Владимир Тольц: Нынешний август – время, когда в разных уголках России (и не только в ней) публично отмечают семидесятилетнюю годовщину начала Большого террора. На самом деле эта кровавая эпоха началась не в августе. Да и закончилась не в 37-м, ставшим одним из нарицательных ее имен. Но, как уже не раз говорилось в наших передачах, даты нынешних поминальных церемоний, не случайны. Именно в августе начинается реализация, теперь уже кажется всем известного, но долгие годы остававшегося совершенно секретным оперативного приказа НКВД СССР №00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» - самой массовой эпохи Большого террора воинской операции советской власти против подвластного ей народа. Этот документ не только определил социальные мишени репрессий, - к ним причислялись бывшие «кулаки», бывшие «белые», бывшие члены социалистических партий, священство, те, кого ранее судили по уголовным статьям и т.д.,- но и определил порядок ускоренной расправы с ними. Поначалу НКВД планировал завершить эту репрессивную акцию за 4 месяца. Для этого были определены специальные «тройки», выносившие лишенным защиты обвиняемым заочные приговоры. Причем были заранее утверждены плановые цифры приговоренных («лимиты») по первой категории (расстрел) и по второй (заключение в лагерях), - задание для каждой территории Советского Союза. Поначалу запланировали расстрелять около 76 тысяч человек и заключить в лагеря 193 тысячи. Но как водилось в стране Советов, планы должны были перевыполняться, а сроки их неоднократно менялись. В результате к лету 38-го осудили не менее 818 тысяч, и более половины из них (не менее 436 тысяч человек) расстреляли.
5 августа, ровно через 70 лет после того, как по всей стране начались массовые аресты тех, кого планировалось расстрелять по «первой категории», я был в Карелии, в урочище Сандормох. Вот уже более 10 лет это место известно как гигантская братская могила тысяч тайно убитых там во времена Большого террора людей разных национальностей, разных конфессий и убеждений, разных социальных и групп и возраста. Вот уже 10 лет съезжаются туда из разных стран люди, чтобы почтить память этих жертв организованного государством массового убийства. О том, что движет этими людьми, мы говорили в Сандормохе со Светланой Ганнушкиной – председателем комитета "Гражданское содействие", членом правозащитного центра "Мемориал".
Светлана Ганнушкина: Мне очень трудно говорить о Сандормохе. Потому что на самом деле только что, буквально пять минут назад мне звонила из лагеря в Мордовии Зара Муртазалиева, всем передавала привет. То есть на самом деле все это настолько близко к сегодняшнему дню, что очень трудно отделить одно от другого. Вот все, что я могу сказать об этом. Мы допускаем от же самое сейчас и сегодня.
Владимир Тольц: Поясню: Зара Муртазалиева – чеченка, студентка из Пятигорска, по фальшивому, как считают российские правозащитники, обвинению в подготовке к террористическому акту приговоренная к длительному лагерному заключению. Это – российское сегодня. Но из него легко перебрасывается мост в советское вчера, существенные компоненты которого, по мнению правозащитника, бывшего советского политзаключенного Сергея Ковалева, сохраняются в современной российской общественной жизни:
Сергей Ковалев: 2007 год, немедленно вспоминают другие годы нашей истории на 7 – 37, например. И вот вопрос: а что осталось от Большого террора в нашем обществе и в наших душах? Вот, что возникло в 37-м году – абсолютная девальвация человеческой жизни, человеческое свободы и обожествление государства. Вот это до сих пор.
Владимир Тольц: Важно отметить, - это не раз подчеркнули мне в Сандормохе родственники и потомки убитых там в 37-м, - участие в памятной церемонии помимо духовенства различных конфессий большого количества официальных должностных лиц, как иностранных представителей, так и россиян, в частности, Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации Владимира Лукина. В коротком интервью для Радио Свобода Владимир Петрович сказал мне:
Владимир Лукин: В эти дни, практически в эти часы, когда мы с вами говорим, исполняется 70 лет с того момента, когда начала действовать чудовищная машина государственного террора и государственного бандитизма в массовом масштабе. Когда начали казнить тысячи, десятки, сотни тысяч людей без суда, без следствия, с особой жестокостью и чудовищностью, которую, к счастью, счастье – это не то слово, но все же знают теперь люди. Поэтому я считаю своим долгом в качестве уполномоченного по правам человека, но и личным долгом, поскольку мои родители, отец и мать были репрессированы в эти годы, а дядя был расстрелян, побывать здесь, где представители общественных организаций в сотрудничестве с местной властью устраивают мемориальную церемонию в связи с этим событием. Я считаю, что это должно быть здесь, это хорошо, что это здесь. Но это должно быть и во многих других районах нашей страны, потому что наша страна буквально усеяна следами и свидетельствами этой трагической памяти.
