Владимир Тольц: 9 сентября 1939 года министр иностранных дел Третьего Рейха Риббентроп получил от своего московского коллеги следующую телефонограмму:
Я получил Ваше сообщение о том, что германские войска вошли в Варшаву. Пожалуйста, передайте мои поздравления и приветствия Правительству Германской Империи. Молотов.
Владимир Тольц: Молотов ошибся: окончательно Варшава капитулировала только 27 сентября. Ошибка наркома иностранных дел объяснялась тем, что в Москве спешили. Осознав ошибку, 14 сентября Молотов попросил германского посла Шуленбурга "чтобы ему как можно более точно сообщили, когда можно рассчитывать на захват Варшавы". В тот же день германский посол в Москве доложил в Берлин:
Срочно! Совершенно секретно!
Молотов вызвал меня сегодня в 16 часов и заявил, что Красная Армия достигла состояния готовности скорее, чем это ожидалось Советские действия поэтому могут начаться раньше указанного им (Молотовым) во время последней беседы срока. Учитывая политическую мотивировку советской акции (падение Польши и защита русских "меньшинств"), Советам было бы крайне важно не начинать действовать до того, как падет административный центр Польши — Варшава. (…)
Владимир Тольц: А еще через двое суток в Берлине получили новую телеграмму Шулленбурга:
"Очень срочно! Секретно!
17 сентября 1939 года
Сталин в присутствии Молотова и Ворошилова принял меня в 2 часа ночи и заявил, что Красная Армия пересечет советскую границу в 6 часов утра на всем ее протяжении от Полоцка до Каменец— Подольска. (…)
Владимир Тольц: Так началась осенняя операция РККА, в советской историографии получившая название «освободительного похода Красной Армии» в Польшу. На Западе он именуется «советским вторжением в Польшу» или «Четвертым разделом Польши» (Последний термин используется теперь и некоторыми российскими историками.)
В военном отношении эта продлившаяся менее месяца кампания оказалась для Советского Союза чрезвычайно успешной. В то время как польские силы ежедневно сокращались в боях с гитлеровскими войсками Красной Армии, начавшей свой польский поход контингентом в 700 тыс. человек, удалось к концу операции сосредоточить на Украинском и Белорусском фронтах более 2 миллионов 400 тысяч солдат и командиров, 1173 из которых пали в боях с поляками. Потери польской стороны составили 3 500 человек убитыми, 20 000 пропавшими без вести и 454 700 пленными. В политическом отношении советская военная победа тоже казалась несомненной: Польша, которой Москва не могла забыть своего поражения в войне 1919-1921 года, была уничтожена как государство. Значительная часть ее территории вошла в состав СССР.
В России - как и в других странах – любят отмечать годовщины победных военных акций, реальных и мнимых. Но есть и исключения. Одно из них – осенняя. 1939 года, победа РККА.
Причин у этого «исключения», думаю, несколько. Это и то, что через полтора года партнер СССР по разделу Польши – нацистская Германия, оказался ее военным врагом. А Брест, в котором в сентябре 1939-го состоялся совместный победный парад Вермахта и Красной Армии, превратился в нашем сознании в символ несгибаемого противостояния красноармейцев своим недавним германским «братьям по оружию». Значительную роль в нынешнем российском забвении военного успеха осени 1939-го играет и то, что почти 22 тысячи поляков, захваченных в плен в результате этой операции Красной Армии, были по решению советского руководства тайно расстреляны, а вина за это массовое убийство возлагалась долгие годы на гитлеровцев.
Но в Польше осень 39-го забыть не могут. Слово моему варшавскому коллеге Алексею Дзиковицкому:
Алексей Дзиковицкий: В Польше это нападение всегда воспринималось как удар в спину. Ведь поляки бросили все силы на Западный фронт, где шли кровавые бои с немецкими войсками. Что означает для поляков сегодня день 17 сентября 1939-го года? Этот вопрос я задаю историку, профессору Юзефу Шанявскому.
