Марина Тимашева: У нас в гостях народный художник России, действительный член Российской академии художеств, художественный руководитель Московской государственной специализированной школы акварели Сергей Андрияка.

Вопросы ему задают российский и арабский журналисты – Людмила Аверина и Хайсам Бадерхан.

Но в начале, по традиции, я должна изложить краткую биографию гостя нашей передачи. Андрияка Сергей Николаевич родился в Москве в 1958 году. Его отец – художник и педагог Суриковского училища, мама – переводчик и преподаватель иностранных языков. Сам Сергей Николаевич закончил сперва Художественную школу, затем Институт имени Сурикова, далее занимался в творческих мастерских живописи Академии художеств. Его руководители – академики Алексей Михайлович Грицай и братья Ткачевы. С 1983 года Сергей Андрияка член Союза художников СССР. Уже с 1985 года работы удостоены персональных выставок или художник их удостоен. С 1996 года заслуженный художник России, далее ему присвоено звание народного художника России. С 2007 года действительный член Академии художеств. Несколько лет Сергей Николаевич преподавал в Институте имени Сурикова, а в 1999 году организовал и по сей день возглавляет Школу акварели с музейно-выставочным комплексом, в котором экспонируются работы учащихся и их педагогов, а также какие-то произведения из коллекций разных музей. Сергей Андрияка работает и в технике масляной живописи, иногда занимается монументальными росписями (в частности, реставрационно-живописные работы в храме Трифона у метро «Рижская»), он обращает и к технике эмали, но считает главным делом своей жизни классическую многослойную акварель. Любая тема Сергея Андрияки – пейзажи и натюрморты.

Если я сделала какую-то ошибку или что-то неверно, или вам хотелось бы что-то уточнить или исправить свою биографию, то скажите мне об этом, пожалуйста.

Сергей Андрияка: Я могу добавить просто, что только маслом и эмалью не ограничивался круг интересов. Я занимался и витражом, и мозаикой, и лепил 10 лет, и занимался даже как художник-постановщик в театре, потом офорт, пастель, огромное количество гуашей, этим я тоже занимался, и я не могу сказать, что это просто сиюминутное увлечение. Это просто добавки к тому, что вы сказали.

Марина Тимашева: Сергей Николаевич, я проделала такой небольшой эксперимент: я взяла и нескольким людям, разным и вполне образованным, интеллигентным людям, которые ходят по музеям, знают живопись и так далее, задала один простой вопрос: «Назовите мне, пожалуйста, имена художников-акварелистов». Самый вразумительный ответ, который я получила от этих своих знакомых, был таков: «Мы никогда не интересовались техникой, в которой выполнена работа. Возможно, что мы знаем художников-акварелистов, знаем их работы, но мы никогда не фиксировали в своем сознании, что именно эти люди – художники-акварелисты». Значит, это в некотором смысле наше общее невежество. Сергей Николаевич, расскажите, пожалуйста, просто историю, если можно, акварели. Ее родиной, насколько я понимаю, считается Англия.

Сергей Андрияка: Нет. Вы знаете, если обращаться к истории, то эту историю нужно начинать с Древнего Египта, потому что основа акварели клеевая, это клей гуммиарабик – клей африканской акации, на который, собственно, и разводится пигмент. Краска водяная, и вот саркофаги расписывались клеевыми красками подобного типа. Мы не можем точно сказать, что туда еще добавляли, может быть, были еще какие-то компоненты, но можно утверждать, что с того самого времени подобие акварели возникло. Потом эта техника развивалась, и в том понимании, в котором мы ее сегодня понимаем, не в прикладном смысле, как это было в Египте, а в таком… именно акварель как написанная на листе бумаги, на листе пергамента, она, конечно, возникла в Средние века. До нас дошли, допустим, уже более 500 лет прошло, акварели Дюрера, их много, акварели голландцев. И, конечно, где-то можно тоже сравнивать с акварелью – это Древний Китай. Япония и Китай, но в первую очередь Китай. Потому что те свитки, которые сохранились, они сохранились тоже уже, в общем-то, очень много столетий. Прекрасные вещи, которые не пропали.

