Бывший полковник ФСБ Михаил Трепашкин вышел на свободу после четырех лет заключения. Сегодня утром его освободили из колонии в Нижнем Тагиле. В 2004 году Трепашкин, занимавшийся расследованием дел о взрывах домов в Москве и Волгодонске, был приговорен военным судом по обвинению в разглашении государственной тайны. За несколько месяцев до освобождения, в марте, Трепашкина, страдающего тяжелой формой астмы, перевели из колонии-поселения в колонию общего режима. По утверждению администрации, он систематическими нарушал правила внутреннего распорядка.
Радио Свобода публикует его первое интервью на воле.
- Поздравляем вас с выходом на свободу. Как вы себя чувствуете, какие планы, что вы собираетесь делать теперь?
- Спасибо за поздравление. Чувствую себя более-менее. Почему? Потому что незадолго до выхода очень плохо себя чувствовал, вышел из медсанчасти. После изменения мне режима на более строгий я до отряда так и не добрался, меня поместили в медсанчасть с учетом состояния здоровья, из медсанчасти меня уже отпустили в связи с окончанием срока.
- В ближайшие дни что вы собираетесь делать?
- Во-первых, я вышел с чувством величайшей досады, что отсидел четыре года, один месяц и восемь дней, не совершив ни одного преступления. К сожалению, так и не было доведено и никто не знает конкретику, за что же я сидел. Говорят - за разглашение гостайны. Какая гостайна, неизвестно. Я буду добиваться пересмотра дела, это моя основная задача. Потому что говорят, что разгласил гостайну, а кому и что, ведь никто не знает. А там все было придумано, сфабриковано, сфальсифицировано.
Потом нужно поднимать вопрос о нарушении прав человека, в том числе в местах отбытия наказания, так как это имеет тяжкие последствия для общества в целом, потому что те люди, которые выходят после таких условий, явно, что они совершат новое преступление, это рецидив и так далее. Многие, кто попадает за незначительные преступления, выходят готовыми совершить любое, даже тяжкое преступление.
Потом продолжить некоторые другие вопросы, связанные с защитой моих клиентов. Я-то был арестован не как сотрудник, не как даже бывший сотрудник, потому что я уволился из органов давно, аж в 1997 году и не имею отношения ни к военной прокуратуре, которая расследовала дело незаконно, ни к военному суду, который меня судил незаконно. Я адвокат. Четко видно даже по приговору, что были нарушены все нормы об адвокатской неприкосновенности, поскольку районный суд разрешения на привлечение меня к уголовной ответственности не давал, главная военная прокуратура просто договорилась с военными судьями, и «по беспределу» меня осудили, как адвоката, скрыв это за формулировкой «бывшего сотрудника», хотя ни одно из деяний, которое мне вменялось, не относилось к военной службе.
Вот эти вопросы я обязательно буду поднимать, потому что я хочу добиться реабилитации. И не так, как после 30-х годов ждали десятилетиями. У меня ситуация идентичная, меня осудили на одном единственном ложном доносе сотрудника ФСБ Шеболина, с которым я встречался только ради того, чтобы предупредить о событиях «Норд-Оста» - а он начал склонять меня, чтобы я принял участие в травле Литвиненко, Березовского и им подобных, вплоть до уничтожения их, от чего я категорически отказался. В деле открыто лежал документ, где текст примерно такой – «чтобы не допустить [Трепашкина] к участию в процессе по взрыву домов, принять любые меры», вплоть, подразумевается, до привлечения к уголовной ответственности и посадки. Что и было сделано.
Второй вопрос - ко мне незаконно был применен персональный спецнаряд, почему я оказался на Урале и был фактически объявлен вне закона со стороны администрации колонии, со стороны УФСИН. Мне конкретно назвали номер персонального наряда и так далее. Многие понимают, что такое персональный наряд, поскольку он не звучал со времен, наверное, сталинских, хотя в брежневские времена он тоже иногда применялся в отношении неугодных лиц. Есть приказ, который мне удалось найти, где написано, что персональный спецнаряд применяется в отношении изменников родины, террористов.
Поэтому когда встал вопрос моей встречи со следователям Скотленд-ярда по поводу Литвиненко, руководством пресс-службы УФСИН России было распространено через РИА «Новости» [известие] о том, что я якобы отбываю наказание за измену родине. Хотя составы, которые мне вменены, за которые я отбывал наказание, к измене родине не имеют ничего общего. Да и кому изменил? Сотруднику ФСБ Российской Федерации. Но это способствует тому, что меня старались держать в ШИЗО, запрещали любые контакты с людьми. То есть кто-то из осужденных только переговорил - сразу же его вызывали, требовали писать объяснения - о чем говорили, что за контакты. Обложен был от и до, со всех сторон. И даже на стадии уже ухода из колонии каждый день все осужденные, которые находились со мной в больничной палате, плюс сотрудники, работающие в медсанчасти, писали вот эти отчеты, о чем я говорил, с кем. Почему-то так боялись, отслеживали.