Владимир Тольц: Особо выделил Владимир Лукин вопросы, оказавшиеся центральными в ряде недавних выпусков нашей программы «Разница во времени»:
Владимир Лукин: Хотел бы сказать, что у нас есть люди, которые говорят, что нам надо выделять только хорошее, как они считают, хорошие примеры истории, а о плохих умалчивать. Это давняя традиция, такое бывало на протяжении длительной истории нашей страны. И после 17-го года и еще до 17-го года. Это в корне неверно. Потому что Россия, как и всякая страна – это страна уникальная. Уникальность России соизмерима с ее грандиозными размерами, с ее огромными возможностями, силой, мощью и одновременно теми разнообразными и трагическими чертами характера, которые хорошо нам известны из великой русской литературы. В результате история России действительно славная, действительно сильная и мощная, но есть очень тяжелые, страшные, трагические страницы нашей истории. Одни из самых трагических страниц связаны с кровавым террором тоталитарного коммунистического режима, кульминацией которого был 37-й год. 37-й год должен вспоминаться в 2007-м году для того, чтобы не было 2037-го года, 3037-го года. Молодежь, которая будет жить в нашей стране в то время, о котором я сказал, в 2037-м году, должна знать это, должна пережить в себе это, должна сопоставить с другими страницами в нашей истории, и с победой в Великой Отечественной войне, и с славными страницами покорения космоса и так далее, чтобы понять, что есть наша страна, в какой стране они живут, чему надо подражать и чего надо избежать.
Владимир Тольц: Напомню: на волнах Радио Свобода вы слушаете очередной выпуск программы «Разница во времени». Сегодня он посвящен недавней международной памятной церемонии в урочище Сандормох в Медвежьегорском районе Карелии, где в конце 1937 года было тайно расстреляно 1111 человек - 1-й этап узников, вывезенных из Соловецкого лагеря. Затем там были и другие расстрелы. Но этот, первый, мне кажется, нечто особое. В следующих выпусках «Разницы во времени» я обязательно подробно расскажу и о том, как долгие годы разыскивались следы этого расстрела и место захоронения жертв, и о том, кто они были. А пока вот то, что, уже на Соловках, рассказала мне одна из участниц этого поиска, директор Петербургского научно-исследовательского центра "Мемориал" Ирина Флиге.
Ирина Флиге: Соловецкий этап – это особенная история. Особенная история, потому что на Соловки уже в 30-е годы попадал далеко не каждый. Это была некая особая выборка из арестованных и приговоренных. И далеко не все соловецкие заключенные попали на тюремный режим. Заключенные Соловецкой тюрьмы попали в этот этап. Поэтому в каком-то смысле Соловецкий этап оказался таким многоуровневой селекцией, выборкой. Что интересно в составе Соловецкого этапа? Очень хорошо видно, что Большой террор был направлен на уничтожение советских национальных элит. К какой бы национальной группе мы бы ни обратились, мы увидим среди них их элиты. Элиты и советские лояльные, и противостоящие советской власти. Это и ученые, и просветители, это и политические деятели. Но это оказалось поразительно разнонаправленное по национальным группам и сообществам, но абсолютно элитарное. Можно говорить в этом смысле как уничтожение национальных элит. Но среди прочих категорий есть одно поразительное, одна из таких групп – это рабочая интеллигенция. Это тот самый пролетариат, честью которого так клялась советская власть. Рабочие петроградских заводов высококвалифицированные тоже составляют очень заметную группу. И наверное, именно из-за этого особого состава Соловецкого этапа в Сандормохе произошло то, чего больше не произошло ни в одном месте, в памяти и в традиции. Дни памяти в Сандормохе – это единственные дни международной памяти сегодня. Я говорю не только о России, а о территории бывшего Советского Союза, где тоже были места такие же трагической памяти, как и Сандормохе. Все они оказываются реально окрашенными. Собираются на расстрельном полигоне Бутово, собираются люди у памятника жертвам советского террора в Оренбурге, в Норильске. Это память локальная земляков, которые были расстреляны, которые погибли или памяти тех людей, которые были присланы, этапированы. Например, в Коми-республике места захоронений. Это люди, арестованные в Москве, в Ленинграде, в других городах. И оказалось так, что только здесь, в Сандормохе каждый год с 97 года приезжают люди разной национальной памяти и оказываются все вместе. И это оказывается такая очень разная, очень разнообразная перекличка личной памяти, памяти отдельных групп и сообществ национальных, религиозных и просто людей с разными ценностными установками, разными политическими взглядами. И оказалось, что именно эти могилы сегодня их объединили. Но объединили не как концептуально-идеологические разговоры, как на конференции, на «круглом столе» о будущем, а объединили действия, нет противостояния в этой общей памяти 5 августа каждый год. Происходит то, чего нам так не хватает сегодня всем – общей памяти, а не этих локальных, отдельных, разрозненных и входящих в противоречие друг другу историй.