Обычно говорят, что акварель очень хрупкая техника, к ней надо относиться очень бережно, но для удобства музеев их сделали, используя одно такое правило, инструкцию такую для любой акварели: три месяца экспонирования, а дальше она должна уйти в запасник и отдыхать. Но это, мне кажется, нежелание самих музейщиков до конца исследовать тот материал, на котором написаны эти вещи. Потому что музейное хранение существует, может быть, полторы сотни лет, как таковое, а вот я когда был в Англии, ездил по Англии, там построен замок в XVIII веке, повесили на солнечную сторону акварель. Вот она в родном паспорту, в родном раме, как это было в XVIII веке, и она как висела, так она и висит по сей день, и ничего с ней особенного не происходит.

Наибольший расцвет такой классической акварели – это XIX век. В основном век. В основном художники, которые занимались только акварелью, - это в основном Западная Европа. Там существовали объединения акварелистов по всей Европе, они назывались школами, но это не как учебные заведения, а как именно объединения художников.

Марина Тимашева: Как цех такой.

Сергей Андрияка: Да, такой цех, и они работали в разных жанрах, была английская акварельная школа, немецкая, французская, итальянская, австрийская, голландская и так далее. К сожалению, у нас информации как таковой и специалистов по западноевропейской акварели практически почти что нет, и XIX век проходит мимо. Но известно, что в начале XIX века художники писали акварели по полтора метра, это было совершенно нормально. Более того, техника акварели была абсолютно идентична масляной технике, то есть между ними чисто зрительно разницы никакой не было, то есть не разделялось, что это должно быть акварельно, а вот масляная живопись более густая. Потом это все немножко изменилось, в начале ХХ века появились художники, которые отошли с акварелью как бы в сторону, и акварель стала представлять собой то, что сегодня в сознании у человека при слове «акварель» появляется: это что-то размытое, растекающееся по бумаге, такое легкое, прозрачное. Этот стереотип существует и по сей день. Пытаюсь этот стереотип немножечко видоизменить.

Сергей Андрияка: А я не поняла, а что плохого в размытости акварели?

Сергей Андрияка: Нет, ничего плохого нет ни в коем случае, она может быть просто разная. Вот сейчас у нас проходит в Санкт-Петербурге огромная выставка, в Манеже, и там появился акварелист один, который говорит: «Она такая быть не может!» Она должна быть только по сырой бумаге, только такая и все. Ну, я думаю, если вы посмотрите на современное состояние акварели и у нас, и за рубежом, то в целом она вся будет размытая. Вот ее если выставить, то это будет впечатление, что почти что один автор ее делал. И наша школа, и то, чем я занимаюсь, резко отличается.

Сергей Андрияка: У вас своя техника акварели, да?

Сергей Андрияка: Она совсем-совсем другая. Приходите в гости, посмотрите. Гороховский переулок, дом 17, мы находимся совсем не так далеко, около метро «Курская». И там школа, там музейно-выставочный комплекс огромный. Показываем мы в основном и экспонируем коллекции из фондов музеев, причем преимущественно провинциальных, потому что у провинциальных музеев нет возможности иногда по помещениям, материально там всегда проблемы большие. И мы на благотворительных началах, оплачивая и страховки, и транспортировку, и оформление работ (у нас своя багетная мастерская), это все делаем, издаем каталоги этих выставок. А зачастую в этих музеях провинциальных хранятся такие уникальные коллекции, их никто не видит, ничего о них не знает. Поэтому приходите, посмотрите и то, чем я занимаюсь. Я принес альбом, чем занимаюсь я и чем занимается школа. Потому что школа необычная, и сейчас на волне той выставке, которая проходит, каждый третий спрашивает: «А не хотите ли вы сделать подобную школу в Санкт-Петербурге». Вот с Валентиной Ивановной Матвиенко у нас был разговор об этом, и она подхватила эту идею, говорит: «Давайте делать». Вам надо прийти и посмотреть, потому что сложно рассказывать, когда вы это не видите.

Хайсам Бадерхан: Если сегодня мы будем делать классификацию художественных школ акварели, в какому жанру их можно относить – модернизм…

Сергей Андрияка: Это классика. Понимаете, дело все в том, что это продолжение традиций. Как я говорю, что такое традиции – это мать и отец в первую очередь. Мы можем все, что угодно, говорить, но если мы отвергаем свои корни, своих предков и то, что нам предшествовало, ну, никакого будущего ни у нас, ни у нашего искусства быть не может. Речь идет о традиционном искусстве, безусловно, о продолжении традиций. Потому что возрождать – это нечто мертвое, на мой взгляд. Живое – это продолжение традиций. А что такое продолжение традиций? Это впитывание в себя всего того потенциала, который существовал до нас, того опыта, который был до нас, но при этом не подражая, а видя мир своими глазами. И это самое трудное. Потому что в музыкальной сфере таких примеров, к сожалению, очень мало, так же как в изобразительном искусстве, потому что либо это становится очень похожим подражательно на кого-то, либо художник отказывается от традиционного искусства, он просто уходит… Вот сегодня говорят «поиск». Чего ищем – не знаю. Мне кажется, самое главное – прийти к самому себе. Когда ты приходишь к самому себе, видишь мир своими глазами, если это в данном случае система классического, традиционного искусства, которая существовала, и ты ее естественно продолжаешь в современном мире, в современной жизни, ну, это непросто.