Юзеф Шанявский: 17 сентября 1939 года – это очень важная дата в истории Польши. В этот день главный союзник Адольфа Гитлера Иосиф Сталин как разбойник напал на нашу страну. Это удар ножом в спину. Даже Гитлер искал повода, чтобы напасть на Польшу - Гданьск, экстерриториальный коридор через польскую территорию и так далее. Здесь и этого не было, просто-напросто два человека, Сталин и Гитлер, совершили четвертый раздел Польши, причем это была только часть плана разделения Европы на сферы влияния в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа. Нападая на Польшу, Москва говорила об освобождении западной Белоруссии, западной Украины. Однако даже те белорусы и украинцы, которым не нравилась польская власть, потом горько пожалели о том, что пришла власть советская. Сотни тысяч украинцев, белорусов, поляков оказались в лагерях на Сахалине и в Магадане. То, что случилось тогда, до сих пор не получается исправить.
Владимир Тольц: В этом году некруглую годовщину начала недолгой советско-польской войны 1939 года в России тоже обошли бы молчанием, если б не крупнейшее культурное событие, запланированное как раз на 17 сентября – на 68-ю годовщину начала акции. Я имею в виду премьеру фильма известного польского режиссера Анджея Вайды «Катынь». Отец чтимого ныне в России Вайды – один из пленников Катыни, тайно убитых НКВД в 1940 году. Уже хотя бы поэтому понятно то беспокойство, которое заранее возникло в осведомленных кругах российского политического руководства. (Тем более, что в фильме Вайды участвуют и известные российские актеры). Руководитель Федерального агентства по культуре и кинематографии Михаил Швыдкой, к примеру, высказал эти опасения в такой осторожной форме: «Я уверен в том, что у Вайды огромный эстетический такт, и он не решится на какие-то жуткие сцены с политическим подтекстом».
По этому поводу главный редактор журнала "Россия в глобальной политике" Федор Лукьянов говорит мне:
Федор Лукьянов: Во-первых, конечно, имя Вайды может, я надеюсь, немножко смягчить политизацию этого фильма. Потому что Вайду, как ни относись к Польше, к Катыни, российско-польским отношениям и так далее, к Вайде в России по-прежнему относится хорошая большая часть российского культурного сообщества. И он совсем недавно ставил спектакль здесь, его знают, помнят и уважают. К тому же я действительно в данном случае согласен с Швыдким, что Вайда большой художник, а художественное осмысление и пропагандистское – это все-таки разные вещи и всегда художественное, с ним гораздо сложнее что-то делать негативное. Но в целом, наверное, это станет фоном или составной частью общей ситуации, которая крайне неприятная.
Владимир Тольц: Если коротко, то «общая ситуация», о которой говорит Федор Лукьянов, сводится к тому, что на современном «историческом фронте» давно, еще с советских времен, ведется некая русско-польская война, важнейшей составляющей которой, помимо прочего, является тот самый «политический подтекст», о котором упомянул Михаил Швыдкой.
В России до сих пор то припоминают полякам «польскую интервенцию» начала 17 века, то вдруг напишут о «вечных бесчинствах католической Польши на оккупированных православных землях». И даже о несчастных жертвах Катыни, признав, после того, как это признало начальство, что они убиты вовсе не гитлеровцами, а Советами, нен-нет, да и подпустят, что расстрелянные – вовсе не цвет польской нации, а так – жандармы и прочее… Ну, а поляки, в свою очередь, находят в современной российской жизни прежде всего продолжение исторических изломов советского прошлого. Юзеф Шанявский говорит:
Юзеф Шанявский: Если президент России – это человек НКВД Владимир Путин, то как же может быть иначе? Я специально сказал НКВД, а не КГБ, поскольку это в принципе то же самое – преступная организация. По-моему, Владимир Путин и теперь не отрекся от России Сталина. И это несмотря на то, что в Советском Союзе были уничтожены десятки миллионов собственных граждан. Как же это иначе назвать, как не преступлением и геноцидом? Кроме того, до сих пор останки Сталина лежат в Кремлевской стене. И это для теперешних властей России нормально. Говорят, что президент Белоруссии Лукашенко – это диктатор, но по сравнению со своим российским коллегой он просто ребенок. Настоящий диктатор, который управляет Россией, через Лукашенко так же Белоруссией – это Путин.
