Московский приятель посетовал на то, как охотно и добровольно поворачивает Россия в прошлое свой взгляд и курс.
Недавно в Нью-Йорке я говорил с бывшим советским зэком, живущим на Брайтон Бич. В России он торговал в продмаге, за что и посадили. "Я там в медсанчасть устроился. Спирт, харчи – мне лагерь как санаторий был. А вышел, так всё мое при мне, отобрать не успели, я припрятал". Бывший продавец жаловался, что в Нью-Йорке ему приходится вкалывать куда больше. Как-то прочел в местной русскоязычной газете, что в России крепко полюбили Дядю Джо. А что, сказал он, при Сталине порядок был.
В точности эту фразу в середине 60-х годов я слышал от Ивана Иванова (так и звали, не придумал), которого встретил в городе Ухта, Коми республика. Иван проживал в том самом бараке, в котором когда-то сидел. Стоял поздний реабилитанс, колючку убрали, барак разгородили на клетушки. Нашел бабу. Ходил на тот же нефтезавод, но уже не под конвоем, а сам, как вольнонаемный. То есть, не за баланду, а за деньги. Он сетовал, что барак ветшает, приходится ставить бревна-подпорки. "Смотри, вот здесь сквозь стену можно руку на улицу просунуть. Когда тут лагерь был, всё ремонтировали, а теперь бардак".
В той же Ухте, в столовой поселка Пионер-гора, работал поваром вьетнамец Ван. По-русски он говорил плохо, хотя провел в стране лет тридцать. Большей частью за колючей проволокой. Когда-то дома во Вьетнаме он услышал рассказ о светлом будущем, которое строят в далекой России. И решил туда податься. На границе его взяли, записали японским шпионом и отправили в лагерь в Ухту. Когда охранник беззлобно давал "косоглазому" поджопник, а уголовник, сосед по нарам, отбирал у Вана хлебную пайку, вьетнамец продолжал улыбаться. Другой сосед, политзэк, говорил, что Ван редкого мужества человек. Но все было проще. Вьетнамец не понимал по-русски. Он считал, что преодолевает временные трудности.
Тамошний анекдот 60-х. Какие народы населяют Коми АССР? Ответ: зэки, вохры и коми. Для тех, кто не знает, вохра – это вооруженная охрана. Один из бывшей вохры рассказывал, как он преодолевал трудности: "Понимаешь, на улице минус 40, зэки на нарах, на работу выходить не желают, падлы. Ходишь между нар, и палкой их, палкой – всю руку отмахаешь".
Ухтинский поэт Николай Володарский до посадки учился в Литинституте на одном курсе с Виктором Боковым. "Историки литературы / Вспомнят еще обо мне. / Я был знаменитым поэтом / В провинциальной тюрьме". Володарскому оставалось пять лет до пенсии, и он рассказывал, как его сосед по нарам, оттянув 15 лет из 20 положенных, тихо улыбался и говорил: "Ну, пять-то лет я на параше просижу".
Серьезный ученый, осевший на Брайтон Бич, в свое время девять лет провел в отказе. Он с трезвых глаз говорил: конечно, Россия должна на Кавказе воевать, иначе вся страна разбежится. Другой, с чувством юмора, возражал: не разбежится, у России нет сухопутной границы с Америкой. Но, пожалуй, оба не правы. К лагерю привыкают: и к социалистическому, и к тому, что за колючкой. И не разбегаются. А если их выпускают, то бывшие зэки начинают трогательно грустить о прежнем порядке. И не только сорок лет назад в Ухте или в сегодняшней Москве, но вот и в Нью-Йорке на Брайтон Бич.
