Диктор: Романист Эдвард Апворд кажется мне путешественником, который прекрасно сознает все несовершенство планеты Земля, но при этом не теряет веру в то, что ее обитатели – хотя бы некоторые из них – властны сотворить лучший мир: мир социальной справедливости, любви и торжества воображения.
В сущности, это путешествие религиозно. Но Апворд – рационалист, приемлющий только научную истину и отвергающий церковные предрассудки.
Герой его сочинений пускается в путешествие. Он слегка замаскирован, имена вымышлены, но неизменно этот герой – сам автор, наблюдатель, насмешливо рисующий верхние и средние классы английского общества, но верящий в рабочих и угнетенных. Пройдя сюрреалистическую фазу, Апворд пришел к политике – стал интерпретировать мир как борьбу между теми, чьи ценности базируются на их частной собственности, власти и выгоде, и теми, кто считает, что мир можно изменить в интересах всего общества. После периода недоверия и классовой робости он решил, что эти ценности следует искать в рабочей среде.
Апворд принадлежит к числу рассказчиков, которые, пускаясь в странствие по планете Земля, отрицают существующий социальный порядок и пытаются разыскать материалистическую и социальную утопию. Он продолжает традиции Сэмюэля Батлера, Герберта Уэллса, но стилистически испытал влияние раннего Джойса.
Дмитрий Волчек: Первая проба пера: в конце 20-х годов друзья по Кембриджу, Апворд и Ишервуд, сочиняли рассказы о населенной фриками деревушке Мортмир. Названия историй замечательные – «Левиафан писсуаров», «Мерзкие суккубы». Отсылки к изобретенному Ишервудом и Апвордом макабрическому миру присутствуют и в ранних стихах Одена. Апворда, «бледного, тихого мальчика темноволосого, с голубыми глазами», Ишервуд считал идеальным читателем и идеальным соавтором. Литературовед Фрэнк Кермоуд говорит о том, что их вдохновляло в те годы:
Фрэнк Кермоуд: Еще очень молодым человеком, когда он писал вместе с Ишервудом (ему было тогда 20-21 год), он имитировал писателя по имени Барбеллион, умершего очень молодым, который написал книгу под названием «Дневник разочарованного человека». Но доминирующее влияние на него оказал всё же Ишервуд, особенно его книга «Львы и тени».
Дмитрий Волчек: Апворд был единственным гетеросексуалом в этой компании. Авторы «Мортмирских рассказов» были просто друзьями, но Кэтрин Бакнелл, биограф Ишервуда, уточняет:
Диктор: Их связывало эротическое напряжение. Это был любовный роман внутри литературы. Ишервуд говорил, что возбуждается, просто глядя на почерк Апворда. Их завораживал обмен этими дикими идеями. Они даже не трудились закончить рассказы. Просто доходили до момента, когда соавтор удивлялся или ему становилось тошно, и на этом останавливались.
Дмитрий Волчек: О публикации «Мортмирских рассказов» и не помышляли, они распространялись в списках. Лишь один сюрреалистический текст из цикла, “Крушение поезда”, был опубликован в 1949 году, под псевдонимом и с цензурными купюрами. Значительную часть юношеских рукописей Эдвард Апворд уничтожил. Его взгляды меняются. Он едет в Советский Союз и начинает посещать собрания ячейки британской компартии. Интересно было бы посмотреть старые подшивки «Интернациональной литературы» и других советских журналов – возможно, найдутся публикации Апворда; хотя, скорее всего, о его существовании в Москве не знали: было достаточно других, по-настоящему заметных писателей, восторгавшихся коммунизмом. Апворд же, по собственному признанию, не очень хорошо понимал, что на самом деле происходит в СССР. Фрэнк Кермоуд полагает, что к политике, марксизму и коммунистической партии писателя привлекли главным образом эстетические соображения.