Владимир Тольц: На этом фоне двусмысленное отношение российской историографии к осеннему польскому походу Красной Армии в 1939 году, к массовому катынскому убийству, которое вопреки польским требованиям российские власти отказываются признать геноцидом, усугубляюще влияет не польские представления о том, что современная российская политика по отношению к Польше - прямое продолжение советской…
Юзеф Шанявский: Конечно, влияет. Для поляков это фундаментальный вопрос. Поляков погибло значительно больше, чем в Катыни. Если катынское преступление не считать геноцидом, то что вообще такое геноцид? Хотя если в Кремле правит советский офицер КГБ, именно советский, то что же здесь можно ожидать?
Владимир Тольц: По мнению многих поляков, не склонных забывать красноармейского удара осени 39-го, первый шаг к смягчению напряженности на нынешнем русско-польском историческом фронте должны сделать россияне. Профессор Юзеф Шанявский говорит:
Юзеф Шанявский: Они должны признать, что главным союзником Иосифа Сталина был Адольф Гитлер, Советского Союза – Третий Рейх, что без пакта Молотова-Риббентропа не было бы раздела Польши. Никто другой такого шага сделать не может, поскольку они сами являются жертвами советской России.
Владимир Тольц: Российский политолог Федор Лукьянов усматривает источник русско-польских столкновений на «историческом фронте» в близости российского и польского подходов к прошлому:
Федор Лукьянов: Россия и Польша отличаются от остальной Западной Европы тем, как они видят историю. Западная Европа, объединившаяся в европейское сообщество полвека с лишним назад, безусловно, свою историю не забыло и от нее не отказалось, и ее по-прежнему изучает, уважает и все прочее. То, от чего отказались западные европейцы – это от использования истории в качестве политического оружия сегодня. Потому что если бы те страны, которые стояли у истоков европейского сообщества, начали выяснять, кто кому сколько должен и на чьей стороне историческая правда, то тогда, конечно, никакого ни европейского сообщества, ни Европейского союза, ни единой валюты, ни всех прочих замечательных вещей просто не было бы. Потому что это спор, который никогда и нигде не ведет к консенсусу, а ведет только к разногласию. Вот этим Западная Европа кардинально отличается от Европы Восточной, которая включает в себя как новых членов Европейского союза, так и страны, остающиеся вне – Россия, Украина и прочие. Здесь абсолютно другое понимание того, что такое история и как она может и должна служить политике. Поскольку все эти страны в той или иной степени заняты строительством либо новой идентичности, либо компенсацией, психологической компенсацией того, что было в прошлом. Для современной России, которая не очень понимает, куда она двигается и чего она хочет, исторические корни становятся заменой видения будущего. Но корни, естественно, не во всем их разнообразии, а избранные, те, которые с точки зрения современных идеологов лучше подходят для строительства какого-то нового идеологического каркаса. И получается, что этот каркас состоит даже не из истории, а некоторых мифов, когда выгодные вещи усиливаются и гиперболизируются, а невыгодные либо замалчиваются, либо переворачиваются и превращаются в нечто другое.
Владимир Тольц: По поводу упреков к польской стороне, что она, вместо того, чтобы думать о будущем, все время возвращается к спорам о прошлом, часто мешающим развитию современных добрососедских отношений, в том числе и с Россией, варшавский историк Юзеф Шанявский замечает следующее:
Юзеф Шанявский: Поляки смотрят в будущее. Смотреть в будущее и помнить об истории – это вещи, которые не исключают друг друга. Мы имеем право помнить о собственной истории точно так же, как русские, немцы, французы или белорусы. Только когда мы говорим о временах Второй Мировой войны, то история Польши оказывается для других какой-то неудобной, что ли. Ведь Польша была единственным государством, на которое во время Второй Мировой войны напали два тоталитарных агрессора – Советский Союз и Германия. Это было одновременное нападение двух врагов.
