Марина Тимашева: У нас в гостях народный артист СССР, пианист Николай Петров.
Вопросы ему задают журналисты – Жозе Мильязеш, португальское информационное агентство «Луза», и Наталья Каминская, заведующая отделом театра газеты «Культура».
Краткая биография гостя нашей передачи. Я заранее предупрежу Николая Арнольдовича, что по нашим правилам вы должны внимательно меня слушать и исправить меня, если я что-то не то ляпну.
Николай Петров: Я буду вас перебивать тогда.
Марина Тимашева: Родился 14 апреля 1943 года в городе Москве, в семье известных российских музыкантов. Отец – виолончелист. Можно сказать, что дед Николая Арнольдовича, Василий Родионович Петров – выдающийся русский бас, которые в течение 20 лет работал на сцене Большого театра. Сам Николай Арнольдович окончил Центральную музыкальную школу при Московской консерватории, Московскую государственную консерваторию и аспирантуру по классу фортепиано и с 1965 года стал солистом Московской филармонии. Николай Петров в 1962 году завоевал серебряную медаль на Первом международном конкурсе имени Вана Клиберна, или, как теперь принято говорить, Клайберна, в США, а в 1964 году – серебряную медаль на международном конкурсе имени королевы Елизаветы в Брюсселе. В Большой зале Московской консерватории Николай Петров имеет свой именно абонемент. Выступал и записывался с выдающимися отечественными дирижерами, в частности, Евгением Светлановым, Кириллом Кондрашиным, Юрием Тимеркановым, Геннадием Рождественским и многими другими. Выступал с Нью-Йоркским симфоническим, Вашингтонским национальным симфоническим, Лос-анджелесским и многими европейскими оркестрами. В репертуаре около 50 сольных программ, 55 концертов с оркестром…
Николай Петров: 93.
Марина Тимашева: Уже?
Николай Петров: Да. 94, извините, еще Пуленов прибавился.
Марина Тимашева: В 1986 году за исполнение произведений композиторов – друзей Бальзака Французская академия Бальзака вручила Николаю Петрову большую золотую медаль академии. Я боюсь теперь говорить, что всего выпущено более 20 компакт-дисков, потому что не исключаю, что более 30-ти.
Николай Петров: Уже, наверное, около 40, а может, и больше. И пластинок еще, по-моему, штук 45 в старые времена.
Марина Тимашева: Тогда я, если позволите, сразу задам вот такой вопрос. Вы действительно пришли из Министерства культуры, от министра культуры?
Николай Петров: Да, у меня была встреча, первая встреча, такая официальная, с Александром Алексеевичем.
Марина Тимашева: А каков был повод, тема?
Николай Петров: Ну, в общем, это творческие темы, связанные с музыкальной жизнью России.
Марина Тимашева: Какое впечатление от нового…
Николай Петров: Самое обаятельное, потому что он выдающийся дипломат, внимательные и ласковый, заботливый.
Марина Тимашева: Николай Арнольдович, вообще, многое ли зависит для вас от того, кто занимает, собственно говоря, пост министра культуры?
Николай Петров: Сейчас - нет, честно говоря, давно уже нет. Как только гавкнулся великий и могучий, вот с этого момента мы стали, к нашему жуткому удивлению, предоставлены сами себе. Многие этого не вынесли, многие не могли понять, как это так можно, чтобы никому до тебя не было дела, что ты вдруг полностью стал зависеть от самого себя. Многие не выдержали, многие чокнулись, многие уехали за границу, начали там искать правду, причем используя методы прошлой России с доносами, с письмами всякими подметными и так далее, используя весь этот нехитрый арсенал. Ну, а кто-то, в общем, отнесся к этому как к нужному, в том числе ваш покорный слуга. Я очень рад, что если сейчас случится у меня какая-нибудь неприятность или какой-то провал, то я в этом могу винить только себя самого, а не сетовать, что вот сидит такая сволочь в Госконцерте, какая-нибудь мерзавка, ты ей не нравишься – и она тебе перекрывает весь мир. Это кончилось, слава богу.
