Дмитрий Волчек: 29 сентября, в психиатрическом отделении одной из петербургских больниц умер Олег Охапкин. Два лаконичных некролога на Интернет-сайтах, несколько упоминаний в блогах – немного откликов на эту смерть. Четверть века назад, когда я впервые увидел Олега Охапкина, невозможно было помыслить, что так потускнеет великий петербургский поэтический миф, одним из творцов которого был Охапкин, миф, причастность к которому, как свидетельствовал учитель Охапкина Давид Яковлевич Дар, была дарована поэту по праву рождения.
Диктор: В лютый для России год, во время Ленинградской блокады, когда младенцы рождались, как маленькие трупики, в одном из родильных домов на берегу Невы родился мальчик. Ангельской красоты. Нянечкой в том родильном доме была сектантка, последовательница Иоанна Кронштадского. Умирая, Иоанн Кронштадский пророчествовал: "В самый люты год родится в Петрограде младенец мужеского полу ангельской красоты Он возвестит слово Божье впавшему в грех Русскому народу."
Все совпадало: лютый год, ангельская красота.
Младенец никому не был нужен. Мать - душевнобольная, отец не известен . Только бабка мальчика и "нянечка" из родильного дома уверовали в божественную миссию новорожденного. Нарекли его Олегом. Фамилия - Охапкин.
Дмитрий Волчек: Сергей Стратановский, друг Олега Охапкина, вспоминает:
Сергей Стратановский: Олег Охапкин это один из самых замечательных поэтов и людей нашего поколения. Он 44-го года рождения, как ныне покойный Виктор Борисович Кривулин, и как я. Мы были тем, что сейчас можно назвать семидесятниками. В 70-е у нас уже не было никаких иллюзий, свойственных шестидесятникам. Поэзия Олега, а лучшие свои стихи он написал именно в 70-е годы, это и лирика, и некий духовный поиск. Он первый из нас обратился к христианству, обратился к Библии, и темы многих его стихов именно христианские, библейские. У него есть такие большие поэмы, как «Испытание Иова», «Судьба Ионы». Он все время проецировал свою жизнь на этих библейских персонажей. А судьба его сложилась тяжело - и писательская судьба, и человеческая. Достаточно сказать, что первый его сборник вышел только в 90-е годы, до этого был только самиздат и некоторые публикации за границей. Он проходил в 70-е годы свидетелем по делу Пореша, по делу христианского журнала «Община», и была реальная опасность, что его так же арестуют, и его постигнет судьба Пореша. К счастью, этого не случилось, но этот эпизод, который он очень тяжело переживал, как я помню его в этот период, к сожалению, способствовал развитию его болезни. В 90-е годы он часто попадал в больницу, но, я думаю, что толчок развитию болезни был дан именно этим процессом. Он был человеком замечательным, очень благожелательным, очень светлым. Хотя он не закончил никакого института, у него было среднее образование, тем не менее, он всегда меня поражал своими большими знаниями в поэзии и, вообще, в литературе, не говоря уже о религии и церковной жизни.
Олег Охапкин:
Прекрасна белая сирень,
лиловая сирень обычна,
Сегодня жаркий будет день,
страдать от жара уж привычно.
Поет залетный соловей,
он щелкает, и радо сердце,
Хмельного пива мне налей,
к шести утра взойдет и солнце.
Тогда обедню запоют,
с березкой придут прихожане,
Всю ночь младые пиво пьют,
а я всю ночь стихами занят.
Звенят в округе воробьи,
далеко каркает ворона,
Опрятные стихи мои
мне перед жизнью оборона.
Я пиво пью, пишу стихи
И, благодарный, созерцаю
Сирень. Простятся мне грехи,
с надеждою в кимвал бряцаю.
И от избытка говорят
Во мне душа, и в теле сердце,
И окна там в огне горят,
И полшестого всходит солнце.
И хвалят бога воробьи,
Дыханье птички хвалит Бога,
И образ Троицы стоит
Во храме. Мне туда дорога.
