Вот уже две недели подряд театральная Москва ходит ходуном, обсуждая спектакль Робера Лепажа «Обратная сторона Луны». Чеховский фестиваль привез в Москву Филиппа Жанти, Питера Брука, Пину Бауш, Роберта Стуруа и еще много кого, но с ними мы уже встречались и понимали, с кем предстоит иметь дело. Робера Лепажа в России прежде не видели. Вернее, сам он приезжал в Москву в прошлом году, получал премию Фонда Станиславского, но спектаклей не играл. Слухи о его гениальности доходили, но Москва верит только своим глазам.
«Обратная сторона Луны»
Итак, Робер Лепаж сам сочинил, поставил и сыграл очень многослойную историю. Обычный человек, канадец, примерно пятидесяти лет (столько самому Лепажу), рос в эпоху великих космических открытий. Они произвели на него сильнейшее впечатление. Теперь он пишет диссертацию об их влиянии на культуру. Защитить работу нашему герою не удастся. Зато он выиграет телевизионный конкурс, и его репортаж о жизни на Земле, записанный на любительское видео, отправится на встречу с внеземными цивилизациями. Спектакль Лепажа как раз и есть лучшее доказательство влияния научных открытий на культуру, а представление замечательного канадца о том, как мы тут с вами живем, у землян точно оказался востребованным (за инопланетян не поручусь).
В «Обратной стороне Луны» речь идет о большом космосе и о космосе малом, то есть о внутреннем мире человека. А главное слово, которое надо произнести в связи с этим спектаклем, это «отражение». Сам Лепаж рассказывает:
Два года назад я впервые посмотрел фильм Тарковского «Солярис», я был им потрясен. Там говорится, что «космос — отражение человека», а ведь эта фраза звучит в прологе моего спектакля «Обратная сторона Луны».
В «Обратной стороне Луны» все отражается во всем. На сцене, в начале, стоит сплошная зеркальная панель, в ней отражаются зрители, занявшие места в партере. «Зеркало — говорит герой Лепажа — это лицо Луны», стало быть, мы с вами отражаемся и в ее лице. Вот наш герой общается по телефону с бывшей любовницей, с братом, или с барменом. Мы их не видим, но все, что они говорят, отражается в реакции Филиппа — так зовут главного героя действия. Он произносит одну фразу, а вы тут же понимаете не только, что сказал собеседник, но кто он такой и какие отношения связывают этих двоих. А потом Лепаж наклеивает усики, чуть приглаживает волосы и, практически не меняясь, перевоплощается в младшего брата нашего героя. И уже Филипп отражается в реакции на него ближайшего и единственного родственника. А еще история братьев, которые любят друг друга и мучают друг друга, и ревнуют к давно умершим родителям, отражается в соперничестве двух держав — СССР и США.
Какой из них суждено стать первым номером в освоении космоса, кто из двух братьев станет первым номером для матери? Когда осуществится стыковка «Союза» с «Аполлоном», наметится и примирение братьев. Лепаж говорит, что сперва хотел сделать спектакль о Базе Олдрине, том, что высадился на Луне вслед за Нилом Армстронгом.
Отец внушал ему, что в жизни нельзя быть вторым номером: или становись первым или ты — ноль. Баз Олдрин узнал, что на корабле он будет номером вторым, только перед самым полетом.
В жизни маленького, обычного, не слишком удачливого человека, выведенного на сцену Робером Лепажем, как в капле воды, отражается время, и огромный космос, которому все мы принадлежим. Страны уподоблены людям, космос — их матери. Маленькая кукла-космонавт напоминает новорожденного ребенка. Большая (из-за шлема) голова и шланг, который тянется от скафандра, совсем как не перерезанная пуповина. Лепаж — на сей раз в образе матери — куклу баюкает. А появилась кукла из отверстия стиральной машины, очень похожего на иллюминатор или выход из космического корабля, да и на материнское лоно тоже. Робер Лепаж поначалу задумал два разных спектакля. Один — про База Олдрина, второй — про свою маму, а потом две истории соединились.
