Александр Генис: 90-летие Солженицына, до которого он так мало не дожил, отмечается в двусмысленном контексте. Государство канонизирует писателя, то есть, в определенном смысле – присваивает. Это всегда болезненный процесс, но в данном случае следить за ним особенно тяжело еще и потому, что могучая и противоречивая индивидуальность Солженицына не может без остатка вписаться в державно-патриотическую идеологию новой России. Не случайно, в его биографии затемняется важнейший американский этап, но именно об этом периоде в жизни писателя мы с Соломоном Волковым и поговорим в сегодняшнем выпуске «Музыкальной полки».
Александр Генис: Прошу вас, Соломон!
Соломон Волков: Солженицын и музыка - это звучит достаточно, на первый взгляд, необычно. Но на самом деле отношение Солженицына к музыке было трепетным, музыка его всю жизнь глубоко интересовала, повлияла на его творчество. И для меня неразрывно связаны темы Солженицын и музыка, Солженицын и Америка. Потому что Солженицын, как мы знаем, прожил в США много лет - с 1976-го по 1994-й год - жил он в Вермонте, в городке Кавендиш. Там, что, в данном случае, для нас очень важно, он жил, окруженный своей семьей. И в этом его американском опыте, в жизни в окружении семьи, есть некоторая уникальность. Я над этим размышлял, сравнивая Солженицына с двумя великими русскими писателями. С Александром Герценом - великим эмигрантом, чья семейная жизнь в эмиграции представляла собой какое-то невероятное сплетение психологических трудностей. Это была такая психологическая большая открытая рана, травма, и понятно, почему. Представляете себе русскую семью, которая перебирается за границу, оказывается в чуждом окружении, плохо и трудом вписывается в это окружение?
Александр Генис: Мы-то как раз хорошо понимаем все трудности, которые переживает русский человек за границей.
Соломон Волков: Поэтому я могу сравнить, скажем, эту ситуацию с солженицынской. И другая ситуация - человека, который жил в России и никогда не эмигрировал, Льва Толстого, но жил в своей усадьбе, таким же образом, как Солженицын жил в своей усадьбе в штате Вермонт в Америке. И тоже семейная ситуация Толстого, как мы знаем теперь, была очень напряженной и очень сложной. У него были очень напряженные отношения с женой, с некоторыми из детей - лучшие с одними, худшие с другими. И в этом смысле семейная жизнь Солженицына в Америке представляет собой, по-моему, уникальный случай полной гармоничности, которую даже трудно себе вообразить. Трудно себе вообразить, какое количество усилий психологических и со стороны самого Солженицына, и его жены Натальи Дмитриевны должно было быть потрачено на то, чтобы выросла такая семья (там было три сына - Ермолой, Игнат и Степан), в которой, как мы видим и понимаем, никаких конфликтов такого рода не было или, во всяком случае, они не достигли даже близко той степени конфликта, которая существовала, скажем, у Герцена или у Толстого. И для нас особенно важно, что один из сыновей Александра Александровича, Игнат, стал замечательным музыкантом – он пианист и дирижер, который много выступает по всему свету. И я с Игнатом накануне нашей передачи разговаривал о музыкальных вкусах и увлечениях Александра Исаевича. Должен сказать, что идея эта мне пришла в голову очень давно, когда Солженицын жил в Америке. Я прочитал «Красное колесо» и, в отличие от очень многих, мне очень эта эпопея понравилась, она мне представилась очень интересной экспериментальной работой, потому что владение этим эпическим пространством и его организация, это проблема меня всегда очень интересовала, как организовать такую огромную эпопею. И он, решая ее, экспериментировал. И, мне кажется, что основным принципом, который организует всю эту махину, является музыкальный ритм, который явственным образом пронизывает всю эту эпопею. О чем я и написал Александру Исаевичу, добавив, что в этом плане его произведение можно и следует сравнить не столько с традиционными русскими прозаическими эпопеями, типа «Войны и мира», а, скорее, с операми Мусоргского или Римского-Корсакова. С эпическим музыкальным произведением, которое организуется, в первую очередь, посредством ритма.
Александр Генис: Это очень любопытное сравнение. И что Солженицын?