Фрэнк Кермоуд: Он всегда считал себя, прежде всего, художником. Со своим близким другом Кристофером Ишервудом он создавал еще в Кембриджском университете свои фантастические, визионерские истории в кафкианском стиле. Впоследствии этот стиль был им переосмыслен и приспособлен к тому, что он называл своей борьбой, – к своим политическим воззрениям. Всё это восходит к 30-м годам прошлого века. Тот факт, что Апворд был выходцем из среднего класса и человеком с университетским образованием, не заслонил от него жизнь и проблемы рабочего класса. Это было очень важно для него и привело к коммунистической партии. Он восхищался чистотой и красотой рабочего люда и обсуждал с Ишервудом важную для него проблему противоречия между красотой простого человека и уродством среды его обитания, его образа жизни. Это эстетическое противоречие и привело его в коммунистическую партию. По сути дела он «женился» на партии, как он намеренно женился на женщине, которая привлекала его, прежде всего, как партийная активистка. Все его книги были попыткой приспособить поэтическое мирочувствование буржуазного по существу поэта к своей политической активности.
Дмитрий Волчек: Но как пристрастие к снам разума сочеталось у Апворда с интересом к трудам Маркса и Энгельса? Фрэнк Кермоуд поясняет:
Фрэнк Кермоуд: Думаю, что поэзия может быть политической, а политика поэтической. Конечно, Апворд осознавал банальность, пошлость партийной риторики, ее языка, видел царящую в партии фальшь. Но, оставаясь художником, писателем, он, тем не менее, пытался стать политическим активистом. У него не было на этот счет иллюзий. Однако он осознавал необходимость социальных перемен и старался приблизить их, участвуя в политике. И всё же в его произведениях доминировала атмосфера грёзы. Каждая из работ Апворда последних лет, в частности «Неупоминаемый человек» (а за последние годы им написано пять или шесть книг), содержит историю, которая может считаться порождением грёзы или сновидения.
Дмитрий Волчек: 2008 для Эдварда Апворда – год четырех юбилеев: 105-летие, 80-летие “Мортмирских рассказов”, 70-летие романа “Путешествие на грань” и 60-летие со дня выхода из компартии. Многие интеллектуалы после войны разочаровались в левых идеалах юношеских лет. Апворд вышел из британской компартии в 1948 году, поскольку считал, что она перестала быть революционной и марксистской.
Фрэнк Кермоуд: В послевоенные годы многие так поступали. Апворд считал, что компартия предала дело коммунизма. Он разочаровался в ней. Его тревожило и то, что происходило тогда в России, его беспокоили отношения российского коммунистического истеблишмента с другими компартиями. Многие известные члены британской компартии покидали ее примерно в это же время – например, шотландский поэт Хью Макдермид.
Дмитрий Волчек: В 1948 году Эдвард Апворд покидает британскую компартию, но остается верен социализму. В 60-е и 70-е годы он работает над «марксистско-гегельянской» трилогией о классовой борьбе. Критика высмеяла эти романы. Многолетний «писательский блок» и неудачная попытка преодолеть его через соцреализм, привели к тому, что Апворд, если пользоваться его собственным определением, стал «неупоминаемым человеком»: критики не писали о нем, его книги не переиздавались. Возможно, для забвения были основания, но вместе с водой не будем выплескивать и младенца. Младенец этот – первый и лучший роман Апворда «Путешествие на грань», вышедший в 1938 году. Апворд описывает один день безымянного частного учителя, который вопреки своей воле, повинуясь прихоти работодателя, оказывается на провинциальных скачках и погружается в замысловатые галлюцинации. В сознании героя скрещиваются два конфликта – между реальным и воображаемым, и между буржуазией, к которой сам учитель принадлежит, и рабочим классом, который его восхищает. Шатер, в котором отдыхает публика, собравшаяся на скачки, и сами эти люди кажутся ему роскошными, безупречными небожителями, но мало-помалу иллюзия отступает.