Марина Тимашева: Сергей Николаевич, а вот эта школа ваша, она вообще коммерческая? Есть ли там какое-то деление, грубо говоря, бюджетное отделение или нет, и как это происходит?

Сергей Андрияка: Вы знаете, опять из-за того, что мы с вами не видим детских работ, тут немножко сложно говорить, потому что обычно со школой, тем более художественной, всегда связано такое впечатление, что там солнышко, детские рисунки. Это абсолютно профессиональные работы. У нас задача такая у школы… Она бюджетная, государственная, под правительством Москвы, и в данном случае мы говорим, что любого человека можно научить, абсолютно любого. Мы вообще о таланте не говорим, потому что слово «талант» - это тот дар, которому научить вообще никто никогда не может. Единственное, что мы можем, мы можем дать технику, мастерство, умение, и когда человек приходит к нам учиться, он должен это получить. Потому что на сегодняшний день существует очень много школ, много учебных заведений, студии, куда приходит ребенок, и ему говорят: «Ты талант, ты гений, на тебе кисточки, краски, давай…» Но почему-то такое никогда не говорят, когда приходят учиться музыке. В общем-то, меня это немножко обижает, потому что сыграть на фортепиано или на скрипке – надо все-таки поучиться. Ну, можно побренчать, конечно, или попиликать, но вразумительной, хорошей, мелодичной музыки не получится. Так же как и балетная школа существует, и сразу, без большого труда, без большой учебы невозможно ничего станцевать, это будет просто такое кривляние, ничего не получится. Вот в изобразительном искусстве тоже такая же ситуация.

Разработана методика, позволяющая научить, как мы говорим, ежика, любого человека. У нас есть дети, бюджетники, которые сдают экзамены, это бюджетное отделение, и оно, естественно, бесплатное. Есть дети, которые поступают и учатся за деньги, они не сдают экзамены, но тоже проходят определенный отсев, контрольные задания и все прочее. Есть категория взрослых, начинающихся с 18 лет плюс бесконечность, потому что есть и по 75 лет у нас такие желающие. Ну, мечта была, может быть, в молодости, в юности, и вот есть возможность эту мечту осуществить. И это прекрасно, мне кажется, это здорово. Что еще самое главное дает обучение изобразительному искусству, мне кажется, в этой ситуации. Дает то, что человек начинает из слепого становиться зрячим, он начинает видеть красоту мира в самом обыденном, обыкновенном, что его окружает. Если он пришел на выставку в Третьяковскую галерею, к примеру, посмотрел там произведения искусства, все это замечательно, потом он выезжает на природу и говорит: «Да, вот, это прямо у Саврасова, у Шишкина…» Или море как у Айвазовского. Но на самом деле это такое пассивное восприятие. А когда он берет в руки карандаш и начинает сам рисовать самые простые вещи – яблоко, чашку, ложку, самые простые предметы, которые его окружают в повседневной жизни, – вот это как раз ценно, потому что у него открываются глаза, он начинает созерцать, он начинает этими вещами любоваться, он начинает в них видеть то, чего никогда в жизни не видел. У него, наверное, раскрывается тот дар, который дан каждому абсолютно человеку, видеть эту красоту вокруг себя и жить в этой красоте. Научить, именно научить, дать основы какие-то, как это было в старых дворянских семьях, это можно сделать.

Марина Тимашева: Вы заговорили о проблемах провинциальных музеев, материальных проблемах и прочих. И в Москве, в общем, тоже в последнее время все, что нас окружает, тоже не связано с представлением о гармонии, чудом и красотой жизни, потому что что-то происходит невероятное с залами Третьяковской галереи на Крымском валу, которые пробуют отобрать в пользу каких-то строительных фирм, голодают скульпторы…

Сергей Андрияка: Я первый раз слышу.