Жозе Мильязеш: Слушатели ваши тоже менялись, те, кто вас слушал при советской власти…
Николай Петров: Моя публика осталась, вы знаете. Ну, конечно, многие умерли. Все-таки я же на сцене около 50 лет. Первый раз я выступил в 5,5 лет – это был 1949-50 год, я играл в Малом зале «Шуточку» Кабалевского, была такая пьеса. И даже сохранилась программка. Это было мое первое выступление сценическое. А начало моей такой карьеры как исполнителя, уже зарабатывающего на жизнь, - это лето 1962 года, когда я готовился к конкурсу Клиберна в Риге, мой любимый, незабвенный профессор поставил условие, чтобы нас с его ассистентом Мишей Межлумовым делегировали бы в Ригу, и мы там прожили все лето, и он через день приходил к нам, занимался, готовил меня к конкурсу. И там состоялся мой первый концерт в Зимнем театре в Юрмале, за который я получил 10 рублей. Вот это мой первый гонорар, и я считаю это началом моей профессиональной деятельности.
Марина Тимашева: Тогда Юрмала была знаменита другими концертами, не теми, что нынче, я поняла.
Николай Петров: Но тогда, кстати, там были совсем не плохие концерты, должен вам сказать, действительно, не нынешним чета. И да, я не ответил на ваш вопрос. Публика моя, вот как она была, она вот так вот как-то перетекает из поколения в поколение. Не знаю, сколь она многочисленная, но ее хватает для того, чтобы заполнить зал, в котором я выступаю. Упаси боже, я не собираюсь заниматься какой-то саморекламой или хвастаться, но, в общем, мои концерты проходят, где бы я ни играл, с аншлагами, люди стоят в проходах. И я стараюсь, в общем, честно отдать этим замечательным людям которые ходят не благодаря чему-то, а вопреки всему в концерт, я считаю свои долгом отдать им все, чем я обладаю, что я могу им дать.
Марина Тимашева: Николай Арнольдович, а чем вы сами объясняете, что, действительно, на все ваши абонементы и все билеты на ваши концерты даже в достаточно крупных залах, они всегда бывают проданы? Вы человек с такой очень активной гражданской позицией, в общем, вы клеймите телевидение, и я совершенно с вами заодно, абсолютно не собираюсь вас тут как-то порицать, критиковать или спорить с вами, но при этом без, как кажется сейчас, средств массовой информации и в первую очередь без того же телевидения, такую известность только за счет того, что человек – выдающийся музыкант, практически невозможно снискать.
Николай Петров: Я не знаю, у меня нет ответа на этот вопрос. Может быть, потому что я уделяю очень много времени формированию своих программ на сезон, и мои абонементы были просто достаточно интересными, в них были сочинения редко исполняемые, интересные. Вот, например, 4 января мы будем играть с моим партнером, с которым мы почти уже 10 лет вместе, а Александром Гиндиным мы будем играть новую программу, которая называется «Ночи в садах Испании». Это испанская программа, где практически все сочинения будут звучать впервые вообще в России.
Марина Тимашева: А что это будет?
Николай Петров: Это будет Падре Антонио Солер, это будет Гранадос, это будет Альбенис, это будет Мануэль Инфанте, это будет Эрнесто Лекуона… Мы с очень огромным трудом нашли партитуры, и сейчас мы будем ее играть. И будем играть, нам делают турне в честь нашего 10-летия, и мы будем ее играть по городам России, раз 20 в этом сезоне.
Жозе Мильязеш: Если я не ошибаюсь, это с вами случился казус, когда вы играли – и зазвонил мобильный телефон в зале…
Николай Петров: Вы знаете, почему-то этот мелкий и неприятный эпизод, о нем все узнали. Да, это было в Кишиневе, попросил я конферансье объявить перед началом концерта просьбу отключить телефоны, объявили два раза. Я играл сонату Шуберта, сокровенную, тихую, музыку, в которой самое главное – это тишина. В первой паузе вдруг звонит телефон раз, звонит телефон два. Я остановился и говорю: «Давайте дадим поговорить, у товарища, наверное, очень важный разговор. Я подожду». Опять начал играть, опять тишина – и опять звонок. Я встал и ушел. Просто у меня все сгорело. Я говорю, представьте себе, что вы занимаетесь любовью с самым дорогим вам человеком – и в это время вдруг открывается дверь и появляется милиционер. Какое у вас будет тогда настроение? Вот и у меня случилась полная потеря всего, я ушел. Я вернулся потом, доиграл концерт, но, честно говоря, больше мне туда ехать не хочется. Это просто хамство.
