16 мая, ровно через 40 лет после того, как в списках по рукам двинулось обращение Александра Солженицына к съезду писателей, в московском Доме Русского Зарубежья состоялось вручение премии Фонда Солженицына. Вообще-то Фонд занимается помощью бывшим заключенным — только в прошлом году материальное вспомоществование получили 2 тысячи 660 человек.
Что до идеи литературной награды, то она, по словам Натальи Дмитриевны Солженицыной, появилась у ее супруга аж в 1978 году. Тогда Александр Солженицын написал: «Не пропустим достойных, не наградим пустых». Премия вручается уже в десятый раз, «пустых» ею, действительно, не награждали, достойных еще много. В этом году жюри назвало имена двух лауреатов — филолога Сергея Георгиевича Бочарова и лингвиста Андрея Анатольевича Зализняка. Наталья Дмитриевна Солженицына назвала такой выбор «похвалой филологии». Член жюри Валентин Непомнящий, видимо, вспомнив «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского, засмеялся, а его коллега Людмила Сараскина предложила иное определение — «Апология филологии».
«Посмотри у Зализняка»
Напомню, что, по традиции, вручение сопровождается литературными докладами о лауреатах. Обычно с ними выступают члены жюри, но в этот раз к ним присоединился заведующий кафедрой математической логики и теоpии aлгоpитмов Мехaнико-мaтемaтического фaкультетa МГУ Владимир Андреевич Успенский. Премию Зализняку дали по совокупности заслуг. Владимир Успенский считает, что достижения Зализняка могут претендовать на самые высокие награды мира в каждой области отдельно: «Исследования Зализняка в этой области начались с русско-французского словаря, вышедшего в 1961 году. Словарь предназначался для франкоязычного пользователя. Русский язык флективен, и это ставит перед составителем рассчитанного на иностранца словаря непростую задачу. Надлежит: либо включить в русскую часть словаря все формы слова, что едва ли возможно практически, либо сопроводить словарь правилами русского словоизменения, что и сделал Зализняк. Он приложил к словарю свой первый шедевр — "Краткий очерк русского словоизменения", то есть склонения и спряжения. Зализняк исследовал основные схемы, по которым происходит русское словоизменение, придумал удобную индексацию этих схем, снабдил каждое словарное слово соответствующим индексом. Этот очерк затем помещался во многих русско-иностранных словарях. А из наработок, относящихся к склонению, родилась знаменитая монография 1967 года "Русское именное словоизменение", вошедшее в золотой фонд русской и мировой лингвистики. Весной 1965 года мне довелось услышать такой вопрос: "А что, до Зализняка не знали как склоняют русские слова?" Знали, конечно. Но знали на уровне использования языка его носителем, а не на уровне лингвистического описания. Полностью русское склонение было описано впервые именно Зализняком. Впервые было дано исчерпывающее описание, не использующее слов "и так далее", "и тому подобное", многоточий и других апелляций к аналогии. Параллельно шла титаническая работа над созданием "Грамматического словаря русского языка", словаря, дающего для каждого, из более чем стотысячного списка, русского слова все его формы. Работа продолжалась 13 лет, и увенчалась выходом первого издания словаря. Он сделался необходимым не только лингвистам, но и всем, пользующимся русским языком. В 2003 году вышло его четвертое издание. Сегодня пейзаж русистики немыслим без этого словаря. "Посмотри у Зализняка" стало такой же формулой, как "посмотри у Даля"».
Расшифровка грамот
Далее Владимир Успенский перешел к заслугам Андрея Зализняка в расшифровке древних текстов: «Первое. Некоторые грамоты он прочел впервые, а для некоторых окончательно определил их правильный смысл. И вот это определение правильного смысла иногда имело важные последствия. Вот, в несколько вольном пересказе, два примера. Фраза "посылаю щуку и клещи" давала основание для далеко идущих выводов о развитии кузнечного дела на Новгородчине, и даже о близости рыбной и кузнечной слобод. А оказалось: "щуку и лещей". Фраза "двери кельи" так и понималась, а оказалось — "двери целы". Тем самым было доказано, что в языке древних новгородцев не было, так называемой, "второй палатализации", наличие каковой в нем считалось аксиомой.