На помойке я увидел дверцу от большой стиральной машины из тех, что стоят в прачечных. И я подумал: ведь тут рядом музей космических исследований, может это часть макета корабля с иллюминатором, а не кусок стиральной машины. Я вспомнил, как однажды у нас дома сломалась машина, и мама повела меня в прачечную. Прачечная тоже казалась похожей на космический центр. Так этот выброшенный на помойку предмет соединил две разные идеи в одном спектакле. Я решил, что лучший способ рассказать историю соперничества СССР и США — увидеть ее глазами ребенка. Когда я был маленьким, меня космические программы и восхищали, и пугали. Мне часто снились кошмары: если родителей не станет, космос затянет меня в себя, а удержать меня будет некому.
Спектакль Лепажа — грустный, потому что мы с нашими глупостями и мелкими злодействами неисправимы, но Лепаж добр к людям, он их щадит, ведь они, в общем и целом, милые и хрупкие созданья. И очень одинокие.
Канада — очень большая страна. И на огромной территории живет всего 33 миллиона человек. Расстояние между городами очень велико. Возникает ощущение замкнутости. Даже в большом городе чувствуешь себя изолированным от остального мира. А уж англоязычные канадцы, они вообще, как австралийцы, они в ресторане вешают пиджаки на спинку напротив стоящего стула. Для диалога.
Если бы Лепаж был только драматургом и написал только «Обратную сторону Луны», то и этого хватило бы для славословий. Текст его хочется постоянно цитировать. Например, Лепаж описывает детское восприятие Луны, как чего-то, что кровоточит: «ведь в ее поверхность воткнули столько американских флагов». А вот герой рассуждает о том, чем астронавт отличается от космонавта. Первые идут от финансирования и поиска звезд, а вторые — от вдохновения и поиска космоса. А как хороша характеристика, данная Филиппом знакомой женщине: «Она читает по бумажнику, как гадалка». И как смешно описан главный предмет на кухне — телефон, по нему можно заказать пиццу. Еще Филипп предлагает нам оценить его суждение о мире: «Жизнь на Земле, как бутерброд с дерьмом, чем дальше, тем меньше остается хлеба». И, наконец, реплика младшего брата, очередная отчаянная попытка примирения на фоне гибели любимой рыбки. Он кричит Филиппу в телефонную трубку: «Я знаю, знаю, ты сейчас скажешь, что это было единственное живое существо, оставшееся тебе от матери. Так вот, теперь единственное живое существо, которое тебе от нее осталось, это я». Каждая фраза и все они вместе взятые смешны, печальны, умны и поэтичны.
Конечно, я не работаю так, как обычный драматург. Я не пишу за столом, а работаю сразу на сцене, поэтому поначалу мои спектакли очень многословны. Но потом зрители отсекают все лишнее, они — скульпторы моих спектаклей. Это не значит, что я хочу всем нравиться, нет, но я прислушиваюсь к публике.
Если бы Робер Лепаж ничего сам не писал, а просто вышел бы на сцену, как актер, то и это вызвало бы бурю восторга. Актеров такой органики, столь естественного поведения, давно на театральных сценах видеть не приходилось.
Когда режиссер делает моноспектакль, он вкладывает в него много личного. Два брата в спектакле это две составляющие меня самого. С одной стороны, я робкий, скромный, мечтательный, а с другой — искрометный и склонный к общению. Тут можно говорить не только о примирении двух людей, но и о разных свойствах одной личности.