Дмитрий Волчек: Одна из немногих сохранившихся записей, к сожалению, не способна передать полностью тот эффект, который производили на слушателей стихи Охапкина в авторском чтении. Как писал Сергей Довлатов, Охапкин читал «голосом, исходящим из двенадцатиперстной кишки», и я помню, как зачарованно умолкала публика в подвальчике на улице Петра Лаврова, где проходили выступления неофициальных, как тогда говорили, поэтов, когда стихи читал Охапкин. Литературовед Андрей Арьев тоже бывал на этих вечерах.
Андрей Арьев: В памяти остается, прежде всего, голос, резонанс. Олег читал и писал стихи, рассчитанные не на близкую аудиторию. Хотя, казалось бы, он был человеком андеграунда и должен был вести себя и говорить смирно, а у него был замечательный голос природный, и такой же голос передался его стихам. Они действительно рассчитаны на то, чтобы звучали где-то под открытым небом или в храме, потому что он был человеком религиозным, и эта религиозность у него была естественная. Он не следовал в жизни никаким канонам и, вообще, добрым христианином не был, но н был настоящим христианином - он видел везде вот эти знаки иной жизни. Для него была одна звезда, светила ему всегда это звезда Вифлеема. Хотя он очень много писал полукосмических стихов, его завораживало звездное небо и, может быть, из самых первых его стихов, оставшихся в памяти, это были стихи именно такого плана, стихи издалека идущей гармонии:
«За садом вспыхнул свет и, падая, погас,
Деревню усыпил свирелью волопас.
И в темной тишине, в тональности адур,
Валторной золотой даль огласил Арктур».
Вот эти типичные стихи Олега Охапкина, стихи, которые мог писать человек, который хорошо владеет голосом. Действительно он начинал с пения в церкви, пел некоторое время и вдруг понял, что пение - это пение чужое, а ему хотелось петь самому.
Дмитрий Волчек: Один из бесчисленных петербургских поэтических апокрифов – история «Почему Олег Охапкин бросил петь», ее рассказывает поэт Тамара Буковская.
Тамара Буковская: У Олега могла бы сложиться певческая карьера. И он в Хоре ленинградского радио, на сцене Капеллы выступал в выданном новом костюме. Вышел в фойе, а там ходит Бродский в потертом, обтрёханном пиджачке. «Что такое? У меня такой костюм, а этот в таком, и он поэт, и его знают больше, чем меня. Не буду больше петь».
Дмитрий Волчек: Разговор о дружбе Бродского и Охапкина продолжает Андрей Арьев.
Андрей Арьев: Олег был с ним в очень хороших отношениях. Иосиф его любил и часто забирался к нему под купол Смольного собора. Все-таки зарабатывать как-то было нужно, и Олег Охапкин какое-то время работал разнорабочим по строительным лесам Смольного собора. К нему поднимался наверх Иосиф Бродский, они там о чем-то говорили, Олег рассказывает, что. За 20 лет до того, как Иосифу Бродскому была присуждена Нобелевская премия в 87-м году, году в 67-м, под куполами Смольного собора Олег читал Иосифу свои стихи, и Иосиф ему сказал: «Ну, лет через двадцать нобелевку получишь». Ровно через 20 лет он получил ее сам. Олега это восхищало. Действительно, Иосиф очень внимательно к нему относился. Ему нравился размах Олега, то, что он безудержен был в своей поэтической речи. Олег прожил жизнь, я бы сказал, романтическую, такого отверженного поэта, какими бывали разные гении, начиная с Вийона. В общем, это был человек, который, кроме того, как писать стихи, ничего в жизни не умел и не хотел. Это была и его защита, и беда, потому что жить как-то приходилось, приходилось то подрабатывать где-то, то скитаться по знакомым, там обедать, сям обедать, неизвестно где ужинать, и не всегда ужинать. Это, конечно, истощало его как человека. Но в духовном отношении он был человеком неистощимым.
Дмитрий Волчек: Олег Охапкин умел только одно – писать стихи, и стихами он пытался защититься от жизни: вспоминает жена поэта, журналист Татьяна Ковалькова.