Марина Тимашева: Правда? Рассказываю. Голодают скульпторы, в некотором смысле ваши братья, тем более вы говорите, что сами лепили. Происходит что-то крайне неприятное. Мастерские художников – там тоже какой-то очень большой конфликт из-за них, потому что тоже их пробуют каким-то образом изъять, а художники, естественно, держатся за свои мастерские. Вы вообще на это не реагируете? Вы живете…

Сергей Андрияка: Нет, вы знаете, я реагирую, но я вам скажу такую вещь. Если брать конкретный случай, связанный с Третьяковской галереей, действительно, вы первый раз сказали, и я удивлен, что хотят отобрать ту половину, которая принадлежит не ЦДХ, а именно Третьяковской галерее. Это меня удивляет. Но вы знаете, если вы там бывали и обращали внимание, в ЦДХ огромное количество всегда людей, а в Третьяковку, новую Третьяковку, тот современный блок, который там представлен, практически почти никто не ходит. Это, с одной стороны, показатель работы сотрудников музея, как они относятся к этому делу, ну и, наверное, тех выставок, которые проходят там. Наверное, тоже надо задать этот вопрос. Потому что мне кажется, что руководство ЦДХ проводит в чем-то правильную политику. Когда люди приходят туда, они, во-первых, могут посмотреть огромный спектр разных выставок, они имеют возможность отдохнуть, они могут попасть на какой-то концерт. Там большие книжные магазины, там возможность посидеть в кафе, пообщаться, там масса возможностей. И эти возможности, безусловно, додуманы и придуманы руководством ЦДХ. Та ситуация бездеятельности, которая сегодня существует в новой Третьяковской галереи, пустые залы – это, по-моему, совсем не в пользу руководства Третьяковки. Если бы я знал, я бы об этом говорил.

А то, что мастерские художников сегодня под ударом, очень сильным ударом, честно говоря, у меня с моей мастерской, которая у меня находится здесь неподалеку, на Тверской, у Центрального телеграфа, тоже была такая ситуация в начале 90-х годов. И ни один художник, имеющий субаренду, не защищен, к сожалению, законодательством вообще. То есть при арбитражном разборе в суде он проигрывает на 100 процентов, потому что субаренда федеральным законодательством полностью запрещена. И это, конечно, большая беда, что такое происходит в городе. Но это не только в городе, это происходит по всей России. Потому что здесь еще как-то все-таки пытаются защищать художников, потому что здесь немножко возможностей больше, а в регионах, там совсем плохо дело обстоит.

Я часто езжу по регионам, мы школу показываем. Школа самостоятельно, без поддержки Комитета по культуре правительства Москвы, на собственные заработанные средства в рамках бюджета только в том году сделала 34 выставки передвижных по областным центрам России. Совершенно самостоятельно, никто здесь не помогал. Причем у нас статус школы самый низкий, именно как статус учреждения дополнительного образования – это ниже табуретки, это федеральное правительство нас приравняло к кружкам по интересам. Причем с теми людьми, которые принимали этот закон, я общался, говорил, и даже их дети обучаются у нас, но они говорят: «Мы же не можем для твоей школы сделать исключение». К сожалению, пока так.

Хайсам Бадерхан: Я вас вижу сегодня в первый раз, и у меня ощущение, что вы спортом занимались.

Сергей Андрияка: Нет, спортом не занимался совсем, совсем антиспортивный товарищ (смеется).

Хайсам Бадерхан: Телосложение у вас спортивное.

Сергей Андрияка: Вы же скульптор.

Сергей Андрияка: Скульптурой я занимался, главным образом это лепка была в детстве в течение довольно долгого времени, начальное увлечение. Потом это увлечение стало переходить в рисование, потому что отец преподавал в Суриковской школе, девать меня было некуда, маленького, и он меня брал с собой на летнюю практику. Для меня эти 12-13-летние ребята были дяди и тети, но все равно они все под каждым кустом рисовали, писали акварелью, мне это интересно было и тоже хотелось попробовать, потому что у них получается, а вдруг и у меня получится. Ну, это такое естественное состояние, наверное, любого ребенка – ему рано или поздно хочется попробовать.

Марина Тимашева: Сергей Николаевич, точно так же, как любого человека можно научить рисовать, вы говорите, точно так же можно любого и поставить на коньки (смеется).