Жозе Мильязеш: А зачем такие люди идут вообще на концерты?
Николай Петров: Не знаю. Битком зал, полный зал, аншлаг и был, и многие-то не виноваты. Но вот два-три человека вот таких. Ну, что делать…
Марина Тимашева: Я очень хорошо вас человечески понимаю, но я поражена тем, что я не знала об этом эпизоде, и поражена тем, что вы еще на это реагируете. Потому что практически каждый вечер в оперном театре, балетном театре, драматическом театре, концертном зале уже просто никто на это не реагирует. Если там в драматическом театре текст, скажем, или какая-то ситуация позволяет каким-то образом обыграть этот звонок, то актеры это делают. Но, знаете, на «Гамлете» Шекспира не начнешь иронизировать.
Николай Петров: Вы знаете, может быть, некоторые исполнители коллекционируют музыкальные звуки, а я вот на старости лет начал коллекционировать тишину. И я считаю, что самое главное, в музыке – это дыхание. Дыхание, оно беззвучно. Вспомним знаменитые Шаляпинские паузы: тишина, и зала в гигантском напряжении ждал конца вот этой паузы. В конце концов, ведь музыка – это какие-то отдельные звуки в море тишины. И вот тот человек, который подчинил себе время, - это я всегда говорю своим ученикам, и этому меня учил мой профессор, - только человек, который сможет подчинить себе время, он подчинит себе и публику, и слушателей подчинит. Потому что сейчас такое количество людей, которые играют значительно лучше и меня, и многих других, значительно более совершенно, и эти двойные ноты, и октавы, и аккорды, и все это невероятно блестяще, все это трещит, сверкает и так далее, но кончилась пьеса – и ничего не остается. Ведь что самое ценное в шампанском, в хорошем шампанском? То, что англичане называют aftertaste , послевкусие. Вот вы выпили это шампанское – и после этого вы еще ощущаете это наслаждение. А когда вы выпьете какое-нибудь наше «Игристое. Цимлянское» - ну, и что? Вот такие концерты.
Марина Тимашева: Сильная головная боль обеспечена. Вы сейчас говорили о тишине, и я почему-то внезапно вспомнила выступление «Эмерсон-квартета», которые играли Шостаковича. И когда они оторвали уже смычки от струн, музыка продолжалась. Я больше такого не слышала вообще никогда в моей жизни. Наверное, 30 секунд…
Николай Петров: Это большое умение. Мне кажется, что уже в момент очень зрелого возраста мне удалось вот это понять, овладеть этим исчезанием звука, ощутить этот переход из момента звучания в момент тишины, когда уже тишина, а еще вот этот aftertaste , вот это послезвучие, оно еще немножко звучит.
Марина Тимашева: Мы говорили о тишине, и вы говорите о том, что любите слушать тишину. А вы из-за этого переместились из Москвы за город?
Николай Петров: Нет, вы знаете, наш разговор переходит немножко так, как будто я на конфессии, на исповеди.
Марина Тимашева: Вы не обязаны отвечать.