Робер Лепаж фантастически общается с воображаемым партнером и с отсутствующим предметом. Он не жестикулирует, не гримасничает, что-то слегка меняет во внешнем облике, в голосе, в интонации — и перед вами уже не Филипп, а его брат, или врач, или мама. Актер действительно перевоплощается, а приемов, приспособлений не видно. Сам он на мое замечание отвечает шутливо:
Я закончил театральную школу в Квебеке. Там мне дали понять, что в реалистическом репертуаре я не слишком хорош. Меня ценили в Брехте, в комедии-дель-арте, но не в пьесах Чехова. Нам целый год преподавали систему Станиславского, но сам педагог не имел о ней никакого представления. После выпуска я решил поработать в кино. И на съемочной площадке понял, что способен играть очень органично. Я задумался, почему у меня это в театре не получается, а в кино — выходит. И понял, что все дело в микрофонах. В микрофон можно говорить тихо, не напрягаясь, как в жизни. В первом моем спектакле мы использовали много аппаратуры и поставили микрофоны. Короче, у талантливых представителей школы Станиславского есть дар овладевать залом своей собственной природой, а у меня есть микрофончик. Я вообще стараюсь наполнить театр всякими технологиями, это необходимо для развития театра, но мне важно сохранить душу и тепло, которые есть в театре.
Технологии
Что ж, поговорим про технологии, про то, как сделан спектакль. И опять: если бы Лепаж был только режиссером, то его имя немедленно внесли бы в списки лучших в этой профессии. В «Обратной стороне Луны» использованы кадры документальной хроники (советские центры космических исследований, зонд на Луне, высадка американских астронавтов и так далее). Здесь есть видеопроекции. Придуманы они блистательно. Вроде бы, трюм корабля. Филипп подходит к иллюминатору, открывает дверцу и… начинает забрасывать туда белье. Он стоит к нам спиной. А видео предлагает вам вид с обратной стороны: лицо Лепажа и, столь же крупным планом, вещи, которым предстоит стирка. Дальше сцена заканчивается. Все. Ни тебе прачечной, ни космического корабля, интерьер комнаты, черный задник, который был экраном, оказывается чем-то вроде шкафа-купе. Отодвигается створка — там висят костюмы, другая — там лифт, содержимое все время меняется. И здесь же — все, что связано с арсеналом старого доброго театра — куклы, предметы и… фантазия. Человек размышляет о полетах на Луну, ставит на стол коробку из-под чипсов, на нее — пластиковые бутылочки от кефира, по бокам жвачкой приклеивает шариковые ручки, вот и готова миниатюрная модель ракеты. А гладильная доска, стоит ее только перевернуть той или иной стороной, становится велосипедом или тренажером. Ну, а как придумана сцена с невесомостью — Боже мой! Сначала вы видите сидящего на стуле Филиппа. Спустя минуту, сознаете, что видите его отражение в зеркале. На самом деле, стулья лежат на полу, и на одном из них лежит Лепаж. А дальше он начинает перекатываться с одного стула на другой, на пол, снова на стул, он медленно шевелит руками и ногами, а в зеркалах вы видите изображение человека, парящего в невесомости. Для того, чтобы все это описать, я вынуждена делить спектакль на составляющие: сюжет, актер, режиссура, сценография. Чудо же спектакля состоит в абсолютной нерасчленимости всех его элементов. Перед нами не дизайнерский, глянцевый, высокотехнологичный театр, в котором самоценны картинка и всякие трюки, а театр настоящий, в котором главное — живая душа, чувственная память и поэтическое воображение.
Они встретились
Спектакль «Обратная сторона Луны» Робер Лепаж посвятил летчику-космонавту, герою Советского Союза Алексею Леонову. Филипп, по сюжету, все время ищет с ним встречи, но Леонов не приезжает в назначенное место. В Московский Художественный Театр имени Чехова Алексей Леонов пришел, и с Лепажем встретился. А после спектакля, по моей просьбе, выдал маленькую рецензию на спектакль: «То есть все происходит, за 50 лет, на фоне обычной человеческой жизни: простые люди, золотая рыбка, шкафчики… А в это время прошли события, которые оставили след в мировой культуре. Достаточно мысли вложил он. И, последнее — с невесомостью это гениально сделано, просто гениально!» — восклицает Алексей Леонов.
Слоистый Андерсен
Второй спектакль Лепажа, показанный в рамках Чеховского международного фестиваля, называется «Проект "Андерсен"». Играет актер Ив Жак. Автор — опять Лепаж.