Второе. Когда предшественники Зализняка встречали затруднение в осмыслении той или иной грамоты, они обычно объявляли писца неграмотным или считали, что он здесь описался, заменяли одну букву другой. Зализняк же исходил из странной презумпции орфографической правильности текста. И все сошлось.
Третье. Изучив тот живой, бытовой язык, на котором писали берестяные грамоты, Зализняк установил, что в древнерусском языке существовало два основных диалекта — северо-западный, на котором и говорили новгородцы, и юго-центро-восточный.
Четвертое. Согласно широко распространенному мнению, различные языки и диалекты, и уж заведомо восточнославянские языки и диалекты, образуются путем дивергенции, то есть расхождения, расщепления из некоторого исходного языка или диалекта. А где-то там, в начале, в древности, вообще какой-то праязык. Зализняк открыл, что современный русский язык, на котором мы все говорим, возник в результате обратного процесса: он возник путем конвергенции, то есть схождения северо-западного диалекта и юго-центро-восточного, которые в древности были различны.
Пятое. Археологи датируют грамоты на основе глубины залегания тех пластов, откуда они были выкопаны. Это, так называемое, стратиграфическое датирование. Зализняк же создал метод, так называемого, нестратиграфического датирования. Для этого ему пришлось заняться анализом графических особенностей грамот. На основе этого анализа Зализняк и предложил свой метод датировки, основанный исключительно на внутренних особенностях грамоты, не предполагающий какой-либо апелляции к ее археологической истории. Мне это напоминает то, как искусствоведы датируют древнюю вазу по ее орнаменту.
Шестое. В 2000-м году, в Новгороде, была откопана деревянная книга первой четверти XI века, так называемый, Новгородский кодекс. Книга состояла из трех дощечек с восковым покрытием и текстом, процарапанным по воску. Текст на воске читался сравнительно легко. Но были и тексты, нацарапанные на дереве. Причем, тексты двух видов: одни были нацарапаны на тех участках дерева, которые никогда не были покрыты воском, а другие тексты — слабые следы оставшиеся от того, что царапалось на воске. Писало пронзало воск насквозь, и оставляло следы на деревянной подложке. Тексты на дереве обоих сортов читались с огромным трудом. К тому же, в течение десятилетий тексты на дереве наслаивались друг на друга. Требовалось поистине сверхчеловеческое искусство, чтобы в паутине царапин увидеть осмысленный текст. Зализняк увидел и прочел эти скрытые тексты. Сама догадка, что воск пронзался писалом насквозь, что от этого на деревянной подложке должны были остаться едва заметные царапины, что эти царапины, при тщательном изучении, допускают прочтение, сама эта догадка представляет собой отдельное, совершенно замечательное достижение. Одним дано попадать в цели, в которые не могут попасть остальные, другим дано видеть цели, которые не видят остальные».
«Слово о полку Игореве»
Исследование «Слова о полку Игореве» Владимир Успенский считает последней точкой в давнем споре о подлинности текста: «Зализняк доказал его подлинность, при том понимании слова «доказал», какое вообще возможно в филологии. Доказательство опирается на раскрытие тончайших закономерностей древнерусского языка. Гипотетический фальсификатор должен был бы обладать немыслимыми качествами, а именно, знать эти закономерности, иные из коих были обнаружены совсем недавно, знать и скрывать свое знание от современников. Лет сорок назад я спросил Андрея Анатольевича, что он думает о подлинности "Слова". Он отослал меня к случившемуся рядом Юрию Михайловичу Лотману и моему брату, Борису Андреевичу Успенскому. "Разумеется, подлинные", — ответил Лотман. "Разумеется, подделка", — ответил мой брат. Сам же Зализняк от ответа тогда уклонился. Вот теперь ответил. Скажу еще, что если бы Зализняк с такой же убедительностью доказал поддельность "Слова", это было бы не меньшим достижением».
Итог
Как настоящий математик, пометив все характеристики научной деятельности Андрея Зализняка цифрами, Владимир Успенский перешел к обобщениям: «Абсолютнейшее владение фактическим материалом, безупречность логического анализа, небывалая для гуманитарных сочинений ясность изложения. Небывалая для гуманитарных сочинений аргументированность изложения. Уникальный сплав теории и практики. Практическая задача по созданию удобного в пользовании русско-французского словаря стимулировала теоретическое исследование русского словоизменения. А исследование это привело к уточнению базовых лингвистических понятий. При этом было открыто, что слова типа «сани» и «ножницы» — суть слова особого, четвертого рода, а отнюдь не слова, употребляемые только во множественном числе, как всегда считалось.
