческо Росси - сам Примо Леви, в последние годы жизни оказывал ему поддержку. Существование этой игровой кинокартины и ее прочный успех также, конечно, помогает широкому прокату нынешнего документального фильма.
Завершается фильм «Путь Леви» большим интервью с другим большим писателем – Марио Ригони-Стерном, о его книгах мы уже рассказывали.
Если Примо Леви выразил в итальянской литературе драму Холокоста, то драму итальянских солдат в российских степях выразил Ригони-Стерн. И тот и другой считаются совестью итальянской нации, «голосом» ее трагедии в середине прошлого века.
Иван Толстой: 31 января исполняется 70 лет одному из самых популярных современных композиторов, Филипу Глассу. И хотя Гласс – американец, его творчество тесно связано с европейской музыкальной традицией. Он учился в Париже, а премьеры многих его сочинений проходили в Лондоне, куда он регулярно наведывается со своим ансамблем. Музыковед Ефим Барбан неоднократно встречался с Филипом Глассом – ему слово.
Ефим Барбан: Филип Гласс известен, прежде всего, как один из создателей и столпов музыкального минимализма – направления современной музыки, которая строится как бесконечный повтор с минимальными изменениями одного-двух мотивов или фраз – как правило, мелодических или ритмических фигур – причем само их минимальное развитие происходит на фоне регулярной ритмической пульсации. Это сближает минималистскую музыку одновременно и с роком, и с этнической музыкой Востока и Африки. Именно эта ритмическая элементарность и создаваемый ею эффект гипнотического транса выделяют минимализм в некую промежуточную, пограничную музыкальную сферу, соединяющую серьезную музыку академической традиции с поп-музыкой.
Минимализм возник в Нью-Йорке в 60-е годы, в разгар молодежной контркультурной революции. Его зачинателями считают двух композиторов: Терри Райли и Ламонта Янга. Филип Гласс появился на минималистской арене позднее – на рубеже 60-70—х годов. Тем не менее, Райли и Янг так и остались не более чем историческими предтечами, в то время как Гласс стал олицетворением композиторского коммерческого успеха. Возможно, что успех Гласса во многом объясняется тем, что он создал и возглавил ансамбль для исполнения своей музыки. Благодаря обильному использованию синтезаторов и электроусилителей звучание этого ансамбля максимально приблизилось к звучанию поп и рок-групп. Сам Гласс – непременный участник своего ансамбля.
Филип Гласс – американец в третьем поколении – его дед и бабка - еврейские иммигранты из России. Композицию Гласс изучал в нью-йоркской Джульярдской музыкальной школе, а затем два года учился в Парижской консерватории у Нади Буланже. Там же, в Париже, он работал с выдающимся индийским ситаристом Рави Шанкаром. Фортуна улыбнулась Глассу в середине 70-х годов, когда минимализм стал частью музыкальной моды, и о нем заговорила критика. После постановки в парижской Комической опере оперы Гласса «Эйнштейн на пляже» дела 40-летнего тогда ветерана минимализма пошли в гору. Посыпались предложения от оперных театров всего мира – в том числе и от Английской национальной оперы, где прошло несколько европейских премьер его опер. Гласс становится модным оперным композитором, балансирующим на грани поп-культуры и привлекающим в оперные театры невиданную еще там публику.
Когда я встретился с Филипом Глассом в Лондоне после премьеры его оперы «Эхнатон», повествующей о египетском фараоне 14-го века до нашей эры, передо мной предстал среднего роста со всклокоченной шевелюрой человек, глядящий на мир печальными слегка на выкате глазами; изрядно измятый черный костюм, тихий вкрадчивый голос. Ничто в Глассе не напоминало ни преуспевающего композитора, ни поп-звезду, в нем не было ничего и от облика музыкального интеллектуала. Наш разговор начался с моей просьбы рассказать, в чем он видит достоинства выбранного им музыкального стиля.