Николай Петров: Вы знаете, дело в том, что с возрастом вот у меня, не знаю, как у вас, невероятно начинает худеть телефонная книжка, она вот из толстой превращается в очень тоненькую. И вдруг вы выясняете в какой-то момент: а мне никому звонить не хочется. Вроде полно людей кругом, а звонить никому не хочется. Очень много людей, которые провели в моем доме многие дни недели, месяцы и годы с хорошей выпивкой, с хорошим, вкусным столом, у нас дом очень гостеприимный, радушный, и в результате эти люди отпочковались. В результате или безразличие, или, самое страшное, предательство. И в тот момент, когда вы выясняете, что у вас людей, с которыми вы, как военные говорят, пойти в разведку можете, а в народе еще говорят – в одном поле присесть под березкой, вот этих людей осталось считаннейшее количество. Вам совершенно не для чего устраивать эти стадионные пирушки. И в этот момент вы начинаете ощущать всю прелесть покоя. Вот я коллекционирую сейчас покой. Раньше я коллекционировал гжель, еще что-то, а теперь я коллекционирую покой. Мой любимый герой – это Илья Ильич Обломов, я его обожаю. Я ненавижу этого засранца Штольца, ненавижу этого баламута, который никому жить не давал. Илья Ильич Облоком никому не желал вреда, он хотел, чтобы всем было хорошо, он был добрым, милым, прелестным человеком. И вот я очень люблю, как Обломов или как Ноздрев, сесть и сказать: «А вот это тоже мое, и вот здесь мое…» У меня есть мой кусочек земли, он маленький…
Марина Тимашева: А борзыми щенками?
Николай Петров: Нет, у меня борзые коты (смеется). И вот у меня это мой кусок – мой маленький мир, в который вход с грязными руками запрещен и с грязными мыслями запрещен. Я больше не хочу этих людей видеть, мне не хочется на них тратить свое время, мне не хочется на них тратить свои эмоции. Я уже их повидал, и я знаю, чего это стоит. А то считанное количество, может быть, десяток людей, которых я знаю, что они никогда не предадут, люди проверенные не на трюфелях, не на шампанском, а, простите, на дерьме. Вот на дерьме проверяются человеческие отношения. В тот момент, когда казалось бы, что все уже, выхода нет, и вот кто-то рядом с тобой, этим людям ты доверяешь. Вот поэтому я, собственно говоря, в своих четырех заборах окопался, и мне там хорошо.
Наталья Каминская: Я слушаю по утончившуюся книжку, а в моем представлении Николай Арнольдович все равно человек очень витальный и еще буквально вчера политически активный, и вообще активный человек.
Николай Петров: И в пустыне можно быть очень активным. Можно и в пустыне Сахара биться за права негров.
Наталья Каминская: У меня в связи с этим как раз и вопрос. Как-то обычно такое мнение есть, что у человека, который общается с музыкой, и человека, который должен разобрать новую программу, скажем так, погрузиться, он лишен желания общаться, бурлить, жить и так далее. Вот на вас это не похоже. Вот даже не сегодня, а всю вашу пианистическую жизнь как вы сочетали бурную жизнь с работой над произведениями, с музыкой?
Николай Петров: Я всю свою жизнь таким и был. Дело в том, что у меня была всю жизнь была и, может быть, есть репутация какого-то фрондера, скандалиста и так далее. Ничего подобного, я никого не трогаю, но я хотел бы, чтобы и меня не трогали, чтобы меня оставили в покое.
Наталья Каминская: Но дома у вас есть возможность, чтобы сутки вообще никто не подходил?
Николай Петров: Сколько угодно. Я тут чуть-чуть приболел недавно, пришлось отменить какие-то концерты, боже, я с таким удовольствием сидел сутками на террасе в кресле с сигаретой, рядом – кот, здесь сирень цветет, бабочки… Прекрасно, замечательно! И не думать ни о чем. Может быть, я просто как-то успокаиваюсь с возрастом, но мне кажется, что я всегда был таким. Я вообще человек миролюбивый, но не тронь меня.
Марина Тимашева: Николай Арнольдович, а когда вы говорили о коллекционировании покоя, это очень естественно, мы же все время мыслим какими-то цитатами, и сразу возникает в голове пушкинское: «На свете счастье нет, но есть покой и воля». А вот есть какое-то музыкальное произведение, которое, на ваш взгляд, совершенно по интонации, по настроению совпадает вот с этим…
Николай Петров: Конечно, и их немало.
Марина Тимашева: А какие в первую голову?