Владимир Тольц: Допуская возможность разнообразия в толкованиях того или иного эпизода прошлого, Федор Лукьянов считает при этом, что Катынское злодеяние должно быть однозначно осуждено и не может являться предметом дальнейших политических спекуляций.
Федор Лукьянов: Катынь – это вещь, которую оспаривать бессмысленно со стороны России. Тем более, что это было признано официально при Горбачеве, затем при Ельцине. И пытаться сдать назад, что осторожно, подспудно пытается делать современная российская власть – это абсурдно и это, конечно, чудовищно. Но именно поэтому, понимая эту абсурдность, я думаю, что реакция России на этот фильм и вообще спекуляции на поднятие этой темы будет тем более резко и негативно. Юпитер сердится, потому что он неправ.
Владимир Тольц: Мрачноватое предсказание! Тем временем в России готовят «киноответ» полякам - к новому ноябрьскому празднику планируют выпуск фильма о польских интервентах начала 17 века. А в Польше с нетерпением ждут премьеры нового фильма Вайды, о которой мы, думаю, расскажем нашим слушателям на следующей неделе. Ну, а пока я хочу спросить своего собеседника - главного редактора журнала "Россия в глобальной политике" Федора Лукьянова, каковы все же более отдаленные перспективы российско-польских споров о прошлом?
Федор Лукьянов: Каждой стороне нужны свои мифы. Я в данном случае не беру Катынь, потому что, конечно, Катынь – это особая история. Но Катынь – это часть общей палитры, как действительно тут вспоминают совсем лохматое прошлое, 1612 год и так далее. И до тех пор, пока Восточная Европа в широком понимании не дозреет до того, что с историей надо разбираться отдельно от сегодняшней и завтрашней политики, все это будет воспроизводиться бесконечно, тем более, что поводов в нашей совместной истории такое бесчисленное множество, что это невозможно исчерпать. Наверное, пройдет время, может быть сменятся какие-то политические персоналии и в России, и в Польше, и эта проблема вновь из острой перейдет в хроническую. Но, думаю, на многие годы, если не десятилетия, мы, тем не менее, обречены на это сомнительное единение, в отличие от Западной Европы, когда у нас история – это оружие, а у них история – это наука.
Владимир Тольц: В чем же причина этих отличий?
Федор Лукьянов: Мы шли отдельным путем. И сейчас, во-первых, как мне кажется, эти страны, прежде всего сама Россия, но отчасти и другие соседние страны, они вообще только формируют свою настоящую национальную сущность, после тех зигзагов и странных отклонений от магистрального пути, которые случились в 20-м веке. И в процессе формирования этой идентичности национальной всегда история выдвигается на первый план. Европа как раз в годы интеграции формировала наднациональную идентичность с большим или меньшим успехов. Они шли от национальных государств в традиционном понимании к чему-то иному, более высокому. А мы только сейчас идем к этим национальным государствам. Россия, пожалуй, последняя из всех бывших коммунистических стран переживает процесс национального пробуждения.
Владимир Тольц: Несмотря на эти мрачные предсказания российского политолога, стоит отметить, что и в Польше, и в России есть уже отдельные весьма удачные опыты превращения памяти о прошлом, даже таком как советская военная операция 39 года против еще сражавшихся с гитлеровцами поляков, даже таких чудовищных акций как Катынское убийство, в объект как научного исследования, так и неполитизированного художественного творчества. Судя по отзывам тех немногих счастливцев, кому довелось уже увидеть фильм Анджея Вайды о Катыни, это – один из выдающихся примеров явлений такого рода. Но об этом, как я уже сказал, на следующей неделе…