Диктор: «Чтобы проверить силу самообладания, он отвел взгляд от шатра и снова взглянул на сидящих в первом автомобиле. В них не было ничего фантастического. Самые обычные молодые люди из богатых семей. Почти все мужчины в шляпах, никто не играл на мандолине, а девушка, смотревшая на него, была вовсе не в платье из лилового газа, а в меховой шубке – хотя голубой шелковый шарфик у нее действительно был. Впечатление, которое возникло у учителя прежде – что все эти люди наделены неземной красотой и необузданны, было болезненной грезой. Но если он стал бы воспринимать их, как порочных негодяев, смердящих падалью, это тоже было бы обманом зрения. Ему следовало признать явь: то, что действительно было перед глазами. Шубка могла быть дорогой и модной, а могла и не быть, но ее нежностью, аккуратностью складок, спускающихся от меховых пуговичек на талии, трудно было не восхищаться. Быть может, девушка использовала кольдкрем или часами сидела перед зеркалом, но теперь жаркое солнце сияло в ледяных подвесках ее сережек и освещало тепло ее лица холодным ледяным светом. Она снова взглянула на него, и он тут же отвернулся. Высокий молодой человек разговаривал с кем-то. Капризная гримаса исказила его пухлое лицо. Неожиданно учитель осознал суть этих людей. Они были лучше, они были красивее, раскованнее, умнее большинства прочих. Они не прятались от жизни, как сам учитель, они смело вступали в мир, и жили лучше, разумнее, счастливее остальных. Отчего же ему не стать одним из них? Но ведь он и так уже один из них. Ему следует быть практичным и объективным. Он снова взглянул на шатер. Теперь шатер не походил на несущуюся яхту, не напоминал аэродром с белыми стенами, откуда можно полететь в любую точку земного шара, в нем не было белого трепета девичьих платьев на лужайке, он не представал белоснежным особняком с круглыми мансардными окнами, широкими белыми колоннами, портиками и позлащенными урнами, он не был уединенной обителью искусства и науки или белым балконом, с которого можно наводить на горы мощный бронзовый телескоп. Это был обычный шатер, светлый и довольно просторный».
Дмитрий Волчек: Роман «Путешествие на грань» был опубликован «Хогарт-пресс» - издательством Леонарда и Вирджинии Вулф. «Я был удивлен, когда узнал, что они взяли книгу, ведь Вирджиния Вулф нападала на левых, – вспоминает Эдвард Апворд. – Может быть, безумие моего персонажа привлекло ее? У нее тогда уже начались приступы сумасшествия, когда она слышала, как птицы говорят по-гречески, и вскоре она покончила с собой».
Диктор: «Трава, по которой он ступал, была темнее и казалась гуще травы на улице. На столах стояли граненые вазы с нарциссами, но по косым металлическим ножкам, выглядывавшим из-под белой скатерти, можно было определить, что это самые обычные шаткие столы, из тех, что стоят в популярных чайных садах. Зеленые металлические стулья тоже казались непрочными: несколько штук стояли, взгроможденные друг на друга, слева, у полотняной стены шатра. Высокая и длинная стойка, покрытая до земли блестящей клеенкой под мрамор, находилась как раз возле этих стульев, а за нею ярусами спускались бутылки – золотые, рубиновые, дымчатые и мерцающие. Эти бутылки стояли на конструкции из перевернутых корзин, и он увидел, что с края одной корзины свешивается поношенное черное пальто. Но в самом ли деле увидел? Он присмотрелся – никакого пальто не было. Смутившись, он оглянулся, пошел быстрее и чуть не сбил маленький столик. Тяжелая серебряная чаша в виде головы льва с кольцом во рту стояла на этом столе. И на других столах тоже стояли чаши, и тоже в виде голов, но не льва, а других животных – лис, слонов, горностаев. Столы были покрыты белоснежными скатертями, на них лежали сияющие ножи, ложки и вилки, а сложенные салфетки, точно розы, высовывались из блестящих колец. Он стал говорить себе, что все это ему чудится: столы совсем обычные. Но голос разума звучал неубедительно. Чаши в виде голов животных были здесь, и действительно казались серебряными. Он даже стал подозревать, что недооценивает свои впечатления. Быть может, роскошь была подлинной и убедительной, а потрепанное черное пальто – иллюзией, порожденной его желанием увидеть все вокруг обыденным?».