Николай Петров: Я думаю, что в первую очередь это Шуберт. И знаете почему? Потому что он очень хрупкий. Бах – могучий. У Баха тоже огромное количество музыки, которую вы имеете в виду, но, например, когда звучит, предположим, соль-бемоль-мажорный «Экспромт» Шуберта, вот это как раз тот самый момент. И к нему нельзя прикоснуться грязными руками. Вот это тот случай, когда Баха вы можете валять, как хотите, это глыба огромная, и что вы с ней ни делайте, она все равно останется. А тут чуть-чуть не то – и все, разбился этот бокал, разбилась эта ваза баккара и ничего не осталось. Я думаю, что в первую очередь, конечно, безусловно, Шуберт.
Марина Тимашева: То есть сопротивление материала у Шуберта…
Николай Петров: Вслед за ним, я думаю, Шопен. А дальше, конечно, безусловно, пойдет и Моцарт. Но Моцарт тоже сильнее, Шуберт, пожалуй, самый деликатный.
Марина Тимашева: А значит ли это, что ваши музыкальные вкусы и ваши пристрастия с возрастом менялись?
Николай Петров: О да! Вы знаете, ведь я играл, у меня были какие-то чемпионские программы, я помню, раньше. Я помню, программа фантастическая Берлиоза в транскрипции Листа, второй концерт Сен-Санса без оркестра, «Вальс» Равеля для фортепиано… Но это такие костоломные программы совершенно, и я, конечно, их играть никогда не буду, их будут играть мои ученики, может быть, какие-то другие пианисты. А мне сейчас интересно больше всего играть в эту бесконечную игру со звуком, с педализацией, с туше. Это то, чему, к сожалению, сейчас нигде не учат. Я, наверное, повторяюсь, потому что когда мне задают вопрос, у меня на этот вопрос есть моя точка зрения, и я не могу менять ее в зависимости от того, задает мне вопрос португалец, испанец или еврей. У меня есть моя точка зрения, она есть, она такая вот. И поэтому сейчас я говорю в своих интервью о том, что нас учили музыке, а сейчас учат играть на рояле. Казалось бы, то же самое. Причем играть на рояле учат очень ловко, очень совершенно, только никому это не нужно, потому что один похож на другого. Вот как происходит это, китаец, японец – и вдруг я обнаружил в этом году корейца, он победил на Конкурсе Шопена, вот моцартовского таланта, моцартовского дара, 14-летний мальчик. Он будет в будущем году играть у меня, в моем абонементе, в Большой зале Консерватории. Сейчас играл на фестивале – с ума все сошли. Вот откуда? Причем не лондонский кореец, не американский, а из Сеула, учится у каких-то малоизвестных, во всяком случае я их не знаю, двух педагогов и играет как бог. Причем не только в совершенстве, а какая просто аура – с Богом разговаривает мальчик в 14 лет. Фамилия – Чо.
Жозе Мильязеш: Мы говорили о корейце, который прекрасно играет Шопена. Вот своего рода глобализация в музыке – как вы смотрите на этот процесс? Это положительно или отрицательно? Раньше говорили – русская школа и так далее, а сейчас?
Николай Петров: Вы знаете, это, с одной стороны, конечно, хорошо. Конечно, значительно лучше учить Бетховена, чем курить марихуану, безусловно. Но в то же время, когда я получаю информацию, что 3 миллиона китайцев играют на рояле, то мне становится немножко страшно. Дело в том, что сейчас, конечно, центр развития музыки, он переехал туда, в тот регион или в те регионы. И должен сказать, что за последние годы они уже поняли, что одной только задницей успехов не добьешься. Я имею в виду задницей, потому что я думаю, что у них, у этих маленьких ребят, на попках вот такие мозоли, пятисантиметровые, потому что они не имеют ни детства, ни развлечений, ничего, они понимают уже с пяти лет, что если они не будут по18 часов сидеть за роялем, то ничего не получится, и они, бедные, сидят по 18-20 часов и насилуют этот рояль. Но раньше это было абсолютно, конечно, порнография, потому что зачастую это очень блестящий арсенал и полное отсутствие понимания, стиля, музыки, вообще музыкальности либо сопли и слюни, смешанные с патокой, медом и какими там еще вещами, от которых тоже тошнит. Сейчас стали появляться, редко, но появляться очень интересные ребята.
