Борис Парамонов: Будучи в Советском Союзе одно время преподавателем истории философии, я больше всего раздражался тем, что европейских философов, начиная чуть ли не с семнадцатого века, требовалось называть «буржуазными». Раз европейский, западный – значит, буржуазный; и вообще весь Запад буржуазный, коли он не коммунистический. Даже русских философов, коли они в той или иной форме выступали против марксизма, надо было называть буржуазными. Даже Бердяева – этого яростного ненавистника буржуазии и капитализма, мыслителя с левыми, социалистически окрашенными симпатиями. А ведь это Бердяев объяснял, что сама социалистическая доктрина насквозь буржуазна, ибо она ориентирует людей на материальное преуспеяние как главную жизненную, даже всемирно-историческую цель. Социализм, писал Бердяев, враждебен буржуазии постольку, поскольку буржуазный образ жизни недоступен пролетариату; социализм в идее своей хочет всех сделать буржуа. Об этом и до Бердяева писали, причем русские: Герцен, например, не видевший у французских «работников», как он выражался, иной цели, нежели превратиться в мелких буржуа. Что, кстати сказать, в Европе и произошло.
Термин «буржуазия», «буржуазный» имеет еще одну важную коннотацию, которую уместнее связать не с Марксом, а, скорее, с Флобером. В словаре Флобера буржуазный значит – душевно убогий, культурно ограниченный, чуждый красоте и бескорыстным душевным порывам, вообще всячески мелкий человек. Умеренный и аккуратный, короче говоря.
Но всё это – и Маркс, и Бердяев, и Флобер, и даже Советский Союз – уже история. Можно ли называть современный Запад буржуазным? В экономическом строе западноевропейских стран произошли громадные сдвиги в сторону социалистической ориентации; построен «социализм с человеческим лицом», как это стали называть. В отношении буржуазии и буржуазности в широком смысле остаются два вопроса; первый: господствует ли сейчас буржуазность во флоберовском смысле морально-культурных норм, и второй: а как обстоит дело в Соединенных Штатах, где капитализму, в расхожем марксистском смысле, до сих пор вполне привольно?
Я не хочу вспоминать тут пресловутую «революцию менеджеров» и, вообще, касаться вопросов экономического устроения Америки. Гораздо важнее помнить и не вредно повторять, что Соединенные Штаты как раз в культурном смысле – далеко не буржуазная страна. И, прежде всего – вот в этом «молчалинском» смысле умеренности и аккуратности. Еще Маяковский писал в 1925 году, что страна, тратящая в год столько-то миллионов (приводилась цифра) на мороженое, не может быть названа страной жадных скаред. Но самое важное: Америке свойствен дух первооткрывателей, изобретателей, инициаторов, то есть в основе, если угодно, авантюристический дух. Кажется, флоберовскому буржуа месье Омэ тут делать нечего, хотя среди американских стихов Маяковского есть одно под названием «Небоскреб в разрезе» с такой концовкой: «Я стремился на сто лет вперед, а приехал на семь лет назад»; а Есенин, можно вспомнить, тоже побывавший в Америке, назвал статью о ней «Железный Миргород». Думается, что оба поэта в этих своих суждениях устарели. Но, всё же, ни в коем случае нельзя забывать, что Соединенные Штаты – одна из колыбелей самой доподлинной буржуазной культуры.
Всем знаком знаменитый лозунг «Время – деньги», но мало кто знает, что автор этого изречения - Бенджамин Франклин, о котором в Советском Союзе было известно только, что он изобрел громоотвод. Но Франклин – идеолог американской революции, очень влиятельный в свое время, да и после, мыслитель и моралист; молодой Лев Толстой вел так называемый «Франклинов дневник», фиксируя в нем свои моральные недостатки, примеры недостойного поведения, а также похвальные поступки – своего рода нравственная бухгалтерия с дебетом и кредитом. Такие люди, как Франклин, создали Соединенные Штаты Америки – великую страну демократии, которую в годы ее основания вполне можно назвать буржуазной. Это была эпоха, когда буржуазия являлась, даже и по Марксу, передовым классом.