Татьяна Ковалькова: Я думаю, что страшно умирать поэтом, потому что творчество это некий залог, что ли. Человек отдает свою душу в залог. И при этом то, что он был церковным человеком с детства, вот этот вот контраст, который требовал совсем другого – простоты и послушания - это было несовместимо с тем путем, который он избрал, как поэт. И мне кажется, что вот это - главная драма его жизни. Мы сейчас разбирали его архив, и в одном из последних стихотворений есть такая строчка: «Опрятные мои стихи мне перед жизнью оборона…» Вот так сложилось в судьбе Олега, что у него, действительно никакой другой обороны перед жизнью не было. Бог дал ему этот дар, он его держал в жизни всегда, и это была его единственная защита.
Душа глубокая не знает
Порой, как выразить себя.
Сквозною раной в ней зияет
Вся жизнь, рыдая и скорбя.
А что и остается в сердце -
Невыразимо потому,
Что нет названья боли смерти.
В предположениях тому -
Что деется в душе, покамест
Витийствует поэта стих?
Какой расскажет мне акафист
О нисхождениях моих?
Такого в них, поди, не пишут.
Да и акафисту ли знать,
Как скорбь на скорбь, как бисер, нижут,
А тела смерть все ближе, ближе.
И вот уж нечего спивать.
Хохлацкая, вторгаясь, мова
Заменит русское словцо.
В душе молчит о жизни слово
Оставшееся остального.
И грустен человек лицом.
Дмитрий Волчек: Стихи Олега Охапкина расходились в Самиздате; я сам, помню, перепечатывал их на машинке. Читал их в машинописи и мой коллега, литературный критик Кирилл Кобрин.
Кирилл Кобрин: Для меня вообще все люди ленинградской неофициальной культуры (поясню: я родился и вырос в городе Горьком), это были какие-то полубоги, начиная от Гребенщикова и кончая Кривулиным. И, конечно, Охапкин для меня был одним из этих полубогов. Надо сказать, что после того опыта прошло довольно много времени, и недавно, по разным причинам, я снова начал читать разных авторов неофициальной ленинградской культуры. Конечно же, что-то потускнело, что-то вообще выгладит совершенно диким, но вот, в частности, Охапкин остается среди тех ленинградских авторов, которых я читал и чтил, на том же самом месте. И это очень важно, потому что, со временем, как известно, все уходит, и уже забывается, где были совписы, где были неофициальные авторы, где была наша молодость. Все это ушло.
Дмитрий Волчек: Вы сказали Кирилл, «остается на том же самом месте». Давайте попробуем это место определить. Допустим, от Бродского - налево, от Державина - направо.
Кирилл Кобрин: Наверное, если какие-то выстраивать вертикали поэтической власти, то ближе к Державину, чем к Бродскому. Дело в том, что вообще всю эту ленинградскую поэзию бы назвал мрачноватым барокко. Очень много излишеств, очень много вроде бы ненужных вещей. Но эстетическое переживание живет же, в основном, за счет бесполезного и ненужного. Вот то, что было бесполезным и ненужным тогда, в Горьком, в 81-м году, или то, что кажется бесполезным и ненужным сейчас в обыденной жизни в Праге, в 2008-м, это же самое прекрасное и есть. И в этом смысле те полубоги по-прежнему остаются на своем Олимпе.
Дмитрий Волчек: Олег Охапкин писал стихи от руки в тетрадях, большая часть его стихотворений не разобрана, а опубликовано совсем немногое. Продолжает Андрей Арьев
Андрей Арьев: Лучшие его вещи - это его поэмы, написанные в 70-е годы, вот такие как «Возвращение Одиссея», например. Многое он написал на библейские темы. И, конечно, это трудная, страшная, тяжелая дорога для поэта, потому что переиначивать Священное Писание мудрено, и не к чему это делать. Значит, оставалось как-то это Священное Писание перелагать. А переложение оно все-таки и есть переложение. Олегу было трудно совместить свою внутреннюю, очень бурную жизнь поэтическую, свои внутренние ценности с объективно данными ценностями христианства. Но он пытался это делать, и огромное количество христианских стихов он написал. Очень многие строчки в его поэмах замечательны, я думаю, они останутся в истории русской поэзии.