Филипп Гласс: Сейчас в Америке и до некоторой степени в Европе молодые композиторы заинтересовались музыкой, сходной с моей собственной. В основе этой музыки лежит новая тональная концепция и связанное с ней использование полиритмических структур. Так что, несмотря на то, что я уже немолод, я оказался частью этого молодежного движения. У моей музыки широкая аудитория, и это одна из причин, почему молодые композиторы стали ей подражать. Это очень привлекает тех из них, кто хотел бы установить подлинную связь со своими слушателями, кто хотел бы создать музыку для широкой публики и завязать с ней диалог.
Ефим Барбан: Не кажется ли вам, что ваша музыка эстетически находится в зависимости от рока и поп-музыки, - спросил я Филипа Гласса.
Филипп Гласс: Не совсем. Некоторые их технические приемы я действительно использую. Например, в моем ансамбле широко применяется электроусиление. Я использую и популярные в рок-группах синтезаторы. Когда вы слушаете мою камерную музыку, она может поразить вас своей необычной громкостью. При записи моей музыки используется технология, широко применяемая при записи поп-музыки. У меня много друзей среди исполнителей поп-музыки, у нас много общих интересов. Я ведь, помимо прочего, и еще и исполнитель, поэтому мы всегда находим общие темы для обсуждения. Я хотел бы подчеркнуть широту и разнообразие аудитории моей музыки. Это люди всех возрастов – от 16 до 60 лет. И это невиданный диапазон. Моя публика принадлежит самым разным аудиториям: часть ее – слушатели джаза, часть – поп-музыки, есть и театральная публика, филармоническая публика. Но не следует причислять то, что я пишу к поп-музыке.
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Владимир Стасов. Его портрет представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Владимир Васильевич Стасов родился в 1824 году, а умер в 1906-м, в возрасте 82 лет: то есть он был человеком, абсолютно пережившим свою эпоху; можно было бы даже сказать – забывшим вовремя умереть, если б это не звучало так грубо. В новом времени он беспомощно заблудился и являл собой, пожалуй что, и жалкий пережиток архаических времен: сложился в эпоху разночинства с ее грубым «реализмом» (в смысле куда широчайшем, чем эстетический термин), а дожил до времени русского культурного ренессанса с его очень усложнившейся тематикой и методикой. Правда, у самого Стасова тоже был некий ренессанс: его канонизировали в сталинское время, особенно после войны, после ждановских докладов, когда превозносили за счет всего живого самый примитивный реализм, - и тут грубый, примитивный Стасов пришелся ко двору, был объявлен выдающимся русским художественным критиком. Он и сам иногда писал в манере, усвоенной позднесталинскими газетчиками: «Некоторые дворняжки пробовали тявкать…» В общем, Стасов – какой-то окарикатуренный Базаров. Чехов сказал о нем, что он способен пьянеть даже от помоев.
Это разночинство было у Стасова не прирожденным, а благо-, так сказать, приобретенным. Он сам родился во вполне культурной семье: его отец – знаменитый архитектор, тот самый Стасов. Он получил самое изысканное образование: не только знал все полагающиеся языки, но даже играл на рояле. Любимым его фортепианным, если можно так выразиться, жанром была игра в восемь рук. В этом вполне сказался гротескный гигантизм Стасова – между прочим, человека громадного роста и богатырской выправки. Мережковский назвал его: вулкан, извергающий вату.