Шестая черта. Способность к обозрению колоссальных объемов текста с целью обнаружения закономерностей. Здесь потребовалась начитанность, которую можно приобрести лишь при тщательном знакомстве с огромным количеством древнерусских и древнеславянских источников.
Седьмая черта. Живое ощущение единства знания, отсутствие сектантского его разделения по ведомственным полочкам. Как разъяснил мне недавно Валентин Лаврентьевич Янин, единство истории и филологии, характерное для энциклопедизма XVIII века, уже в XIX веке было в значительной мере утрачено, оставшись лишь в названии историко-филологических факультетов. Своим исследованием берестяных грамот и других древних тестов Зализняк возрождает это единство. Наряду с этим, в монографии "Русское именное словоизменение" можно встретить математическую теорему об устройстве ударения в русском языке. Зализняк внес решающий вклад и в проведение традиционных олимпиад по языковедению и математике. Он явился, в частности, основателем нового, приближенного к математике, жанра лингвистической задачи.
Восьмая черта. Единственный тезис — установление истины. С этим связано и тщательнейшее рассмотрение аргументов, выдвигаемых оппонентом.
И кое-что еще, уже не относящееся, пожалуй, к научному творчеству. Зализняк — блестящий лектор. Неизменным успехом пользуются его лекционные курсы санскрита, древнеперсидского, арабского и других языков. В амфитеатре Московского университета, рассчитанного на сотню слушателей, на ежегодной, традиционной лекции Зализняка об итогах новгородских раскопок, каждый раз не хватает сидячих мест. И последнее.
Надо отметить, иногда даже, на мой взгляд, чрезмерную скромность Андрея Анатольевича. 70 лет назад Пастернак высказал такой комплимент современному ему литератору: "Вы могли бы в гораздо большей степени навязать себя эпохе". Зализняк не навязывает себя эпохе, скорее уж, эпоха навязывает ему себя».
Патриот лингвистики
Появившись на трибуне после всех славословий, Андрей Зализняк вынужден был оправдываться. Сначала шутил, потом тон изменился: «Эта награда вызывает у меня не только одни приятные чувства, но и большое смущение. А после того, что я сегодня наслушался, я чувствую себя несколько подавленным. Моя самая прочная и долговременная дружеская компания сложилась в школе. Теперь мне ясно, насколько едины мы были в своем внутреннем убеждении, что высокие чины и почести это нечто несовместимое с нашими юношескими идеалами, с нашим самоуважением и уважением друг к другу. Разумеется, эпоха была виновата в том, что у нас сложилось ясное сознание: вознесенные к официальной славе, все или почти все, получили ее кривыми путями и не по заслугам. Мы понимали так: если лауреат Сталинской премии, то почти наверняка — угодливая бездарность, если академик, то нужны какие-то совершенно исключительные свидетельства, чтобы поверить, что не дутая величина и не проходимец. А между тем, наше восприятие российского мира не было пессимистическим. Мы ощущали так: наряду с насквозь фальшивой официальной иерархией существует подпольный "гамбургский счет", существуют гонимые художники, которые, кончено, лучше официальных. И для того, чтобы что-то заслужить по гамбургскому счету, нужен только истинный талант. Угодливость и пронырство не требуются. Разумеется, материальные успехи определялись официальной иерархией, а не подпольной. Но мы же, в соответствии с духом эпохи, смотрели свысока на материальную сторону жизни. Западная формула — "если ты умный, почему же ты бедный? " — была для нас очевидным свидетельством убогости такого рода мышления. Ныне нам приходится расставаться с этим советским идеализмом. Для молодого поколения большой проблемы тут нет, но нашему поколению полностью уже не перестроиться.