Франклин – потомок тех религиозных диссидентов, которые покинули Европу, спасаясь от религиозных гонений тогдашней церкви. В основном это были пуритане. С самого начала перестройки в России была напечатана и стала чрезвычайно популярной книга Макса Вебера «Пуританская этика и дух капитализма»; эти слова сделались даже чем-то вроде пословицы. Пуритане были серьезным народом, даже слишком серьезным. Основатель пуританизма Кальвин учил о предопределенности человеческой судьбы: вопрос о том, спасется ли человек для райского постсуществования или отправится на вечные муки в ад, решен Богом в самый момент его рождения, а то и раньше, если обратиться к теологической проблеме предсуществования души, идущей от Блаженного Августина. У человека в его земном существовании не было иных средств убедиться в спасении его души, кроме как вести жизнь, подчиненную строжайшей трудовой дисциплине, моральной аскезе и всяческому самоограничению. Это, конечно, не давало никаких гарантий, ибо Божье решение никому не известно, но способствовало созданию чрезвычайно ценного типа человека в отношении вот этой трудовой дисциплины и строгой морали. Замечательное описание пуританской психологии есть у Василия Розанова:
«Кальвин напугал своих последователей. Так как никто из кальвинистов не мог знать и ниоткуда, кроме как из своей совести, не мог узнать – находится ли он в счете осужденных или в счете оправданных – то всякий трепетал найти в себе слабости, грехи, как признак осуждения, и трепетал, естественно, до такой степени, что уже действительно не совершал этих грехов, не впадал в слабости – от самой парализованности, испуганности души. Получилось добродетельное общество чуть ли не безгрешных: но исключительно от напуганности своей, от несчастия, от того, что уже и при жизни каждый как бы горел в аду сомнения: «Не осужден ли я?»
Крайности пуританского характера и поведения со временем были изжиты, мрачный психологический фон исчез, но остались трудовая дисциплина, моральная серьезность и рационально выверенное поведение. Носители этих качеств и породили капитализм, по Максу Веберу. Бенджамин Франклин – выразительный и репрезентивный образец такого буржуазного человека во всем спектре его жизнедеятельности – как деловой, так и приватной.
Конечно, в чистом виде этот франклиновский человек не существует сейчас в Америке. С расширением средств передвижения, когда трансатлантическое путешествие перестало быть чем-то сверх-ординарным, в Америку двинулись уже не религиозные диссиденты, озабоченные спасением души, а многочисленные искатели приключений, да и просто хорошей жизни. Сами американцы, уже здесь родившиеся, двинулись на Запад осваивать громадные территории, раздвигать границы Америки, ее «фронтир». Так в американский характер влилась вторая струя, родилась психология «фронтира», которую условно можно назвать даже и авантюристической. Масштабы американской жизни вышли за рамки франклиновского идеала умеренности и аккуратности. Слишком велики были и остаются американские шансы. По-английски «брать шансы» значит «рисковать». Жизнь в Америке рисковая, захватывающе интересная для человека с характером. Вопрос в том, что далеко не все люди способны такие шансы взять. И в современной Америке это создает немалые проблемы. Билом Гэйтсом или Дональдом Трампом может стать далеко не всякий. Но хотят – в Америке – все.
Недавно, не далее как 10 июня об этом написал в «Нью-Йорк Таймс» Дэвид Брукс – лучший, по моему мнению, ее колумнист – статью под названием «Великий соблазн». Вот ее пойнт:
«Люди, создавшие эту страну, давали строгую моральную ориентацию относительно денег. Пуританская этика запрещала роскошь и распущенность. Бенджамин Франклин распространял моральную проповедь, учившую трудовой дисциплине, умеренности и экономности. Миллионы родителей, проповедников и учителей разнесли по Америке эти заповеди. Результат был фантастический.