Естественно, такого человека нельзя было не заметить, тем более что он писал чуть ли не во всех тогдашних русских и даже заграничных журналах. Стасов гремел – и даже физически. Мне он чем-то напоминает грубияна Кетчера, описанного Герценом в «Былом и Думах». Но, повторяю, происхождения Стасов был отнюдь не разночинского. Тем более следует помнить об интеллектуальной заразе, охватившей значительный временной отрезок 19-го века – не только русской, но общеевропейской. Имя этой заразе – позитивизм. Стасов – очень грубый позитивист, причем с русскими, уже прямо хамскими обертонами какого-то неподобного народничества. Позитивизм, очень просто говоря, - это Чернышевский, говоривший, что настоящее яблоко лучше нарисованного, потому что первое можно съесть. Вообще-то позитивизм – это научное если не мировоззрение, то метод, априорно исключающий какое-либо внеопытное знание. Но есть и хамский позитивизм, позитивизм черни, для которой печной горшок дороже Аполлона. Стасов, при всей его несомненной культурности, склонялся как раз к этому: известный комплекс кающегося дворянства, в его случае принявший форму эстетического опрощения.
Самое интересное, что вся эта стасовская бурная активность на ниве художественной критики (он писал о всех искусствах, включая музыку и архитектуру) была, смешно сказать, работой внештатной, в порядке платонической любви, а не специальной деятельности. По специальности Стасов был археолог, причем выдающийся, охвативший многообразнейшие области знания о древностях. У него масса специальных работ. Он писал об истории и техники русского кружева, об орнаментике армянских рукописей, о новгородских древностях, об истории русской гравюры и лубка. У него есть, например, работа «Дуга и пряничный конек». Чрезвычайный резонанс в научных кругах вызвала его работа 1868 года «Происхождение русских былин», где он доказывал заимствованный их характер из восточных источников, причем неполных или испорченных; это заимствование происходило в основном в эпоху татарщины. Работа многими уже тогда оспаривалась, и здесь не место судить о ее нынешней ценности, но интересно, что это деяние Стасова тщательно замалчивалось большевиками в эпоху борьбы с космополитизмом, пророком которой как раз и был объявлен Стасов.
Спрашивается: какой черт понес этого спеца на галеры литературной борьбы своего – и не только своего – времени? Исключительно бурный темперамент. И едва ли не единственное, что от него осталось, - название «могучая кучка», данное им группе русских композиторов; да и название, вызывающее какие-то слишком уж реалистические ассоциации.
Приведем пример эстетических суждений Стасова. Вот что он писал о Врубеле:
«Врубель уже много лет назад устроил себе страшную репутацию: репутацию художника, совершенно лишенного смысла и способного писать на своих холстах или фресках сюжеты, решительно ничего не имеющие общего с человеческим рассудком и вкусом. Ничто действительное, существующее в действительности, до него не касается: ему нужно и доступно только всё то, где нет уже ни единой черточки натуры, жизни, правдивости».
Статью о выставке новых русских художников (Рерих, Сомов, Бакст, Паоло Трубецкой) Стасов называет «Подворье прокаженных». А обругав Дега, Пюви де Шавана, Бонара, Уистлера, противопоставляет им настоящих французских художников: Мейсонье, Бастьен-Лепаж, Даньян-Бувере, Лермитт, Ролль, Рафаэлли, Беро, Дюэз, Фраппа, Фермен-Жирар, Жерве, Гене, Фриан. Вам что-нибудь говорят эти имена? Я встречал Мейсонье – да и то в книге академика Тарле о Наполеоне. Бастьен же Лепаж мне известен как любовник Марии Башкирцевой да еще автор картины «Деревенская любовь», которая не может не нравиться – как Есенин.
Как сказал однажды Набоков, средство, считавшееся панацеей, может оказаться полезным от геморроя. Так и Стасов попал однажды в мишень. В обширном коллективном сочинении «Х1Х век» ему принадлежит раздел об искусстве, где он назвал лучшим русским композитором – Даргомыжского. Музыковед Соломон Волков говорил мне, что лучшей русской оперой Шостакович считал «Каменный Гость» Даргомыжского и прямо называл его гением – что в устах Шостаковича было нечастым словом.
«Мы еще пошумим, старый дуб!» - говорил в повести Гайдара дядя-шпион своему на вид придурковатому напарнику. Или еще: «Ах, старый романтик, опять у него в руках роза!» - тогда как в руках была не роза, а бритвенный помазок.
