Музыкальные театры Москвы, как один, принялись переделывать классику, не пугайтесь — просто заменять старые версии великих опер новыми. Сперва Большой театр показал «Евгения Онегина» в постановке Дмитрия Чернякова, затем «Бориса Годунова» в режиссуре Александра Сокурова, а теперь музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко представил на суд зрителей «Онегина» в версии Александра Тителя и дирижера Феликса Коробова.
Сценография Давида Боровского
Это красивый спектакль, что неудивительно. Сценография принадлежит Давиду Боровскому, после его смерти Александр Боровский реализовал постановочные идеи отца. Декорации Давида Боровского всегда были строги, лаконичны, очень функциональны и образны. В новом «Онегине» они обращены к памяти о спектакле Станиславского, поставленном в 1922 году. Поначалу видим черный кабинет, белые колонны диагональю режут пространство сцены. Перед дуэлью Онегина и Ленского они, благодаря какому-то хитроумному устройству, повернутся к нам черной стороной. Второй элемент декорации — мостки, так называется конструкция, которая висит над сценой, обычно к ней крепятся софиты и она зрителю незаметна, но тут время от времени опускается и играет роль то мостика, то балкона, то вешалки в гардеробной, то люстры. Спектакль одет в черно-белые или осенние тона — темно-зеленые или светлого шоколада. Здесь времена года сменяют друг друга с той же скоростью, с какой описана их смена в поэме Пушкина. Вот сцена устлана кленовыми желтыми листьями, их заметают хористки, они же крестьянки, а сверху уже сыплет снежок, и катит за собой санки с большой собакой (чем не Жучка?) дворовый мальчик. Еще в спектакль введены безмолвные персонажи, называется «белая пантомима», автор Игорь Ясулович. Занавес открыт и публика, войдя в зал, сразу видит декорацию и четыре фигуры: Онегина, Ленского, Ольги и Татьяны. Они расставлены возле колонн и сначала кажутся большими, в человеческий рост, куклами. На самом деле, это живые люди, в белых платьях, с набеленными лицами. Таких мимов часто встречаешь на европейских площадях, они зарабатывают на пропитание, долгими часами изображая бездвижные статуи. А в России обряжаются в исторические костюмы и за деньги фотографируются с туристами. В своеобразном прологе к спектаклю фигуры оживают, прохаживаются по сцене, мимически разыгрывают сцену дуэли. Боливар они используют для сбора денег, он весьма вместителен. Из ХХI века они с любопытством наблюдают дела давно ушедших дней.
Традиция и новаторство
Никаких актуальных или нарочитых решений режиссер предлагать не стал, он очень подробно разобрал с артистами их роли, характеры и мотивы поступков. Александр Титель сделал то, чего я очень долго ждала от оперной режиссуры. Он соединил традицию и новаторство. Традиция — в том, чтобы не перечить ни эпохе, в которой разворачивается действие, ни поэме Пушкина, ни музыке Чайковского, в том, чтобы не навязывать великим авторам ничего чужеродного. Новаторство — в самих актерах, они очень молоды, нервны, пластически подвижны, и переживают историю героев, как свою собственную. Взять Ольгу, нет, она не ребенок, каким ее воспринимают старшие, она хороша собой, резва, чрезвычайно кокетлива, легкомысленна и знает себе цену.
Роль ребенка Ольге Елены Максимовой выгодна. К примеру, она позволяет уклоняться от объяснений Ленского, сделать вид, что не понимает, о чем это он, болтать про детство и леденцы. И согласитесь, как можно винить неразумное дитя в том, что оно танцует, с кем танцуется. Ну, хоть с Онегиным на глазах Ленского. Вот Ленский и впрямь совсем ребенок, он увлечен Ольгой так, что просто захлебывается любовью. Татьяна — угловатая, диковатая, порывистая. Невольно занимаешь сторону Онегина, когда он наставляет барышню учиться властвовать собой. Сам над собой он пока властен, и за Ольгой на балу ухаживает демонстративно, вызывающе, в пику сбежавшей от него Татьяне и светской толпе, активно обсуждающей его роман. И в то же время, кружит голову Ольге, упиваясь мужским превосходством над соперником. Пары мчатся по сцене в танце, мечется по замкнутому кругу Ленский. Все плывет перед глазами, качается и физически ощутимо состояние несчастного, теряющего равновесие, мальчика.
Трагической кульминацией спектакля становится едва ли не самая беззаботная его часть, а именно явление месье Трике с его, чуть было не сказала «птичками», с его куплетами. Дело тут не в исполнителе партии Вячеславе Осипове, а в режиссуре. Она указывает: внимание общества приковано к стареющей, влюбленной в собственный голос, заезжей знаменитости, им дела нет до смятения молоденького поэта. Куда ему с его пением взахлеб, с его рвущимся от переизбытка чувств голосом, до мастеровитой кантилены Трике.
Как трудно властвовать собою
В этом спектакле все важные признания люди делают так, будто разговаривают сами с собой. Неумение выслушать другого тогда, когда ему это очень нужно, нежелание понять, что с ним происходит, и ведет героев к трагической развязке. Сначала Ленский поет «я люблю вас, Ольга» с завязанными глазами — его игривая возлюбленная развлекается «жмурками», и он, к счастью, лишен возможности видеть ее реакцию. Ольга не слушает и не слышит признаний Ленского. Встреча Онегина и Татьяны происходит во дворе, где на веревках сохнет белье. Можно прочесть, как метафору: листочек бумаги с письмом Татьяны разрастается до размеров простынь. Татьяна прячется за ними от Онегина, и все нравоучения он изрекает, не глядя на ту, кому они адресованы. В пустоту канут и слова Гремина о любви к жене. Он делится своим чувством с Онегиным, но тот поглощен Татьяной. Как легко ему было наставлять других, как трудно оказалось властвовать собою. Обычно в опере финал (знаменитое онегинское «Позор, тоска, о жалкий жребий мой»), следует из содержания второго акта, из того, что Евгений отвергнут Татьяной. Здесь — иначе. Крылатка Ленского, сброшенная им во время дуэли, остается лежать на авансцене почти весь второй акт. Онегин падает на колени, Татьяна на минуту останавливается... И выстраивается диагональ: Ленский (вернее, память о нем) — Онегин — Татьяна. Выходит, как и должно быть, что позор — не минутная слабость отвергнутого возлюбленного, а то ощущение, с которым Онегин живет давно, с тех самых пор, как убил ни в чем не повинного беспомощного мальчика и своего друга.
Ленский Алексея Долгова
Артисты, занятые в спектакле, кроме Вячеслава Осипова, очень молоды, и не все одинаково легко справляются с ролями. Голос Натальи Петрожицкой — Татьяны — кажется не слишком сильным и текста часто не разобрать. Илья Павлов (Онегин) сильнее как вокалист, чем как драматический артист, хотя и задача, стоящая перед исполнителем этой партии, сложна. Надо найти психологическое оправдание тому, что совершает Онегин, причем, оправдание, понятное современному человеку. А это почти невозможно, если только не представить Онегина законченным эгоистом и подлецом, но такому варианту окажет серьезное сопротивление музыка. Зато Алексей Долгов выше всяких похвал. Его пение искренне, а его Ленский — наивный и самолюбивый, нервный и нежный, из тех, ужасно узнаваемых мальчиков, которые видят в измене возлюбленной измену всего мира.
