Один социолог-теоретик сказал мне на днях, что в Голландии сегодня ощутимо присутствие страха. Страха перед будущим. Действительно, согласно опубликованным 23 декабря результатам опроса, который немецкий институт Emnid провел среди 50 тысяч жителей различных государств, нидерландцы и австрийцы менее всех остальных наций ожидают от 2008 года перемен к лучшему. Разумеется, эти данные можно расценивать по-разному. Ведь в параллельных опросах нидерландцы фигурируют и как самые счастливые на планете. Напрашивается простое объяснение: обитатели Нижних Земель так счастливы, что преобладающей эмоцией стал страх потерять свое счастье. Так или иначе, в уходящем году некая неумолимая сила заставляла Голландию вновь и вновь погружаться с головой в собственную историю, в источники своей самобытности. Если верить тем исследователям, которые называют тоску по прошлому сублимацией страха перед переменами, то этой силой и вправду был страх, апогеем которого стала неадекватная реакция на невинное заявление супруги Кронпринца Виллема-Александра Принцессы Максимы, аргентинки по происхождению, которая в сентябре на церемонии оглашения «Отчета об интеграции» Ученого совета при правительстве имела неосторожность сказать, что типичной «голландскости» больше не существует.
Принцесса Максима: — У Голландии слишком много сторон, чтобы вместить ее в одно клишированное определение. Одного определенного типа голландца не существует.
Самоанализ в поисках обновленного «я»
После критических выпадов со стороны политиков-популистов и патриотов из Оранжевого союза, которые быстро раздули принцессины философские размышления вслух до апокалиптических масштабов, Принцесса сделала попытку замять инцидент, заверив оскорбленных, что все сказанное ей основано исключительно на личных наблюдениях. На самом деле, то, что имела в виду Максима, не имеет большого значения. Гораздо важнее тот интерес, тот раж, с которым вся страна продолжает заниматься самоанализом в поисках обновленного «я». Думается, что основные события голландской культурной жизни за 2007 год, ставившие своей целью частично разобраться в этом нелегком вопросе, и составляют палитру подлинной «голландскости», как штрихи к таинственному, вечно недописанному портрету. И написание такого портрета становится занятием тем более необходимым для обретения душевного покоя, чем больше разрастается Европа, и чем прозрачнее становятся границы внутри нее. Говорит писатель и историк Херт Мак: «До нас дошли, например, путевые записки путешественника из Исландии, посетившего эту местность в 900-м году нашей эры. Он пишет о крестьянах, которые скачут через канавы».
Итак, в каком-то смысле голландцам с национальной идеей повезло: междоусобные конфликты здесь не приветствуются — в шторм все равно всем вместе на плотине стоять. (Что еще раз доказал ноябрьский шторм, когда впервые за последние 30 лет вновь было введено дежурство добровольческих бригад на дамбах вдоль всего побережья страны). Не даром даже выражение «польдерная модель», обозначающая поиск консенсуса во всем, восходит к необходимости сообща осушать польдеры. Есть еще демократическая традиция с многовековой историей: именно Республика Семи Объединенных Нидерландских провинций — образование, сравнимое с Евросоюзом — послужила источником вдохновения для отцов-основателей Соединенных Штатов Америки двумя столетиями позже, когда они переписали целые параграфы из Декларации Независимости Нидерландской Республики 16-го века в американскую Декларацию Независимости. По мнению того же Херта Мака, именно благодаря демократической традиции, сегодня Нидерланды одними из первых в Европе выходят из кризиса интеграции.