Иван Толстой: В Польше в ближайшее время будет принято решение о внесении Дворца культуры и науки – самого высокого здания в Варшаве и всей стране - в список памятников архитектуры, охраняемых государством. Предложение сделать это поделило поляков, ведь дворец - это «подарок народов СССР Польше». Рассказывает Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий: Дар народов СССР – 230-ти метровый Дворец культуры и науки, построенный по проекту архитектора Льва Руднева и открытый в 1955 году как Дворец культуры и науки имени Иосифа Сталина, с самого начала вызывал неоднозначные эмоции у поляков.
Многие продолжали и продолжают считать это 42-х этажное здание символом советской доминации над Польшей и символом ненавистного советского режима . В коммунистические времена жители деревень, направляя властям письма с просьбой решить их проблемы, вместо адрес писали «Дворец культуры и науки», хотя ЦК партии и другие органы власти находились совершенно в других местах. Говорит начальник отдела маркетинга и рекламы дворца культуры и науки Мирослав Сежповский.
Мирослав Сежповский: Инициатором строительства этого здания был, несомненно, Сталин. Дело в том, что он и те, кто правил тогда в Кремле хотели, чтобы в центре Варшавы появился именно такой объект – объект народного характера.
Алексей Дзиковицкий: После падения коммунистического режима в Польше раздавались призывы снести Дворец, напоминающий своей архитектурой здание московского университета имени Ломоносова. Теперь этого нет и для многих варшавян, особенно для молодого поколения, это здание вовсе не ассоциируется со сталинским режимом. Говорит торговец бутербродами из расположенного неподалеку Дворца культуры и науки киоска.
Торговец: Снаружи это здание не выглядит современно – оно было построено много лет назад и имеет свой особенный старый стиль. И это нормально, мне кажется. На фоне современных знаний небоскребов из стекла и бетона, такое здание смотрится даже неплохо.
Алексей Дзиковицкий: По его словам, нынче Дворец культуры и науки вряд ли напоминает именно Сталина. Несмотря на то, что многие варшавяне с самого начала критиковали архитектуру Дворца культуры, называя его «тортом из мороженного» или «сном пьяного кондитера», со временем это здание с полезной площадью в 66 тысяч квадратных метров, стало символом Варшавы. В нем находятся театры, кинозалы, кафе, рестораны, спортивные секции, бассейн, офисы. В разные времена в Зале конгрессов Дворца культуры выступали такие известные исполнители, как Марлен Дитрих, Элла Фицджеральд и Ролинг Стоунз. Там же проходили и съезды Польской объединенной рабочей партии (ПОРП), в том числе и последний в 1990-м году, во время которого было объявлено о том, что эта структура прекратила свое существование. Между тем некоторое время назад в Польше заговорили о внесении дворца культуры и науки в список памятников, охраняемых государством. В конце минувшего года этот шаг стал реальным – воеводское бюро охраны памятников решило не допустить уничтожения оригинального внутреннего убранства Зала конгрессов, который было решено перестроить на музыкальный театр. Дело в том, что в этом случае из Зала конгрессов нужно было бы убрать, по крайней мере, 700 кресел – этого требуют стандарты ЕС, касающиеся ширины проходов между рядам и расстояния между креслами в такого рода помещениях.
После того, как была начата процедура внесения Дворца в список памятников, всяческие работы были там остановлены. Воевода – глава исполнительной власти – однако, вернул документы на повторное рассмотрение в бюро охраны памятников, заявив, что нужно еще раз пересмотреть все документы по этому вопросу из-за «необычайно дискуссии, которая разгорелась вокруг дворца».
Комитет архитектуры и урбанистки Польской академии наук распространило заявление, в котором говорится, что Дворец культуры и науки не имеет признаков, которые обосновывали бы снесение этого здания в список охраняемых законом объектов.
«Здание дворца в смысле его концепции противоречит архитектурному рационализму во всех его экономических, технических, эстетических и урбанистических аспектах», - отмечает комитет по архитектуре Академии наук.