Теперь я хотел бы сказать еще несколько слово о книге про "Слово о полку Игореве". Мне иногда говорят про него, что это патриотическое сочинение. В устах одних это похвала, в устах других — насмешка. И те, и другие нередко называют меня сторонником или даже защитником подлинности "Слова о полку Игореве". Я это решительно отрицаю. Полагаю, что во мне есть некоторый патриотизм, но, скорее всего, такого рода, который тем, кто особенно много говорит о патриотизме, не очень понравился бы. Мой опыт привел меня к убеждению, что если книга по такому горячему вопросу как происхождение "Слова о полку Игореве" пишется из патриотических побуждений, то ее выводы на настоящих весах, уже по одной этой причине, весят меньше, чем хотелось бы. Все аргументы не абсолютны. Так что, если у исследователя имеется сильный глубинный стимул тянуть в определенную сторону, то специфика дела, увы, легко позволяет эту тягу реализовать. А именно, позволяет находить все новые и новые аргументы в нужную пользу, незаметно для себя самого раздувать значимость этих аргументов, и минимизировать значимость аргументов противоположной стороны. В деле о "Слове о полку Игореве", к сожалению, львиная доля аргументации пронизана именно такими стремлениями. Тем, у кого на знамени патриотизм нужно, чтобы произведение было подлинным, тем, кто убежден в безусловной и всегдашней российской отсталости, нужно, чтобы было поддельным. Скажу то, чему мои оппоненты, равно как и часть соглашающихся, скорее всего, не поверят. Действительным мотивом, побудившим меня ввязаться в это трудное и запутанное дело, был отнюдь не патриотизм. У меня нет чувства, что я был бы как-то особенно доволен оттого, что "Слово о полку Игореве" написано в XII веке или огорчен оттого, что в XVIII-м. Если и был чем-то недоволен и огорчен, то совсем другим. Ощущением слабости и второсортности нашей лингвистической науки, если она за столько времени не может поставить обоснованный диагноз лежащему перед нами тексту».
Сцилла и Харибда
Таким образом, Андрей Зализняк рекомендовал себя, в первую очередь, как патриот своей науки — лингвистики: «Попытка раскопать истину из-под груды противоречивых суждений в вопросе о "Слове о полку Игореве" была, также, в значительной мере связана с более общими размышлениями о соотношении истины и предположения в гуманитарных науках. Размышлениями, порожденными, в частности, моим участием в критическом обсуждении, так называемой, «новой хронологии» Фоменко, провозглашающей поддельность едва ли не большинства источников, на которые опирается наше знание всемирной истории.
Теперь немножко о другом. Все мы понимаем, что в стране происходит великое моральное брожение. На Волоколамском шоссе, где годами нависали над людьми гигантские лозунги "Слава КПСС!" и "Победа коммунизма неизбежна!", недавно на рекламном щите можно было видеть исполненную столь же громадными буквами надпись: "Все можно купить!" Столь прицельного залпа по традиционным для России моральным ценностям я не встречал даже в самых циничных рекламах. Вот Сцилла и Харибда, между которыми приходится искать себе моральную дорогу нынешнему российскому человеку. Моральных, этических, интеллектуальных проблем здесь целый клубок, но по характеру моих занятий мне из них ближе всего тот аспект, который касается отношения к знанию. Вместе с яростно внушаемой нынешней рекламой агрессивно гедонистической идеи «возьми от жизни все», у множества людей, прежде всего, молодежи, произошел также и заметный сдвиг в отношении к знанию и к истине. Всю жизнь, начиная с двадцатипятилетнего возраста, с одним, не очень большим перерывом, я, в той или иной мере, имел дело со студентами. И это общение всегда было окрашено большим удовлетворением. Наблюдая сейчас за работой довольно многочисленных лингвистов, которых я в разное время видел перед собой на студенческой скамье, я чувствую, что их отношение к науке и способ действия в науке мне нравятся. И студенты, с которыми я имею дело теперь, по моему ощущению, относятся к этому делу с ничуть не меньшей отдачей и энтузиазмом, чем прежние. Но за пределами этой, близкой мне сферы я, к сожалению, ощущаю распространение взглядов и реакций, которые означают снижение в общественном сознании ценностей науки вообще, и гуманитарных наук, в особенности. Разумеется, в отношении гуманитарных наук губительную роль играла установка советской власти на прямую постановку этих наук на службу политической пропаганде.