Голландия в глазах иностранцев
В уходящем году, действительно, не только появилось сразу несколько книг о том, кокой предстает Голландия в глазах иностранцев (с неутешительной информацией из России: 42% опрошенных россиян с уверенностью заявили, что Нидерланды и Голландия — это разные страны), но и производились серьезные попытки интеграции культурных символов некоренных жителей, как здесь говорят — аллохтонов. Причем попытки, граничащие если не с высоким искусством, то с художественным экспериментом. В Амстердаме, например, до сих пор работает выставка «Эль Хема», устроители которой переписали все этикетки самого популярного в Голландии магазина бытовых предметов и одежды «Хема» арабской вязью. Успех выставки превысил ожидания, и даже возмутившаяся было компания «Хема» теперь собирается использовать некоторые задумки художников. За брендом «Хема» стоит целая армия дизайнеров, однако теперь и он стал податливым материалом в руках нового поколения визионеров. Организатор выставки Виллем Велтховен: «Я держу в руках самый известный предмет производства компании "Хема" — футболку с логотипом "Хема". А вот другая футболка с надписью "Сыр" на спине. "Сыр", так называют нас, голландцев, марокканцы. Там, где начинается слева направо голландское слово "Сыр", оказалась и заглавная буква арабского слова "Сыр", справа налево — то есть, два языка сплетаются вместе.
На упаковке с презервативами написано слово "Кабут". "Кабут" означает "пальто", "кафтан". От этого арабского слова, кстати, пошло голландское "капотье" — "дамская шляпка" — так раньше на сленге называли презервативы. То есть мы пользовались словом, заимствованным из арабского».
Библия и Коран
Совсем недавно, в декабре, голландцы первыми в мире выложили тексты Библии и Корана на один интернет-сайт для несложного перекрестного анализа лексики и сюжетов. По мнению зарубежных гостей, сайт одновременно соединил в себе лучшие традиции голландской практичности с искренним альтруизмом. А в начале года, также в сети, в королевстве открылся первый Музей Разнообразия, посвященный 500-летней истории и культуре иммиграции в Нидерланды, где на сегодняшний день проживают представители 190 различных национальностей. «Уже нет целого выходного на поход в музей. Я предлагаю музей-вспышку, мобильный музей. И это символично, так как нет темы мобильнее, чем тема миграции», — говорит создатель музея Реза Атлаши.
Еще более яркой вспышкой, настоящим фейерверком прогремел Год роттердамской архитектуры 2007. Этот портовый город уже несколько лет назад превратился в своего рода площадку для гениальных игр Нормара Фостера, Рензо Пиано, Альваро Сиза и целой плеяды голландских архитекторов, во главе с Ремом Коулхасом. Ювелирная точность, эффективность использования каждого метра созданной собственными руками земли, экспериментальность замысла и социальная значимость — вот современная голландская национальная идея, благодаря которой страна выходит на лидирующие позиции в архитектуре и дизайне. Эти сферы, как сферы влияния на жизнь городов будущего, не стоит недооценивать, посоветовал мне организатор продолжающегося до февраля 2008 года бьеннале социального дизайна Utrecht Manifest теоретик дизайна Херт Стал: «Совершенно реально придумать такой распорядок, при котором человеку не нужно было бы каждый день ехать на личном автомобиле. Я имею в виду варианты совместной работы, без необходимости физически находится в коллективе. Технически, такие возможности уже есть и используются, но в большинстве некрупных компаний все еще в порядке вещей еженедельные собрания, заполнение бланков, присутствие за рабочим столом — даже если вы ничего не делаете. Пересмотреть эту практику — также задача проектировщиков и дизайнеров, как бы странно это ни казалось на первый взгляд».
Голландские дизайнеры вводят в постоянный обиход понятия об общественной значимости объекта, его прочности и неподверженности мимолетной моде. Одним из флагманов в этом направлении выступает мебельная компания «Pastoe», которая уже более 90 лет на рынке, и когда-то начиналась с производства мебели от пионера модернизма Херрита Ритвельда. В новом мире, говорит Херт Стаал, ценность вещи будет определяться историей ее происхождения, эмоциональными ассоциациями, воспоминаниями, которые она вызывает.