С такими выводами согласен архитектор, профессор Варшавской политехнической академии Лех Клосевич.
Лех Клосевич: Из-за торговли, коммерческих причин люди начали строить высокие здания. Этажей становилось все больше дел того, чтобы максимально использовать территорию. Высотные здания сроились на относительно небольших кусочках земли. Дворец культуры и науки, в свою очередь, построен на огромном участке земли, по меньшей мере, полкилометра на полкилометра. Он имеет обширный партер. Это не небоскрёб в полном смысле этого слова. В 50-е годы минувшего столетия, когда строили дворец, никто в мире такие здания уже не строил. Так строили в начале 30-х годов в США. Вообще, здания просчитываются – вопрос не стоит так: нравится кому-то или нет, речь идет об экономической целесообразности. А здравым смыслом, здравыми экономическими расчетами никто при строительстве этого объекта не руководствовался. Это однозначно.
Алексей Дзиковицкий: Начальник отдела маркетинга и рекламы дворца культуры и науки Мирослав Сежповский, наоборот, уверен, что здание заслуживает того, чтобы стать памятником.
Мирослав Сежповский: Есть несколько причин, чтобы это сделать. Первая и самая главная – это единственный такой объект в Варшаве, в Польше и в этой части Европы. Единственный. Он имеет свой неповторимый колорит в архитектурном плане и в плане внутреннего убранства.
Алексей Дзиковицкий: Между тем главный архитектор Варшавы Михал Боровский считает, что Дворец культуры и науки нужно охранять, но не обязательно для этого вносить его в реестр архитектурных памятников.
Михал Боровский: Дворец культуры и науки является наиболее известным зданием Варшавы и, хотим мы этого или нет, стал также символом Варшавы. Оценивать архитектуру Дворца - это то же самое, что оценивать архитектуру Эйфелевой башни или египетских пирамид. Это очень трудно. Конечно, это здание своего времени – так строили в Москве еще до войны и сразу после войны. Можно сказать, что это элемент истории нашей страны, этого города. Хотим мы этого или нет, но Дворец культуры вписался в архитектуру столицы и стал частью Варшавы. Если вписать этот объект в реестр памятников, то это означает, во-первых, что польское государство берет на себя ответственность за него, а во-вторых, теперь нужно тогда и другие здания, построенные в 50-е годы, также назвать памятниками. Их, конечно, не нужно сносить, но и не обязательно вносить в список памятников.
Алексей Дзиковицкий: Профессор Клосевич, однако, считает, что сравнения главного архитектора Варшавы неуместны.
Лех Клосевич: Нельзя сравнивать дворец культуры с тем, с чем он не сравним. Например, кто-то пытается сравнить с Эйфелевой башней, но это совсем другое, совсем другой контекст. Башня была делом техники – вот мы можем построить такой высокий объект. Дворец можно сравнивать с аналогичными зданиями – небоскребами. А в этом смысле ничего нового дворец культуры в мировое строительство высотных зданий не внес – такие здания строили и раньше. Вообще, меня беспокоит, что это здание стало визитной карточкой Варшавы, потому что для меня это вовсе не так.
Алексей Дзиковицкий: Вопрос о том, вносить или не вносить Дворец культуры и науки в список архитектурных памятников оказался настолько серьезным и спорным, что публичные дискуссии по этому вопросу устраивались в самых солидных организациях, газетах, телепрограммах. Окончательное решение будет принято в ближайшем будущем руководителем бюро охраны памятников Варшавы. Однако каким бы оно ни было, рассчитывать на то, что споры вокруг Дворца сразу же улягутся вряд ли приходится.
Иван Толстой: В Голландии начался Год Мельниц. Ровно 600 лет назад в окрестностях города Алкмар была изобретена первая мельница для осушения земли. С тех пор мельница стала национальным символом. О мельнице в голландском культурном сознании рассказывает наш корреспондент Софья Корниенко.