Сергей Андрияка: Так вроде бы смело говорю, что можно любого научить, но у нас методика построена на том, что все задания, которые задает педагог, он должен выполнять вместе с учениками, то есть проводить своего рода мастер-класс все занятия своего преподавания, вот все часы, то есть это огромное напряжение. Но зато ученики видят начало работы, как нужно начинать, как вести работу, и, собственно говоря, весь процесс нагляден. Это, наверное, отличительная и уникальная особенность именно нашей школы, потому что сегодня редко когда в учебных заведениях кто-либо из педагогов на личном примере работает вместе с учениками, то есть это как-то отсутствует. Раньше, в XVIII веке, когда была создана Императорская академия художеств, только в XVIII веке – в начале XIX века было предписано всем профессорам обязательно работать вместе со своими студентами. Но Чистяков потом эту систему прекратил. А на самом деле работа вместе с учениками – это практически восходит еще ко временам до всяких академий, когда был мастер и были подмастерья – они смотрели, как работает мастер, и учились. Сначала учились, ему помогая, вприглядку, потом мастер разрешал какие-то второстепенные участки картины делать, а потом они уже самостоятельно работать начинали и превращались сами в мастеров, набирали так же своих подмастерьев передавая им свой опыт.

Марина Тимашева: Сергей Николаевич, а вы точно так же, вы занимаетесь с учениками?

Сергей Андрияка: С педагогами. Моя задача – обучать так же с кисточкой в руках педагогов. И потом, все обучение проходит на основе мастер-классов. Кстати сказать, я вас всех приглашаю, так случилось, вы мой год рождения назвали, получается 50 лет в этом году. Правда, эта дата будет в середине июля, а юбилейная выставка, самая большая, по крайней мере, которую я когда-либо делал, в большом Манеже – 19 июня. На две недели я открываю такую выставку, где безусловно будут, помимо того, что будут стоять мониторы… Вот стоит монитор, и на нем демонстрируется диск, показывающий с белого листа до конца, как писалась работа, а рядом висит оригинал этой работы. Таких мониторов, наверное, будет штук 15 стоять по залам. И одновременно будут живые мастер-классы, то есть я в выходные дни главным образом, когда больше всего людей, буду устраиваться на сцене, тоже видеокамера будет направлена на лист бумаги, и, соответственно, можно будет на больших плазменных телевизорах видеть весь процесс работы.

Такую практику интерактивную мы сейчас проводим и в Санкт-Петербурге, в Манеже, и также мы проводим пробные уроки для всех желающих. Это тоже интересно, когда на выставку люди приходят, им дают краски, кисточки, бумагу, и вот они с помощью двух педагогов – одного ведущего, другой организует все – проводят такой пробный урок. Может быть, это для некоторых будет первая картина, написанная самостоятельно. Я вот перед выставкой в Санкт-Петербурге, там же в Александро-Невской лавре мы делали за неделю до открытия такой пробный урок для преподавателей изобразительного искусства воскресных школ. Очень было интересно. И у меня была задача не показать свое мастерство, как я это все делаю, а самое главное, чтобы и у педагогов получилось, и чтобы они, может быть, какую-то методическую основу восприняли и могли так же легко научить своих учащихся. Потому что сегодня изо поставлено в общеобразовательных шкалах, в принципе, на нуле, так же как и музыка.

Марина Тимашева: А вообще у нас хотя бы сохраняется урок рисования?

Сергей Андрияка: Нет, он сохраняется, но там ничему не учат. Можно, в принципе, дать очень доступно и толково действительно какие-то хорошие основы. Было же дворянское образование, там же никто не спрашивали мальчика-барина, талантлив он или нет, а его просто учили, и они прекрасно музицировали, они сочиняли стихи, танцевали, владели иностранными языками и, в том числе, прекрасно рисовали. Я дворянские альбомы первой половины XIX века когда смотрел, я думаю: у нас академики не все на таком уровне владеют карандашом и кистью.

Марина Тимашева: Сергей Николаевич, скажите, пожалуйста, эти огромные работы, акварельные панно, большие холсты акварельные, вы их сами вообще от и до делаете?

Сергей Андрияка: От и до делаю все. Я, вообще-то, все делаю сам. Потому что, понимаете, мы живем в то время, когда коллективное творчество, которое было, кстати сказать, в старые добрые времена, оно было коллективным, и тогда не было вопроса вообще авторства, он не стоял. Если, допустим, Микеланджело сделал какую-нибудь находку в росписях Сикстинской капеллы, там есть какая-то группа красивая заплетенных фигур, то эти фигуры мог его современник или художник более поздней эпохи использовать в своей картине, и это не считалось, что он содрал, как мы сейчас говорим грубо, вот, как это так, это не его. А сегодня век индивидуализма определенного, поэтому все, что здесь делается, это делается безусловно мною от начала и до конца.