В 2005 году, к 200-летию со дня рождения Андерсена, Дания заказывала спектакли по всему миру. Меня просили сделать моноспектакль. Я согласился, оговорив, что точно следовать за биографией Андерсена не стану. В мемуарах и произведениях Андерсена много того, что я переживал сам. Он был избалован публикой, король и дворяне носили его на руках. Но Дания считалась затрапезной страной. Настоящее признание можно было завоевать только в Париже. Так и у нас, надо, чтобы тебя оценили в Париже, тогда и в Квебеке ты будешь считаться великим человеком.
Андерсен известен, как автор добрых и милых сказок, но сам он вовсе не был добрым, милым и приятным. Во всем мире известен десяток его сказок, которые он написал в молодости. А их у него 157, и там много вовсе не детского и не наивного. Мы не знаем, что Андерсен часто ездил в Париж, а город тогда считался распутным, там было много публичных домов. Андерсен в них не ходил, пальцем никого не тронул, но довольно хищно наблюдал за этой частью жизни. Он думал, что пишет для всех. Когда он попадал на приемы, он хотел общаться со взрослыми, пить с ними вино, танцевать, а его брали за ручку и уводили в детскую комнату, где он вырезал фигурки из картона и рассказывал детям сказки. Когда он умирал, ему принесли макет надгробного памятника. Андерсен сидел там с книжкой, а вокруг стояли дети. Андерсен сказал: «Нет, нет и нет! Ни сказок, ни детей. Я был одинок всю жизнь и хочу остаться один после смерти». Так что, мой спектакль — об одиночестве.
Лепаж делает сложносоставные спектакли, но как в случае с хорошо выпеченным пирогом, вы его слоистости не ощущаете, просто наслаждаетесь вкусом. В «Проекте "Андерсен"» слоев, пожалуй, еще больше, чем в «Обратной стороне Луны». Основная сюжетная линия такова: канадец приезжает в Париж, он приглашен в оперный театр для участия в интернациональном проекте. Ему отведена роль либреттиста. Он занят переложением сказки Андерсена «Дриада». История либреттиста, Дриады и самого Андерсена проникают одна в другую. Андерсен любил Париж и часто в него наведывался. Дриада долго жила мечтой о том, чтобы попасть в Париж. И ей повезло — дерево, в котором она жила, перевезли на парижскую набережную. Андерсен интересовался жизнью парижских борделей, либреттист Фред вынужденно поселяется в маленькой мансарде, расположенной над салоном порновидео, туда же наведывается директор оперного театра. У Андерсена была навязчивая идея: он погибнет в гостинице во время пожара, поэтому он всюду возил за собой веревку. У Фреда навязчивой идеи не было, веревки, стало быть, тоже, и он погиб во время пожара.
В эту основную историю вплетается множество мелких сюжетов. Из речи директора театра, произнесенной на одном дыхании и на такой скорости, что пулемету впору позавидовать, легко понять, как именно функционируют так называемые копродукции, какая это, в сущности, халтура и позор. По разным репликам вы составите впечатление об отношениях канадцев и американцев. Например, директор театра хочет потеснить канадских партнеров, потому что нашел американских, и говорит, что легко все уладит, просто скажет, что финансирование должно осуществляться не в канадских, а в американских долларах, что его сначала неверно поняли. И добавляет: «Мы всегда так с ними (канадцами) поступаем». Из общения Фреда с английскими продюсерами вы узнаете, что франкоязычным канадцам нелегко дается английская речь. А из той беседы, что получится, несмотря на множество комических недопониманий, становится ясно, что денежные проблемы актуальны не только в России. Во всяком случае, директор театра подробно объясняет автору либретто, что на хор денег не хватает, на нескольких актеров тоже, под вопросом и участие одного, которого, впрочем, можно заменить марионеткой, а если бюджет и этого не вынесет, то театром теней.