Соединенные Штаты были богатой страной с самого ее основания. Но, в общем и целом, богатство не портило страну. Веками она оставалсь инициативной, смотрящей вперед и экономной. Но в последние тридцать лет всё резко изменилось. Социальные нормы и институции, которые одобряли экономическую умеренность и жизнь по средствам, оказались подорванными. Возобладали институции и нормы, поощряющие жизнь в долг, посвященную сиюминутным удовольствиям. Моральная жизнь ориентирована на Голливуд и телевизионные реалити-шоу. Но самый удручающий упадок – это финансовый декаданс, исчезновение благопристойных норм денежной и финансовой дисциплины».
Дальше Дэвид Брукс пишет, что Америка сейчас раскололась на два класса: это люди, вкладывающие деньги в дело, инвесторы, и люди, живущие в долг, рассчитывающие на некие незаработанные чудеса; этих он называет «лоттерейными игроками». Лоттереи в Америке – государственное предприятие, деньги от них идут на такие нужды, как ремонт дорог и мостов и прочее в таком же роде. Они приносят администрации ощутимые деньги, но одновременно сбивают с толку людей, тратящих на лоттерейные билеты значительные суммы, причем, чем беднее человек, тем больше он тратит на лоттереи: у самых бедных, годовой доход которых меньше 13 тысяч, на билеты тратится до 9 процентов заработка. Еще один, и главный, бич – кредитные карты. Долги этого рода увеличились втрое в промежутке между 1989 и 2001 годами – от 238 до 692 миллиардов, а в прошлом году достигли девятисот тридцати семи миллиардов – почти триллион. Все эти и многие другие данные были приведены в докладе организации Институт американских ценностей, доклад называется «Новая правда: жизнь в долг как культура». (Здесь нужно напомнить, что слово «культура» в Америке употребляется в значении «образ жизни», нравы и привычки.)
Проблема и опасность в том, пишет Дэвид Брукс, что изменился сам тип американца, на наших глазах превращающегося в бездумного и безответственного искателя удовольствий – причем не заработанных, а получаемых в долг. То есть в массовых слоях американской жизни исчез или выродился сам тип того буржуа, который во времена Бенджамина Франклина, в годы становления американской демократии был становым хребтом этой страны. И Дэвид Брукс пишет, что нужно бить тревогу – придать проблемам финансовой дисциплины характер той же крайней необходимости, который приобрели здесь вопрос о табаке и, в меньшей мере, о природной среде. Очередная опасность для американской морали – уже не сексульная, а финансовая, пишет Брукс. И кончает он свою статью в «Нью-Йорк Таймс» от 10 июня следующими словами:
«Многое должно быть сделано в отношении укрепления финансовой ответственности людей. Но, самое важное и необходимое – перемена ценностей. Франклин сделал престижными буржуазные добродетели. Сегодня сделалось социально приемлемым нарушение и забвение этих добродетелей. Признано нормальным жить в долг и воображать, что сегодняшнее поведение не будет иметь завтрашних последствий».
Западный мир действительно перестал быть буржуазным. Дело не в том, владеют или не владеют отдельные люди средствами производства: дело в морально-культурном климате. Франклиновских буржуа больше на Западе нет, они исчезли и в Европе, и в Америке. Жизненные ориентиры задают отнюдь не Билл Гэйтс или Сергей Брин, а многочисленнейшие звезды шоу-бизнеса, их образ жизни, их нравы и привычки, их «культура», у которых на первом плане секс и наркотики. Я видел сюжет английского телевидения, в котором английские подростки женского пола подражают какой-то певичке (имя не запомнил, их действительно столько же, сколько звезд на небе), а подражание заключается в том, что они, как ихний идол, начинают пить крепкие напитки с утра, причем в тех же количествах. Да стоит вспомнить хотя бы о нынешней Эми Винхаус, не вылезающую из вытрезвителей и реабилитационных центров, и о том, как Роман Абрамович заплатил ей миллион фунтов за выступление на открытии артгаллереи его гёрл-френды. Вот уж пример так пример: поди разбери, кто важнее – Эми или Рома, как его любовно называют коллеги-олигархи.