Марина Тимашева: А вы раскрываете своим ученикам или педагогам все секреты?

Сергей Андрияка: Полностью раскрываю. У меня, вы понимаете, секретов быть вообще не может. Безусловно, я могу без этой школы обойтись прекрасно, заниматься только творчеством, делать выставки, а она отнимает достаточно много времени и в организационном плане, и потом надо же и педагогов готовить, это все очень трудоемкая вещь. Но все-таки самое главное, если ты можешь чему-то научить, можешь это отдать. Сегодня вообще вопрос образования, когда уже речь идет не о методиках, а найти был педагогов, которые могли бы хотя бы в какой-либо области чему-то научить – вот какая проблема стоит. Она не только у нас, она и за рубежом стоит, потому что там тоже отмороженное совершенно обучение, там ужас творится. Поэтому если я могу быть полезен, если я могу принести пользу людям, то я должен это делать. Хотя, конечно, общая тенденция идет к тому, что в образовании не должно быть принуждения. В профессиональном образовании всегда будет принуждение, его невозможно исключить, и другие совсем дети стали, у них атрофировалась фантазия, потому что она полностью заштампована телевидением, видео, компьютером, всем тем, что их окружает. Поэтому с ними трудно работать, очень сложно, они немножко другие. Тем не менее, я стараюсь, обучая педагогов, раскрывать все.

Понимаете, техника, умение, знание материала акварели – это еще совсем не все художество. Если бы это было только это, тогда, наверное, мне надо было бы сказать, что это секрет, тайна, это я никому не расскажу (смеется). Но тут много всего. Это в первую очередь видение мира индивидуальное, потому что мы каждый видим мир совершенно по-своему. И сделать так, чтобы люди превратились в меня самого, это невозможно.

Марина Тимашева: Сергей Николаевич, вы много пишете городские пейзажи, вы много ездите по разным городам, и из того, что видела я, это в основном такие красивые кусочки старых городов, каких-то образцов древнего зодчества, старинного русского зодчества. При этом, как и всякий, наверное, человек, даже не художник, просто живущий в городе, ездящий по разным городам, вы видите, что происходит именно с этой старой застройкой, что происходит с этими городскими строениями, так милыми нашему сердцу. Вы видите, как меняется этажность городов, видите, как перекрашивают здания, как остается в лучшем случае фасад, а то, что происходит за этим фасадом, тайна сия велика.

Сергей Андрияка: Да, это безусловно все.

Марина Тимашева: Как вы на это реагируете? Если так пойдет, что же вы будете, знаете ли, писать спустя еще 10 лет? Вот какова ваша человеческая реакция?

Сергей Андрияка: Реакция моя… Вы знаете, у каждого города, у каждой страны есть свое лицо – это то, что в корне отличает данный город, как Москва, Санкт-Петербург. Вот мы приезжаем в Санкт-Петербург и понимаем, что это, с одной стороны, очень много как бы европейского влияния, там практически все наполнено именно западноевропейскими традициями, но при этом все-таки есть какой-то образ города, и конечно, когда я куда-то приезжаю, я стараюсь увидеть именно то, что является отличием, что является типичным, что является вот именно образом этого города, этого места. У Москвы свое лицо, свой совершенно образ. Все, что касается современных построек, коробок, я их называю коробками бетонными, плоскими, их можно ставить, как говорится, вертикально, горизонтально, но они в данном случае есть во всех странах, и они представляют просто интернациональную архитектуру, не имеющую никаких традиций абсолютно. Она выхвачена, она является чистой функцией, причем функцией, к сожалению, не самой лучшей. Если так вот в Японии посмотреть, я делал выставку в Токио, вот смотришь на город и понимаешь, что, наверное, от безысходности в Японии пришлось делать какие-то трехъярусные автобаны в городе, чудовищные небоскребы – ну, земли мало, а население такое же, как во всей России. Тем не менее, конечно, я эту архитектуру, так же как многие восторгаются Манхеттеном в Нью-Йорке, а на меня он произвел самое тяжелое впечатление. Причем люди, которые меня водили, они прожили там 50 лет, и можно сказать, что этот город показывали самым наилучшим образом, они старались поразить меня какими-то не только фасадами зданий, а и интерьерами, и панорамами, и видами, ну, вот все, что они могли сделать. Тем не менее, мне это не близко, я этим не занимаюсь.