Что-то тайное в небе вершится.
Слышно: дальний летит самолет.
Снег на крыши попоной ложится,
Ангел тайно о Боге поет.
Кто-то свет в темноте выключает
И уходит в объятья любви.
И душа в тишине замечает -
Парки вяжут обрывки судьбы.
Сердце слушает Ангела тайну -
Что поет он в ночной тишине.
С неба брызжется свет неслучайный.
Муж в соитье прижался к жене.
В небе - тайны любви и наитья.
Час ночной тишиною нашел.
Днем объявят планеты событья,
А пока на душе хорошо.
В небе Ангел свободный летает.
Видит он - ты задумчив и тих.
В небе вечная тайна святая,
И приходит таинственный стих
Прямо в сердце ночному поэту.
Ангел тайно о Боге поет.
Жизнь вращает живую планету.
Тишь сознанью уснуть не дает.
И творится наитие в сердце:
Бога слышит в природе оно.
И далёко, далёко до смерти
Парки шепчущей веретено.
Андрей Арьев: Олег был человеком не только лирически настроенным, как поэт, но он страстно увлекавшимся был человеком. Иногда до смешного доходило, потому что он мог встретить какую-нибудь девушку, которая ему понравилась, и говорить: «Я ее полюбил пылко, нежно, сразу!». И, иногда, даже мы посмеивались и потом брали в оборот вот такие его высказывания бурные. И до сих пор, когда что-то понравится, говоришь: я полюбил это пылко, нежно и сразу. Он был человеком необыкновенно энергичным и постоянно попадал в какие-то истории, лирические истории и не только лирические, потому что все-таки ему пришлось хлебнуть горя в эпоху борьбы с нашей «второй культурой», когда всяческие проявления самостоятельных взглядов преследовались. Поскольку, скажем, Олег был не только религиозным человеком, он еще очень любил, в определенные годы, поэзию Гумилева, которая была вообще под запретом, он, к сожалению, подвергался даже таким преследованиям со стороны КГБ. Ему приходилось бывать там на каких-то допросах, его друзей многих посадили, в том числе, одного из очень близких ему друзей.
Дмитрий Волчек: Был арестован за распространение антисоветской литературы и друг Олега Охапкина, историк Вячеслав Долинин.
Вячеслав Долинин: Жизнь его складывалась, конечно, не гладко, как жизнь всякого неофициального поэта. Вызывали его на допросы в КГБ, работал он где попало, в том числе и кочегаром, как многие неофициальные литераторы. Он мне в лагерь писал письма, и цензура их не пропускала под тем предлогом, что это были письма религиозного содержания. Для петербургской литературы потеря Охапкина очень значительная потеря, и масштаб ее сейчас просто трудно оценить.
Дмитрий Волчек: Друзья Олега Охапкина думают, что тяжкая атмосфера андроповских времен стала одной из причин его душевной болезни – слишком невыносимым в начале 80-х становилось противоречие между несвободой внешней и внутренней свободой поэта, а Олег Охапкин, как вспоминает Тамара Буковская, был человеком абсолютно свободным.
Тамара Буковская: Олег прожил жизнь настоящего поэта. У него было две, в общем, хлебных профессии. Певческая могла сложиться карьера и реставраторская. И то, и другое он презрел, похерил и был настоящим свободным поэтом. Никому ничем не обязанным, чувствующим вот когда не хочет, не ходить в должность, и ни в какую должность не ходил особо. Работал и в Музее Достоевского, и в котельной, когда уже дошло до какого-то предела, мог себе это внутренне позволить. Абсолютно незлобивый, восхитительный, благородный, огромный поэт. Все наше поколение оправдано бытием двух поэтов огромных – Кривулина и Охапкина. Вот мы были свидетелями их жизни. Можно читать стихи отдельные, они могут быть хороши или не хороши. Но так как Олег сформулировал в стихотворении, по-моему, 2001-го года: «Жизнь будет вечной, я читал…» Это может себе позволить абсолютно святой и чистый душой поэт. Это - как батюшковское: «Ты помнишь, что изрек , Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?» Наивно, прекрасно, просто и абсолютно точно.