Запад перестал быть буржуазным – уже не в марксистском только, но и во флоберовском смысле слова. Резкая смена культурной парадигмы произошла в пресловутые шестидесятые годы, с расцветом так называемой контркультуры. На Западе много людей, строящие вокруг шестидесятых воодушевляющий миф. Тогда были открыты наркотики в качестве средства культурного освобождения, - у этого дела нашлись даже теоретик – профессор Тимоти Лири, да и старый лев Олдос Хаксли принес свою лепту книгой «Врата восприятия», в которой он рассказал о своих опытах с мескулином. Очень характерная черта эпохи, и поныне действующая, - сексуальная раскрепощение женщин, связанное с появлением безопасных противозачаточных пилюль. Следует также назвать реабилитацию гомосексуализма – тут произошла настоящая революция. Можно об этом, как и о многих других сдвигах шестидесятых годов, ныне вошедших в повседневный обиход, говорить что угодно; можно даже утверждать, как делают это некоторые религиозные фундаменталисты, что болезнь спид – Божье кара за гомосексуализм, но ясно, что говорить о буржуазности Запада в культурном смысле уже невозможно. Даже Флобер не стал бы делать этого – прежде всего потому, что начисто - или намертво - исчезла из жизни его героиня Эмма Бовари: кому сейчас придет в голову делать проблему из адюльтера? Так же невозможна Анна Каренина, а что касается Ромео и Джульетты, так они сейчас от Шекспира перебрались в реалити-шоу, в программы MTV и скандальную хронику таблоидов.
Главная черта нынешней эпохи та, что она вышла за культурные рамки вообще – если понимать под культурой не туземные обычаи, а систему социальных норм, налагаемых обществом на индивида в целях его общеполезной адаптации. Культура в смысле цивилизации необходимо репрессивна, как это исчерпывающе объяснил Зигмунд Фрейд: она строится на подавлении первичных, то есть животных, то есть антисоциальных инстинктов. Оттого человек и несчастен, объяснял Фрейд в работе «Недовольство культурой». Почему люди считают детство золотым временем, тоскуют по нему, как по утраченному раю? Потому что детей, как правило, балуют, позволяют им многое из того, что не позволено взрослым. Самый миф о Рае с большой буквы – сублимация детских воспоминаний. Нынешняя эпоха в ее пиковом движении, в передовых странах Запада задалась парадоксальной целью – создать нерепрессивную цивилизацию, дать человеку счастье на протяжении всей его жизни. И происходит как бы инфантилизация людей, об этом уже многие пишут на Западе. Идет потачка тому, что по-английски называется instant gratification – сиюминутное удовлетворение нужд или капризов. Вот это и лежит в основе тех явлений, о которых написал Дэвид Брукс в своей колонке.
Но человек отнюдь не балованное дитя, даже в Америке: человек по природе своей – а в Америке особо – преисполнен фаустовского духа бесконечного движения и рискованных опытов. Человек ищет приключений – хотя бы и на свою голову. Он, например, создал атомную бомбу – самое громкое и уже ничем не опровержимое свидетельство его свободы, как сказал Сартр, - ибо о каких детерминациях человека можно говорить, если он способен уничтожить самую Землю? Быть человеком опасно, но это и называется свободой.
Слов нет, быть домашним животным, особенно любимым и балованным, приятней, чем быть человеком. Бодлер писал: «Завел бы дружбу я с соседкой-великаншей, И льнул к ее ногам, как сладострастный кот». Увы, человеку не дано быть котом. Приходится быть великаном – или, хотя бы, великаншей.