Соломон Волков: Он ответил, чего я совершенно не ожидал, и написал, что действительно ритмическая организация играет огромную роль, когда он работает над произведением, но он, в первую очередь, слышит музыку Бетховена. Вот Бетховен это тот композитор, который помогает ему ритмически организовывать его прозу.
Александр Генис: Соломон, у меня нет такого ощущения, но, наверное, автор лучше слышит себя.
Соломон Волков: Вы знаете, после того, как я еще раз это перечел, уже имея в виду бетховенскую музыку, я как раз подумал о том, что эти бетховенские ритмы, активные, наступательные, они как раз очень свойственны стилю Солженицына. И об этом я и спросил Игната, каким образом это происходило, работал ли Александр Исаевич, специально ставя музыку Бетховена. И он сказал мне, что он, Игнат, играл Бетховена, и в это время отец работал. И я хочу наши соображения проиллюстрировать отрывком из Пятого фортепьянного концерта Бетховена в исполнении Игната Солженицына. Это эксклюзивная запись, которую он предоставил специально для того, чтобы мы смогли ее показать. Это великолепная, по-моему, очень убедительная и ритмически очень насыщенная интерпретация.
Меня всегда интересовал вопрос отношения Солженицына к Шостаковичу, его современнику. Во-первых, мне казалось, что вкусы самого Александра Исаевича в музыке должны были бы быть достаточно консервативными. Шостакович это, конечно, не крайний авангард 20-го века, но это все-таки достаточно авангардная, новая и непривычная музыка. И поэтому мне казалось, что по своему музыкальному содержанию музыка Шостаковича не должна была бы быть близка Солженицыну, хотя он несколько раз упоминает его в своих произведениях по разным поводам.
Александр Генис: Ведь Солженицын не раз говорил о том, что его интересовали модернистские опыты в русской культуре. Например, он очень высоко ценил и Цветаеву, и прозу Замятина. Так что я думаю, что Шостакович мог бы быть вполне созвучен.
Соломон Волков: Вспомните его, в высшей степени положительное, отношение к экспериментам Набокова. Но музыка это всегда другое дело. И я знаю очень модернистски настроенных людей, которые, когда дело доходит до музыки, дальше Моцарта их вкусы не идут. Блистательный пример в этом смысле Бродский, для которого практически вся модернистская музыка оставалась за скобками.
Александр Генис: Бродский вообще дальше 18-го века старался не отходить.
Соломон Волков: Но вы знаете, я спросил об этом у Игната, и он очень удивил меня, сказав, что Александру Исаевичу очень нравилась музыка Шостаковича. Я как раз хотел эту связь между Солженицыным и Шостаковичем проиллюстрировать отрывком из Десятой симфонии Шостаковича, которая является, по словам Шостаковича, музыкальным портретом Сталина. И поскольку сталинская тема так существенна была для творчества Солженицына, он и писал о нем и, конечно же, сталинская эпоха это один из сильнейший формообразующих элементов в творчестве Солженицына, мне кажется, что это произведение, после слов Игната, иллюстрирует не только его художественную прозу, но и его публицистические выступления. Игнат Солженицын дирижирует Десятой симфонией Шостаковича.
И, наконец, я поинтересовался у Игната, какой же композитор был любимым у Александра Исаевича, кого он больше всего любил слушать. Вы не догадаетесь, Саша, но самым любимым композитором Солженицына был Шуберт. Он чаще всего просил Игната ему играть Шуберта.
Александр Генис: Шуберт - немецкий романтик, совершенно не слышу в нем Солженицына.
Соломон Волков: Это тоже для меня окрашивает по-новому какие-то лирические страницы Солженицына и, кроме того, что-то добавляет к моему представлению о нем, как о человеке. Игнат тоже предоставил в наше распоряжение запись своего исполнения шубертовской фортепьянной сонаты. И для меня сразу возникает картина, которую сейчас мне из воображения уже не стереть: кавендишский дом Солженицыных, эта постройка деревянная, и Игнат за фортепьяно, играющий Шуберта для своего отца, который в задумчивости слушает. Вот эта сцена из американской жизни Солженицына теперь и является для меня олицетворением жизни Солженицына в Америке.