Дмитрий Волчек: В субботу, 4 октября Олег Охапкин был похоронен на Волковом кладбище в Петербурге.
Тамара Буковская: То, что происходило в день отпевания Олега, было ведь совершенно фантастичным. Потому что церковь Конюшенного ведомства, где когда-то отпевали Пушкина, церковь, которую вернули литераторы. Она стала живой церковью снова стараниями литераторов, вот этого, очень близкого, круга. Отпевал Олега замечательный поэт Борис Куприянов, человек тоже этого круга и этого поколения. И как-то так совпало, что когда Олега хоронили, был замечательно красивый день, светило солнце, отпевали в церкви Конюшенного ведомства, хоронили на Волковом кладбище. Все было как бы под стать.
Борис Куприянов: Мы с ним очень тесно общались в юности, когда он был полон сил, молодости и красоты. Я вспоминаю этот образ его: красоты, талантливости, какого-то света внутреннего. И как бы все люди как-то это слышали, видели и понимали. Очень известный художник Михаил Шварцман его назвал светоносцем. Возможно, что этот талант его, бьющий через край, некоторые такие духовные основания в его жизни зрелой, и в конце его жизни, несколько поколебал. У него такая была натура, предполагалось, конечно, что ему будет трудно. Даже по цеху товарищи к нему относились немножко как к полублаженному, а я все-таки считаю, что он был человек такой глубины духовной, что он многие вещи вынужден был уж очень сильно прятать, скрывать. Как Тютчев написал: «Молчи, скрывайся и таи».
Дмитрий Волчек: Друзья и родные Олега Охапкина разбирают его архив. Тамара Буковская говорит о последних стихотворениях поэта.
Тамара Буковская: Невероятно пронзительные стихи, совсем последние, этого года. Там есть и предощущение смерти, и предощущение ухода. Как у любого большого поэта, когда читаешь потом, задним числом понимаешь, что самые главные вещи поэтом сказаны. Там есть такое стихотворение 2000 года:
Дух борется в душе до смерти,
Ну а в посмертьи за него
Предстанут лишь дела бессмертья
и помощи тут – никого.
Но, впрочем, это все оставим
на Божий суд. Борись же, втай
Дух поэтический, коль славен,
и душу к жизни воспитай.
И если Бог прервет боренье,
смирись и помощи проси
Одно - писать стихотворенье
Другое - выжить на Руси.
Он может казаться лапидарным поэтом. Вот есть какая-то великая наивность и доверие к тому, кто это будет читать. Фантастическая сформулированность. Понимаешь, что мы все прошиты стихами Охапкина. Я подумала, почему что-то помнится, а что-то ты не можешь слету запомнить? А потому, что неожиданно, что там и зачем появляется. Непредсказуемый, как, в общем, большой поэт непредсказуем. И что всегда было удивительно в стихах Олега, там нет просто пейзажа линеарного. Пейзаж, идущий по горизонтали, а потом уходящий в небо, еще куда-то, и такие неожиданные явления ангелов, это то, что составляло часть его жизни. Он - человек верующий, он давно, с детства воцерковленный человек. И это - не литературная тема, это - часть его жизни.
Загадочна грехопаденья
Природа. Сколько ни живи -
Найдутся в жизни совпаденья -
Вот миг, и всё продешеви -
Все твои скудные богатства -
Всё, что накоплено в трудах.
И что там было - святотатство -
Иль что страшней - увы и ах!
Уж поздно. Каяться пристало.
И что о жизни вспоминать?
Была вся жизнь, и вот не стало.
А что в остатке? - Благодать.