Люблю архитектуру, которая соразмерна человеку и в которой человек как органическое существо чувствует себя очень хорошо, очень комфортно совсем. Недавно в Италии купил антикварную мебель – пусть она у кого-то была, своя аура у этой мебели, все, но она очень живая. И я смотрю на деревянную резьбу буфета – и меня это радует. Мой глаз как-то рисует это все, это здорово, это красиво, это прекрасно. Психиатрически и психологически известно, что люди, которые попадают в такие микрорайоны, где сплошной бетон, стекло и сплошная пустая геометрия, люди сходят с ума, они не выдерживают вот этой пустоты. Поэтому я ищу какой-то такой неповторимости. Ее становится все меньше и меньше, вы совершенно правы, особенно в больших мегаполисах, потому что сейчас я посмотрел немножко с грустью, что идут процессы и Санкт-Петербурге тоже. Многие дома… может быть, они не являются памятниками архитектуры, может быть, они не такие значимые в архитектурном смысле, но они представляют все равно совместно со старым городом ансамбль, и этим они ценны. Поэтому, конечно, это очень грустная тенденция, очень грустно, что это происходит. К счастью, эта тенденция в связи с отсутствием денежных средств так не происходит у нас в регионах, в провинции, там можно любоваться в городах… Я помню, даже такой городок Елец, маленький городок, - конечно, людям жить там тяжело. Для художника эстетическая сторона прекрасна, все здорово.

Но вот идеал для меня – это, наверное, Италия, где, с одной стороны, это сохраняется… Причем никто не собирается там Венецию сделать, как в Германии, чистой, начищенной, чтобы там, не дай бог, где-то штукатурка отвалится или что-то еще. В данном случае это все сохраняется в том виде, в каком это было построено, может быть, где-то обшарпанное, но в этом есть жизнь, какая подлинность и красота. Зато внутри по всех домах есть полный комфорт и все, что необходимо для жизни. Вот, наверное, это самое разумное сочетание. Но Италия – это, наверное, исключение из правил, потому что в остальной Европе тоже не все слава богу. В Италии даже с детства человек видит эту красоту, он воспитывается в ней, и не дай бог что-то он будет ломать, ему в голову такая дурная мысль даже, мне кажется, просто прийти не может.

Марина Тимашева: Я поняла, у вас долгосрочный план: вы воспитаете детей, которые потом не поднимут руку на красоту, как это делали другие люди, не воспитанные вами.

Сергей Андрияка: А если они не будут жить в этом доме, в этой красоте…

Сергей Андрияка: Вы знаете, тут можно много говорить, я понимаю, что это дороже, безусловно, дешевле снести и построить… К сожалению, власть денег. Нас загнали в деньги, значит, деньги правят миром. Поэтому, как ни странно, на вашем радио я это говорю, и это совсем не здорово. Это во всех сферах происходит. Мы едим синтетическую еду, покупаем в супермаркете. Да, всех накормили, но чем накормили? Надо же об этом тоже помнить. Это же тяжелая ситуация. Я помню процесс в 1994 году, когда я делал выставку, и в журналах появились статьи одного профессора, который сделал исследования всех продуктов, которые продаются в Сенсбери, и он дал такое заключение: 85 процентов продуктов, которые там продаются, они несъедобны для человека.

Марина Тимашева: Сергей Николаевич, вы меня совсем уже расстроили, потому что так у вас не будет ни объектов городских…

Сергей Андрияка: Вот, пожалуйста, западная демократия. Все есть, пожалуйста, всех накормили, но… Да, я жил в замке у наших друзей, таких человек 600 во всей Англии, у них свой огород, и там выращиваются овощи. А все остальные, вот средний англичанин что ест? Он идет в этот супермаркет покупает эти полуфабрикаты, покупает эти синтетические, как я считаю, овощи и фрукты, которые не гниют, обработаны они бог знает чем, клубнику, которая, как огурец, хрустит на зубах.

Марина Тимашева: И пахнет водой из-под крана, и на вкус…

Сергей Андрияка: Да. Это общая тенденция, связанная с властью денег. Потому что человек извлекает из всего только денежную выгоду, больше ничего. Все остальное ему по барабану. Как люди будут жить, будут ли они болеть, будут ли они любоваться красотой – ему на все наплевать. Вот есть деньги, выгода, экономическая выгода, а все остальное приносится в жертву.