Мельник Фред: Вот смотрите у Вас над головой красная линия. Это средний уровень моря. Каждый раз, когда я выхожу за порог, то вспоминаю, что нахожусь как бы под водой. Что бы я ни делал – смотрю ли я телевизор, ем ли бутерброд – я все время как бы под водой, хожу по морскому дну. Около трех с половиной метров ниже уровня моря.
Софья Корниенко: А что у Вас на ногах надето?
Мельник Фред: Обыкновенные башмаки из ивового дерева.
Софья Корниенко: А зовут Вас как?
Мельник Фред: Фред Áудеянс. Мне всего 45 лет. Я – мельник. Женат, трое детей, всего понемногу. А мельник я по доброй воле, волонтер.
Софья Корниенко: Я действительно стою на морском дне. Вокруг, насколько хватает глаз, - ровный зеленый горизонт густой травы, перечерченный геометрией полных воды канав. Вот где Пит Мондриан черпал свои узоры! Домов здесь почти нет. На зеркальной плоскости возвышаются, как и сотни лет назад, аккуратные мельницы в камышовых шубах. Камышом мельницы кроют, чтобы обеспечить им легкость на вязкой земле. Поэтому мельницы легко горят. Красиво и безумно, как изысканные фейерверки.
Мельник Фред: Трудности у меня были, перед тем, как я сюда въехал. Предыдущий мельник страдал плохим зрением и использовал слишком сильную лампу. Однажды он забыл ее погасить и начался пожар. Огонь быстро распространился на мебель, а уж все остальное само разгорелось.
Софья Корниенко: Как Вы стали мельником?
Мельник Фред: Я всегда увлекался мельницами. Был у меня дядя, Ян ван Эхмонд, 1893-го года рождения. Он еще застал их все, видел, как они вращались. Сотни мельниц. И во время наводнения 1916-го года он участвовал в спасательных работах. От этого дяди, пережившего все на свете, я и набрался энтузиазма.
Софья Корниенко: Когда-то здесь было море. Местность так и называется до сих пор – Схэрмейр, «внутреннее море». В начале 17го века, всего за один год, строитель мельниц, изобретатель Ян Андрианзоон по прозвищу «Лейхватер» («пустая вода») осушил море, превратив его в то, что по-голландски называется словом «полдер» - плодородный участок суши ниже уровня моря, окруженный дамбами. Без современных сверхмощных электрических и дизельных насосов голландцам веками удавалось отводить воду с полдеров (а сегодня эти территории составляют добрую четверть королевства) с помощью... мельниц. Голландская полдерная мельница ничего не производила. Она откачивала воду в обводный канал и спасала жизни. Поэтому мельница в голландском менталитете – инструмент выживания. Не даром большинство из них носило имя De Hoop , «Надежда». Это не коварный противник, как в «Дон Кихоте». Противник, объект завоеваний у голландцев один – море. В образе мельницы запечатлен, напротив, символ безопасности, постоянный мотив живописных медитаций. Мельницы украшают полотна большинства голландских художников. У Вайнанда Нуиена пугающие в своем великолепии, у Яна ван Гойена дымчатые, прозрачные, у Майндерта Хоббемы буржуазно-уютные, с лебедями, у Йохана Йонгкинда веселые, романтично-карикатурные, у Паула Габриеэля темные, как иллюстрации к старинным сказкам, у Йохана Хендрика Вайсербруха минималистичные, у Хуго Ландхеера наивно-лубочные, у Якоба Мариса индустриально-импрессионистские, у Яна Слаутерса и раннего Мондриана красные, зардевшиеся, у Рембрандта домашние, набросочные. И даже современник Сервантеса, поклонник рыцарского романа, амстердамский драматург Гербранд Адрианс Бредеро в своей знаменитой комедии 1613 года «Шутка про мельника» сделал мельницу символом надежды на лучшее. ’ t Kan verkeren («Все может обернуться») – говорит обманутая жена распутному мельнику в пьесе, мысленно повторяя движение вращающейся мельницы. Фраза стала крылатой. На мемориальной доске в честь 400-летия драматурга написано: «Г.А.Бредеро.1585 -16 марта 1985. Все может обернуться». Как известно, талант Бредеро питал прежде всего народный фольклор, средневековый народный фарс. «Как художник, я следую правилу живописцев, которое гласит, что лучшим художником является тот, кто всего ближе подходит к жизни», говорил Бредеро. Что же мельница для моего собеседника? Символ чего?