Письма отца Анны Франк
Наверное, то же можно сказать и национальном самосознании. Уходящий год также был богат попытками заглянуть в глаза собственному страху перед прошлым. В том же Роттердаме, в легендарном здании Голландско-Американских Линий Лас Палмас, вновь открыл свои двери один из крупнейших в мире музеев фотографии Фотомузеум. Первой выставкой в обновленном Фотомузеуме стала обзорная экскурсия по 170-летней истории нидерландской фотографии, прежде всего, документальной, скрытыми фотокамерами во время фашистской оккупации. Подробно обсуждалась тема возможной связи отца королевы Беатрикс, основателя Всемирного Фонда Охраны Природы и Бильдербергского клуба Принца Бернарда с нацистами во время Второй Мировой Войны. Весной был опубликован дневник еврейской девушки Хельги Дейн, написанный ею в лагерях Вюхт и Вестерборк и посвященный ее возлюбленному голландцу Кейсу ван ден Бергу. Дневник был обнаружен лишь после смерти Ван ден Берга, который всю жизнь прятал его в тайнике. Другой серьезной темой стали вновь всплывшие на поверхность, теперь уже в Нью-Йорке, письма отца знаменитой Анны Франк, Отто Франка, которые еще раз подтвердили, насколько трудно было еврейским семьям бежать из Европы в Америку во время Второй мировой войны. «Еще есть люди, которые не верят, что Холокост был, а мир вновь погряз в крови завоевательной войны — я больше не имею права молчать», — сказала мне в начале года Берте Майер. Отец Берте, женатый на немке голландский банкир, помог Отто Франку организовать по приезде в Амстердам фирму по производству пектина для фруктовых джемов. В бывшем здании этой фирмы, где Франки скрывались с 1942 по 1944 год, размещается теперь Дом-музей Анны Франк.
Берте Майер рассказала: «Все наши официальные разрешения на выезд в Палестину оказались простыми бумажками. — Нас забрали для отправки в лагеря, как всех. Франки с 1942 года ушли в подполье, и даже мы не знали, где их искать. Они просто исчезли. Я снова увидела Анну Франк и ее сестру Марго уже в лагере Берген-Белзен. И они были уже очень больны. Нас арестовали чуть раньше, но Франков повезли сначала в Освенцим, который был переполнен, поэтому Анну и Марго перенаправили в Берген-Белзен. В Берген-Белзене ситуация была также абсолютно невыносимая — кругом бушевал тиф, лихорадка, люди умирали и без газовых камер. То, что мы с сестрой выжили — это чудо. И вот там я опять увидела Анну и Марго. Чувствовали они себя ужасно, но я была младше их, мы знали друг друга, и поэтому они все равно были ко мне ласковы. И я была рядом, в том же бараке, когда они умерли. Мне тяжело говорить. Они были очень больны, как и все вокруг. Сначала умерла Марго, а потом Анна. С разницей в пару дней. Они до конца не знали, живы ли их родители. Анна Франк стала символом жертв Холокоста благодаря своему дневнику. Но сколько людей умерло там, в лагере, ни оставив ни строчки, анонимно. У меня осталось много вопросов после войны. Постепенно я нашла довольно много самых разных людей, которые знали моих родителей. Я даже ходила посмотреть на квартиру, в которой мы жили до ареста. Люди, которые захватили нашу квартиру во время войны так и жили в ней. Они были очень грубы со мной. Но я настояла на том, чтобы они меня пропустили внутрь. Мне пришлось умолять их разрешить мне побыть в нашей бывшей квартире две минуты. Они сказали: "Сходи к соседям этажом ниже. Может, у них еще остались вещи твоих родителей. А мы ничего не знаем. Уходи". Мне было тогда 11 лет».
Время не лечит. С тех пор Берте Майер почти никому не рассказывала о своем прошлом. О ее существовании не знали в Доме-музее Анны Франк и сначала не поверили мне, когда я передала сотрудникам ее историю. В 2007-ом Берте Майер нашла в себе силы говорить, связалась с музеем Анны Франк. Для меня это ее преодоление и стало главным событием года, тихим подвигом национального самосознания, перед которым я умолкаю.