С учетом применения персонального спецнаряда я здесь подвергся еще одному наказанию, которое не предусмотрено вообще российским законодательством. Только осужденные к особому режиму могут отбывать в одиночном заключении до шести месяцев, причем нарушители особого режима, а я был подвержен более шести месяцев одиночному содержанию. У нас в законах такого нет. Тем не менее ни свердловский областной суд, который очень зависит от прокуратуры, этот вопрос окончательно не решил… Они признали, что я незаконно находился в ПФРСИ, это помещение, функционирующее в режиме следственного изолятора, однако не коснулись вопроса одиночного содержания. Когда я поднял этот вопрос, они быстро попытались сказать, что это нас не касается, это касается условий содержания.
У меня накопилось с учетом отбытого срока очень много вопросов, которые следовало решать, и как предложение через Госдуму, внесение изменений в законодательство в целях улучшения общества, потому что то, что сейчас творится, к улучшениям никак не приведет.
- Когда вы находились в колонии, развивалось дело Литвиненко, вы говорили о том, что у вас есть какая-то информация. Будете ли вы как-то принимать участие, оказывать какую-то помощь в расследовании этого дела, убийства Литвиненко, его отравления?
- Если брать события последних месяцев, то не только Литвиненко, но и дело Политковской было связано прямо с этим. Наверное, слышали, она была убита в момент, когда собиралась приехать ко мне сюда, в Нижний Тагил. Она задержалась только в связи с тем, что не удалось поговорить с адвокатами и с женой. Она сказала «я на несколько дней задержусь» - и в это время ее убивают. С ней я был знаком с 1996 года, и часто очень мы обсуждали общие вопрос, и у нас очень много таких проблем расследования, в частности, проблемы «Норд-Оста».
Что касается Литвиненко, я настоятельно просил и администрацию [колонии], и писал в посольство, писал в Генеральную прокуратуру, чтобы меня допросили по делу Литвиненко. Потому что я с Литвиненко знаком с 1998 года, в курсе тех событий, которые развивались после того, как они дали известную пресс-конференцию 17 ноября, на которой я присутствовал в качестве потенциальной жертвы их же подразделения. Я об этом писал много, в интернете помещалось (хотя не вся информация вышла, много информации задержано было в колонии) о том, что один из сотрудников, как он представился, что он восстановился в качестве сотрудника, Шеболин, неоднократно заявлял, что создана очень мощная группа, которая будет мочить все, что связано с именами Литвиненко, Березовского, их самих и их близкого окружения. Предлагали мне принять в этом участие, на что я отказал (это было в 2002 году в последний раз, в сентябре месяце) и предупредил, что готовится «Норд-Ост», но на это никто не отреагировал. Сказали: ну, если ты не с нами, значит, против нас, если не хочешь выйти из дела Литвиненко, продолжаешь работу с комиссией Ковалева по взрывам домов, значит, сядешь. Дословно было сказано.
Поэтому я, когда выйду, конечно, то, что касается тех обстоятельств (а я был в курсе, когда третий уже приговор в отношении Литвиненко пытались вынести и как там все фабриковалось), я на эту тему буду говорить. Но основное, конечно, это то, что связано с деятельностью, о которой мне стало известно со слов Шеболина, о подготовке не только Литвиненко, но даже близкого окружения. Ну, мочить - к чему, зачем, это мне не понятно было, тем более существует закон. Ведь Литвиненко (максимум что смогли натянуть - три с половиной года условно) был осужден. По телевидению говорили, что он изменник родины, а он к секретам вообще не был допущен, у него была такая должность, где гостайну он знать просто не мог, он мог быть владельцем только временных секретных сведений, связанных с оперативными мероприятиями. Закончилось оперативное мероприятие - они перестали быть секретными. Мое мнение - это мое мнение, высказывал с учетом знания обстановки определенной. Он не мог знать сведений, которые могли бы причинить ущерб безопасности Российской Федерации в период службы и до 2000 года, до момента бегства. Потом - я не знаю, как там было, я с ним в это время мог только иногда поговорить по телефону, я не в курсе был всех его действий.