Результат — неверие и насмешка над официальными философами, официальными историками, официальными литературоведами. Теперь убедить общество, что в этих науках бывают выводы, не продиктованные власть предержащими или не подлаженными под их интересы, действительно, очень трудно. И, напротив, все время появляющиеся то тут, то там сенсационные заявления о том, что полностью ниспровергнуто то или иное, считающееся общепризнанным, утверждение некоторой гуманитарной науки (чаще всего — истории), подхватывается очень охотно. Психологической основой здесь служит мстительное удовлетворение в отношении всех лжецов и конъюнктурщиков, которые так долго навязывали нам свои заказные теории. И надо ли говорить, сколь мало в этой ситуации люди склонны проверять эти сенсации логикой и здравым смыслом. Мне хотелось бы высказаться здесь в защиту двух простейших идей, которые прежде считались очевидными и просто банальными, а теперь звучат очень немодно.
Первое: истина существует, и целью науки является ее поиск. Второе: в любом обсуждаемом вопросе профессионал, в нормальном случае, более прав, чем дилетант.
Им противостоят положения гораздо более модные. Истины не существует, существует лишь множество мнений. Или, говоря языком постмодернизма, множество текстов. По любому вопросу ничье мнение не весит больше, чем мнение кого-то иного. Девочка-пятиклассница имеет мнение, что Дарвин не прав, и хороший тон состоит в том, чтобы подавать этот факт как серьезный вызов биологической науке. Это поветрие характерно не только для России, но и для западного мира. Но в России оно заметно усилено ситуацией постсоветского идеологического вакуума. Источники этих ныне модных положений ясны. Действительно, существуют аспекты мироустройства, где истина скрыта и, быть может, недостижима. Действительно, бывают случаи, когда непрофессионал бывает прав, а все профессионалы заблуждаются. Капитальный сдвиг состоит в том, что эти ситуации воспринимаются не как редкие и исключительные, каковыми они в действительности являются, а как всеобщие и обычные. И огромной силы стимулом к принятию верования в них служит их психологическая выгодность. Если все мнения равноправны, то я могу сесть и немедленно отправить и мое мнение в интернет, не затрудняясь многолетним учением и трудоемким знакомством с тем, что уже знают по этому поводу те, кто посвятил этому долгие годы исследований. Психологическая выгода здесь не только для пишущего, но также для значительной части читающих. Это освобождает их от ощущения собственной недостаточной образованности. От признания того, что не существует истины в некоем глубоком, философском вопросе совершается переход к тому, что не существует истины ни в чем. И вот мы читаем, например, что никогда не было Ивана Грозного, или что Батый это Иван Калита. И, что много страшнее, прискорбно большое количество людей принимает подобные новости охотно. А нынешние средства массовой информации, увы, оказываются первыми союзниками в распространении подобной дилетантской чепухи. Я не испытываю особого оптимизма относительно того, что вектор этого движения каким-то образом переменится и положение само собой исправится. По видимому те, кто осознают ценность истины, разлагающую силу дилетантства и шарлатанства и пытаются этой силе сопротивляться, будут и дальше оказываться в трудном положении плывущих против течения. Надежда на то, что всегда будут находиться и те, кто все-таки будет это делать».
Единственное утверждение, с которым хотелось бы не то, что поспорить, но уточнить: о превосходстве профессионала над дилетантом. Зализняк опирается на опыт своей профессии, которую хотя бы трудности изучения языков оберегают от проходимцев. Этим лингвистика ближе к естественным наукам: к физике, химии. Но ведь есть такие дисциплины, в которых открыто продаются не только дипломы, но кандидатские и докторские степени (см., например) — соответственно, лишается смысла само понятие «профессионал».
Жаль, что меня ограничивает время, иначе я предоставила бы слово всем, кто выступал в тот день в Доме русского зарубежья, кто чествовал не только Андрея Зализняка, но и ничуть не менее достойного Сергея Бочарова.
Я выбрала самые яркие фрагменты выступлений, но каждое вручение премии Фонда Солженицына — праздник, возможность видеть и слышать настоящих специалистов, людей не только образованных, но занимающих ясную человеческую позицию по отношению к литературе и к миру. Эта позиция — не охранительная, она — я бы сказала, сохранительная.