Марина Тимашева: Сергей Николаевич, у меня вопрос, которые следует из того, о чем мы сейчас разговариваем. Вы говорите, что акварель – это такая бумага, на ней что-то размытое, импрессионистическое, прекрасное, мир красив. Но, с другой стороны, очень многие темы, которых мы касаемся, не можем мимо них никак пройти, они совершенно не гармоничны, и ничего в этом красивого особенно нет. Акварель может передать дисгармонию мила? Или это какая-то невероятная штуковина, которая может отражать или ею можно отражать только гармонию и красоту мира?

Сергей Андрияка: Может быть и дисгармония. Вы знаете, здесь же очень простая вещь. Вот в наше время, когда в самой жизни потеряны критерии, что хорошо, а что плохо, как говорят, у каждого своя правда. Если у каждого своя правда, то, соответственно, общечеловеческой правды как бы не существует в понятии сегодняшнего дня, для современного человека. Эта тенденция жизни, она полностью отражается, как в зеркале, на искусстве. Поэтому сегодня, когда говорят – многополярное искусство, да, оно многополярное. Это материал же, это только техника – акварель, и ей можно изобразить не только дисгармонию, но и агрессию, и все что угодно. Это может быть материал, который может по-разному воздействовать на людей и выражать совершенно различные чувства.

Марина Тимашева: То есть можно себе представить какое-нибудь экспрессионистское полотно, выполненное…

Сергей Андрияка: Абсолютно! Это и было, вот, пожалуйста, Кандинский – пример, далеко даже ходить не надо, все знают эту фамилию. Причем и акварели тоже у него есть, и достаточно много акварелей, и там есть как раз цветовой экспрессионизм, именно сделанный в технике акварели.

Марина Тимашева: Наверное, не все это знают, но Сергей Николаевич вместе со своими учениками когда-то превратил поезд в метрополитене, небольшой состав из пяти вагонов…

Сергей Андрияка: Из десяти.

Марина Тимашева: Из десяти даже. Мне что-то показалось, что он коротенький (смеются), но, наверное, он укоротился в моей памяти.

Сергей Андрияка: Десять. Они составные десять, но их десять.

Марина Тимашева: Эти десять вагонов, которые движутся по Арбатско-Покровской ветке, я только однажды это видела, они превращены в такую движущуюся галерею художественную, собственно говоря, потому что Сергей Николаевич и его ученики расписали поезд этот и снаружи, и внутри. Причем каждый вагон оформлен совершенно иначе, в каком-то совершенно другом настроении, цветовой гамме и так далее. И честно говоря, это большой праздник, одно из тех редких событий, когда-то сделано вопреки традиции, по крайней мере, традиции Московского метрополитена, ко благу. Я вам очень благодарна, это был такой праздничный момент в моей жизни.

Сергей Андрияка: Спасибо.

Марина Тимашева: Поскольку разговор подходит к концу, я должна попросить моих коллег высказать какое-то свое мнение именно о сегодняшней беседе с Сергеем Андриякой.

Сергей Андрияка: Сергей Николаевич, очень понравилась беседа, и мне очень приятно, что существует ваша школа. Мне бы очень хотелось, чтобы эти школы были не только в Москве, а такие школы были бы и в провинции. Потому что Россия прирастает провинцией.

Сергей Андрияка: Будем делать. У нас, вы знаете, программа большая, потому что будет еще высшее художественное учебное заведение, академия, которая сейчас строится, и там будет общежитие, и мы будем стараться брать из регионов педагогов, обучать их у нас, и, соответственно, создавать такие мини-филиалы в регионах. Спасибо.

Марина Тимашева: Я очень благодарна Сергею Николаевичу, что он пришел, и должна сказать, что я подумала, что если я доживу до 75 лет на синтетических продуктах (смеются) и в той городской архитектуре, которая, видимо, мне уготована так или иначе, то я тоже пойду учиться мастерству акварелиста.

Сергей Андрияка: Я думаю, что можно и раньше пойти учиться, не обязательно ждать 75 лет.

Марина Тимашева: До пенсии дотяну и попробую пойти. Не для того, может быть, даже, чтобы научиться рисовать, потому что я все-таки не очень верю, что меня этому можно обучить, сколько для того, чтобы каким-то образом прийти в резонанс с реальностью. Потому что мне кажется, что вы довольно спокойный человек, и вы как-то умеете, видимо, меньше обращать внимание на те даже неприятные какие-то события или вещи, которые вы не можете изменить, вмешавшись в этот процесс. А я вот еще не умею, поэтому попробую через акварель приобщиться к такому созерцательно-спокойному взгляду на действительность.