Владимир Тольц: 5-е августа в Сандормохе – это десятки украшенных бумажными цветами поросших травой провалин почвы в лесу – братских могил, в которых по 30-40 человек ленинградский расстрельщик Матвеев добивал свои связанные жертвы. Это поминальные службы и в православной часовне возле кладбища, и около монументального памятника убитым в Сандормохе украинцам, - а там, по словам Ивана Драча, украинских интеллигентов похоронено больше, чем в окрестностях Киева или Львова, - и рядом, на братской могиле расстрелянных в том же лесу чеченцев. И чуть дальше – звук шофара у могильной плиты убитых вместе с ними евреев. И католическое богослужение в память покоящихся здесь поляков, литовцев, немцев…
5-е августа в Сандормохском урочище – это бесконечные венки к общим могилам.
Женщина: Дорогие друзья, спасибо вам всем, всем, пришедшим сюда. Всем тем, кто не забывает. Сейчас каждый может подойти и возложить цветы в память о своих близких, в память о друзьях, в память о тех, кого мы не забываем и не хотим забывать. Это место особенное. Здесь есть отдельные места, здесь можно подойти не только к этому камню. Подходите, пожалуйста, и возлагайте цветы.
Владимир Тольц: И еще конечно, 5-е августа в Сандормохе это тысячи людей, стоящих и медленно бредущих возле этих лесных могил, людей, рассказывающих друг другу свою и нашу общую историю и жизнь. И в этих рассказах, несмотря на нынешние высочайшие призывы гордиться прошлым, - никакой гордости. Но вот ужаса и горя – выше крыши.
Женщина: Когда моего отца забирали, мы были маленькие. Сидели за столом, кушали, и приехали и забрали моего отца, не дали даже докушать, четыре человека. И когда его увозили в Соловки, на Медной горе остановились, он написал письмо, которое я храню столько лет, сколько его нет. У меня до сегодняшнего дня его письмо. Он пишет: «Дорогая Катюша, береги детей». Самой старшей было 13, самой младшей два месяца на руках. Какой он был враг народа, когда он был офицером армии? Потом детей много стало, он ушел из армии. И за это его посадили. За то или за это, я не знаю. Но факт то, что все страдания пришлись на маму. В 32 года мама осталась, самой старшей 13 и два месяца ребенку. Как она могла выжить? Инвалид второй группы, она слепая осталась. Она по лесу бегала, была коса длинная, для того, чтобы повеситься. Она не могла пережить это горе. И с тех пор она не вышла замуж, она вырастила нас. В лагерях были, она нас всех подняла. Нет слов такой маме сказать, которая сохранила и уберегла нас после отца. Это наказы отца Петра Федоровича Лукьянова, который попросил: «Катюшенька, сбереги детей любыми способами». Мишенька был больной, второй брат старший, в 12 лет. Теперь продолжают ездить дети мои. Муж умер, дети, внуки мои ездят, навещают. Вот у меня внук приехал. Дорогие товарищи, не забывайте память Сандромоха, будьте добры, приезжайте. Пока у меня силы есть, я буду ездить, а не будет – будут внуки продолжать.
Владимир Тольц: В Сандормохе я впервые услышал слово «мемориализация» и рассуждения о том, что надобно бы, конечно, по всей стране увековечить память о 37-м годе и его жертвах, но создавать всюду мемориалы, подобные Сандормохскому невозможно. Сделать это, значило бы, превратить страну в сплошное мемориальное кладбище. А кладбище – не место для жизни.
Все это так, конечно. Но тем важнее для нас существование Сандормоха и дня памяти 5-го августа, побуждающих людей трезво взглянуть на свою трагическую историю и осмыслить ее во имя будущего. Конечно, - и это справедливо отмечено в посвященных 37-му году тезисах Международного «Мемориала», - «честное осмысление прошлого возлагает на плечи ныне живущих поколений огромную и непривычную тяжесть исторической и гражданской ответственности. Но (…)без принятия на себя этого, в самом деле – тяжелейшего, груза ответственности за прошлое у нас не будет никакой национальной консолидации и никакого возрождения».