Мельник Фред: Дайте подумать... Просто я очарован стихией, переменой погоды, а мельницы связаны со стихией. Я живу на воздухе. А воздух, ветер – неуловим. Его не поймаешь! Это сила, источник энергии. Задача только в том, чтобы опередить перемену погоды, предугадать, перехитрить ветер. Вот где мастерство!
Вот у меня под ногами – архимедов поршень. 1 метр 85 сантиметров в ширину, четыре с половиной метра в дину. Чтобы этот поршень смог перекачивать воду на уровень на полтора метра выше, нужен ветер.
Внутри каждой мельницы – жилье для мельника. Мельник обязан был жить на мельнице, потому что ветер – вещь непредсказуемая. И как только появлялся ветер, надо было не теряя времени хватать его за хвост. Иногда ветер дул 48, или даже 72 часа подряд, поэтому выгодно было иметь работника всегда на месте. Жилье на мельнице было бесплатное, плюс торф для отопления, свечи. Жалование мельникам почти не платили, так, какие-то 80-100 гульденов в год. Так что им приходилось наниматься работниками к крестьянам, продавать овощи со своего огорода, в общем, всегда дополнительно подрабатывать. Период тяжелой работы на мельнице приходился, как правило, на зимнее, темное время. Северное Море здесь рядом, 20 километров. В хорошую погоду, как сейчас, мельницы не использовались. На мельницах работали только в плохую погоду. Так что мельникам приходилось в темноте, на холоде работать. Ведь мельника – она как малый ребенок, она не знает, когда ветер подует. Мельник должен уметь предсказывать погоду и использовать ее.
Софья Корниенко: Раньше мельниц здесь было больше четырехсот. Теперь осталось 15. В каждой живет семья волонтеров, все свободное время отдающая уходу за мельницей.
Мельник Фред: Интерьер – угловатый, мало прямых линий. Внутри мельницы всегда довольно темно. На втором этаже мы устроили две спальни, но окна нам там запрещено прорубать – исторический монумент! Мебель здесь покупную не протащишь. Двери по 70 сантиметров! Да и комнаты с мебелью становятся и вовсе тесными. В этом смысле мы ограничены. Но мы выходим из положения – используем старые встроенные кровати. Раньше мельник там спал, а у нас там сервиз стоит. Компьютер в такой спальной нише стоит. Так что если мне надо посмотреть по интернету свой счет в банке, например, то я открываю двери встроенной кровати и готово! Так что если постараться, можно все старинное сберечь и по-новому применить. А если еще и покрасить стены в старинные цвета... Теплые, темные цвета. Кроваво-красный, темно-зеленый, темно-синий, имбирный, горчичный. Красота!
Я живу внутри королевского архитектурного монумента, поэтому меня неизбежно рассматривают, как экспонат. Моя мельница стоит у дороги. Часто заглядывают в окна. Ну что ж, это ведь был мой личный выбор.
Софья Корниенко: То есть Вы в своем роде эксгибиционист?
Мельник Фред: Нет.
Софья Корниенко: Но, как и всякий мельник, женаты на мельнице?
Мельник Фред: Я думаю, что если найдет коса на камень, и жена скажет: «ухожу от тебя», то я здесь останусь. На мельнице.
Софья Корниенко: «Мельница всегда должна вращаться», сказал мне на прощание Фред.