Дмитрий Волчек: Замечательное определение Апворду дал один из критиков - “Магритт в прозе”. Фрэнк Кермоуд уточняет:
Фрэнк Кермоуд: Думаю, что он был подлинным модернистом. В этом смысле его работы вполне можно сопоставить с романами Кафки. Возможно, и с другими писателями – с Джойсом, например. Так что, безусловно, он был модернистом.
Дмитрий Волчек: Все в том же загадочном шатре учитель встречает Мэйворса, интеллектуала, который заводит с ним долгий разговор о психологии, в том числе о сути Желания. Мэйворс излагает идеи, сформулированные психологом Хомером Лейном, которым в юности увлекался Оден. Мэйворс пытается убедить учителя в том, что его представления о недостатках современного общества являются симптомами невроза, преодолеть который можно, отвечая на тайные призывы Желания. Его объяснение великолепно:
Диктор:
– Желание всегда проявляется безрассудно.
– Почему? – спросил учитель. Ему все больше нравился Мэйворс. Наконец-то он говорил с человеком, всерьез интересующимся идеями. Возможно, Мэйворс в каком-то смысле психолог. Все тем же страстно-тихим тоном Мэйворс продолжал:
– Потому что Желание заточено в темницу и взбешено. Представьте мальчиков в дортуаре подготовительной школы. Одного из них (а он и есть Желание) остальные считают странным и надменным. Им не нравится его красивый голос, чистое румяное лицо, щегольские пижамы. Они затевают против него заговор, наваливаются на него всем скопом, завязывают его в простыню. Поначалу он не сопротивляется. Разочарованные и слегка сбитые с толку они пинают и щиплют его, а он все не отвечает. Потом, когда они уже собираются оставить его в покое, он поднимается на постели. Завернутый в простыню, он похож на привидение. Они встревожены, они бросаются на него, пытаются его повалить, но каким-то образом он от них ускользает. Точно участник бега в мешках, он скачет по главному проходу к двери. Они перепуганы, уговаривают его не дурачиться, говорят, что пошутили. Он не обращает внимания. Вприпрыжку он возвращается к ним. Некоторые бегут к своим постелям, пытаясь укрыться под одеялами. Но один, отчаявшись, вцепляется в привидение и срывает с него простыню. Теперь Желание обнажено. Всеобщее облегчение столь велико, что все начинают испытывать благодарность, и предводитель даже подходит и пожимает Желанию руку. И после этого вечера Желание пользуется уважением, а на его странности больше не обращают внимания.
Мэйворс глотнул коктейль, гипнотически глядя в глаза учителю. Учитель посмотрел на серебряную чашу на одном из столов, и понял, что она отлита в форме белки. Нет, не отлита: все детали слишком тонкие и сложные. Должно быть, каждая шерстинка ее завивающегося хвоста делалась отдельно. В этой фигурке не было ничего импрессионистического, не было никакого намека, что подразумевается больше, чем выражено зримо. Белка была недвусмысленно приятной, и именно таким желал быть учитель.
Дмитрий Волчек: Вероятно, финал романа, по замыслу автора, должен показать путь от сюрреализма к соцреализму. Но сегодняшнему читателю эта “идеологическая” концовка покажется столь же сюрреалистической, как и страницы, посвященные двоящемуся шатру и серебряным чашам. Герой книги, после долгих метаний, приходит к выводу, что ему следует вступить в Интернационалистское движение за права рабочих, и вдруг – в толпе праздных буржуа – замечает самого настоящего пролетария.