Сто одежек и ни одной без застежек
Похоже, самому Роберу Лепажу финансовые сложности неведомы, поэтому в его спектакле много чего есть. Актер, впрочем, действительно один. Ив Жак играет Андерсена, Фреда, директора театра, уборщика Рашида и даже Дриаду. На переодевание уходит одна — две минуты (как когда-то в театре Миниатюр Аркадия Райкина). Место кукол занял манекен. Он одет в старинное платье — то, что носила платоническая возлюбленная Андерсена. Когда сказочник, явно размечтавшись, набросится на манекен и примется его раздевать, вы познакомитесь с историей костюма тех лет — Боже, сто одежек и ни одной без застежек! Театру теней в спектакле тоже найдется место. В той сцене, где директор театра усыпляет дочурку сказкой Андерсена про тень, более известную нам в изложении Шварца. В зависимости от того, как падает на актера свет, тень его то исчезает, то, огромная и страшная, выплывает на экран. Экран этот вообще волшебный. Что творит с ним Лепаж, описать почти невозможно. Возьмем самое начало действия. Перед нами плоский и белый, как в кинозале, экран. По нему, тоже как в кино, ползут титры, и на нем изображен Андерсен. Актер подходит к экрану и пририсовывает великому сказочнику рожки. Рисует, на самом деле, не актер, а компьютер. Но вообразите, какова должна быть точность, чтобы актер начал движение ровно в ту секунду, когда компьютер приступил к выполнению программы рисования. Этот фокус повторяется в спектакле не раз и не два, но и это на главное. Самое фантастическое, то, что актер может войти в экран. То есть экран не плоский, он объемный, там есть какие-то выемки, приступки, которых мы не видим. Нам кажется, что на экране — проекция чемоданов. Но актер входит со сцены на экран и на эти чемоданы садится. Или — на экране трехмерная проекция фойе Парижской оперы. И снова на наших глазах актер заходит в нее, поднимается-опускается по лестнице, останавливается, звонит по телефону. Воспринимается это примерно так, как если бы человек поднялся с дивана и вошел прямо в телевизор, а там стал бы действовать по своему усмотрению. Главное, что объединяет Робера Лепажа с Андерсеном, то, что они оба — великие волшебники. И немного моралисты. «В каждом из нас есть частица тени, если дать ей над нами власть, она нас уничтожает» — так объясняет Лепаж смысл сказки «Тень». Увы, увы, в нем самом тоже обнаружилась тень. Ею стал третий спектакль, показанный в Москве — «Опера нищих».
«Опера нищих»
Поверить, что эту примитивную и вторичную антиамериканскую агитку с пошлыми элементарными трюками, с абсолютно неинтересными актерскими работами, безо всякой фантазии и с одной смешной шуткой, поставил тот самый Робер Лепаж, решительно невозможно. И это доказывает, что каждого сколь угодно талантливого человека может подстерегать неудача. А мы ему ее простим, и будем надеяться, что эта тень Лепажа не уничтожит. Последнее, что мне хочется сказать. Давным-давно критики, сперва в кино, а затем в театре, стали делить фильмы и спектакли на коммерческие, рассчитанные на якобы низменные вкусы народных масс, и элитарные — для высоколобых, посвященных и искушенных. Меж тем, спектакли Робера Лепажа идут по много лет, объехали весь свет и принесли создателю немалый доход. Но обозвать их коммерческим продуктом никто не решится, дураку ясно, что это произведения искусства. Лепаж мое рассуждение комментирует так:
Это реальная проблема. Кто-то сказал, что раньше фестиваль в Авиньоне был местом встречи режиссера со своей публикой, а теперь стал местом встречи режиссера с критиками. Не стоит переоценивать культуру зрителей, но нельзя недооценивать их ум. Зритель умен, а мы относимся к нему, как к идиоту, возмущаемся, что он не знает культурного контекста. Ум и образование — не одно и то же. В первую очередь, надо обращаться к уму зрителя.
Я рада, что обрела в лице Робера Лепажа союзника, человека, который уважает других людей, и не противопоставляет им себя.