Диктор: «Молодой человек был без шляпы, в мешковатых бриджах и замшевой куртке с молнией на шее. Чулки в ярко-красных и канареечных клетках. Его манера одеваться, однако не казалась вызывающей или безвкусной. У него были голубые глаза, и он смотрел на учителя с дружелюбным интересом. Учитель надеялся, что не впадает в галлюцинации. Нет, он был в полном рассудке. Успокоившись, он осмелился задать вопрос.
- Чем вы занимаетесь?
- Мастерю абажуры. Все они расписаны вручную, рисунки делает наш начальник. Он вроде художника. А абажуры делаем мы сами.
- Большая мастерская?
- Нет, всего семь человек. Или восемь, если считать начальника.
- А кто-то из вас состоит в профсоюзе?
- Да, мы все. Все огласились вступить в профсоюз, перед тем как начальник принял нас на работу в мастерскую.
Учитель постарался не показывать, как он поражен.
- Почему же он хотел, чтобы вы вступили в профсоюз?
- Ну, он не обычный начальник, - объяснил молодой человек. - Он состоит в движении Интернационалистов.
Учитель был так изумлен, что не стал осторожничать.
- Интернационалистском движении за права рабочих?
- Да, вот именно. Так оно и есть. Как раз вчера мы ходили на собрание интернационалистов».
Дмитрий Волчек: Интерес к Эдварду Апворду возродился в начале 90-х, после того, как были изданы уцелевшие “Мортмирские рассказы”. Его книги вновь начинают выходить: появляется новая версия романа «Путешествие на грань», воспоминания об Ишервуде и Спендере; к столетию писателя ведущие британские газеты публикуют обширные материалы о его жизни. Об одной из последних книг Апворда - сборнике рассказов «Неупоминаемый человек», уже говорил Фрэнк Кермоуд. Герой этого цикла - пожилой писатель Стивен Хайвуд, двойник автора. Избитый подростками на улице, он попадает в больницу, и каждую ночь ему снятся сны о путешествиях по загадочным городам: он попадает в страну, охваченную нелепой гражданской войной и на выставку художников-экскременталистов, работающих с нечистотами. То же, как и в текстах 30-х годов, сочетание социальной сатиры и макаберных фантазий. Несмотря на признание, которое получил Апворд в последние годы, Фрэнк Кермоуд убежден, что он остается недооцененным писателем.
Фрэнк Кермоуд: Честно говоря, он недооценен критиками. Не скажу, что он популярен, о нем мало пишут. Однако есть люди, интересующиеся его книгами. Большинство его книг последних лет выходило в издательстве « Enitharmon Press », его глава Джордж Смит большой поклонник Апворда. Люди вроде меня проявляют к нему интерес, но многие считают его писателем 30-х годов – конечно, не величайшим английским писателем 30-х годов - этот титул они оставляют для Ишервуда. Кстати, Апворда высоко ценил Сомерсет Моэм. Многое из его сочинений сейчас безнадежно устарело – вроде его поэмы, прославляющей индустриализацию в СССР, появление там новых тракторов, автомобилей и тому подобного. У многих его творчество ассоциируется с такого рода работами. Однако у него есть читатели, хотя его не назовешь популярным писателем. И это прискорбно, потому что он намного лучший писатель, чем многие думают.
Дмитрий Волчек: Уже много лет Эдвард Апворд живет на острове Уайт. Про утрам он читает левую газету «Морнинг Стар». Затем делает записи в дневнике. 80 томов дневника Эдварда Апворда – бесценное свидетельство эпохи, – ждут читателей и исследователей. Фрэнк Кермоуд продолжает:
Фрэнк Кермоуд: Он все еще глубоко увлечен левыми политическими движениями. Это осталось неизменным. У него сохранились манеры школьного учителя – ведь большую часть жизни он был учителем. Это сильный, но мягкий, в высшей степени очаровательный человек. Сейчас Апворд уже не появляется в Лондоне, это стало затруднительным для его возраста. Ему выпала очень долгая жизнь.