У меня есть мой фестиваль, которым я очень горжусь, он называется «Кремль музыкальный». Во-первых, я пользуюсь каналом «Меццо», моим любимым каналом, где передают многих молодых музыкантов, я их нахожу, привожу в Москву и представляю московской публике. Во-вторых, я уже много лет езжу в Израиль на замечательные мастер-классы, которые называются Тель-Хай. Со всего мира приезжают музыканты, и я там тоже нахожу очень много интересных музыкантов. Сейчас стало, конечно, безумно трудно попасть вот в эту обойму, в которой крутится определенное количество всех музыкантов, там и певцы, и пианисты, и скрипачи, и арфисты, и все занято. И когда я изучил книгу Лебрехта « Who Killed Classical Music », такой вот труд «Кто убил классическую музыку».
Марина Тимашева: Я читала про эту книгу.
Николай Петров: Собственно говоря, он путем весьма интересных умозаключений говорит о том, что вся беда гибели вообще серьезной культуры – это вмешательство шоу-бизнеса и гомосексуализма. Вот эти два понятия это то, что губит истинную культуру. Книга, конечно, очень контроверсная, и многие против нее восстали категорически, но против объективности не восстанешь. То, что правда, то правда, и никуда не денешься. Вся беда заключается в том, что в нашей юной прекрасной стране те люди, которым не повезло родиться в Москве, а которые, предположим, родились где-нибудь в Чите, Улан-Удэ или в Мурманске, будь они хоть семи пядей во лбу, они ничего не смогут сделать, потому что нет рынка сбыта.
Марина Тимашева: Стойте-стойте, а фонды?
Николай Петров: Вот благодаря фондам, которые ищут, вытягивают. Но опять же все это в Москву идет. Вот нет того, как есть, предположим, центре в Кливленде, там один из лучших оркестров Америки, там есть своя жизнь, в этом городе. А в Мурманске, пусть там будет жить Кисин, Писин, Мацуев и Пацуев, но все равно ничего не получится, все равно Улан-Удэ останется Улан-Удэ.
Марина Тимашева: А что делать тогда для того, чтобы этого не было?
Николай Петров: Я вам скажу, что делать. Нам необходимы Абрамовичи, местные Абрамовичи. Вот есть у нас большой Абрамович, а нужно поменьше, поменьше и маленькие Абрамовичи. Маленький Абрамович, который живет в каком-нибудь городе Кислодрищенске. Вот там, в этом городе живет свой Абрамович, и этот Абрамович берет и на своем радио в этом городе делает музыкальную станцию. Он понимает, что это очень нужно для того, чтобы воспитать людей, чтобы ни одних «Тату» и Бориса Моисеева лились из дырок радио голоса, а чтобы оттуда шла и классическая музыка. Если город покрупнее – значит, покрупнее Абрамович. К сожалению, у нас их нет. Вот взять и вывалить 2 миллиона на концерт Элтона Джона можно, а то, что на эти 2 миллиона можно было бы столько добра сделать – об этом никто не думает и думать не хочет.
Марина Тимашева: Ладно еще Элтона Джона, а то просто какую-то модельку привезут сюда, она походит и уедет.
Николай Петров: Да. К сожалению великому, за счет этого у нас нет сбыта. У нас есть замечательные города, такие как Екатеринбург, Нижний Новгород, Новосибирск, но все равно же человек, живущий в Новосибирске, карьеры международной не сделает, он должен ехать либо в Москву, либо из Москвы куда-то в теплые страны, где все лучше.
Наталья Каминская: Я шла с этим вопросом, но Николай Арнольдович уже отчасти на него ответил. Но все-таки и с глобализацией, и еще с какими-то хорошими или нехорошими процессами изменяется образ музыканта. Вот он был одним, когда вы начинали, и он совсем другой, как мне кажется, сейчас. Вот сегодняшний образ пианиста, такой, какой есть, не такой, каким бы вы хотели его видеть, а такой, какой есть, что это такое?
Николай Петров: Трудно сказать. Дело в том, что ведь у каждого свой имидж. Один человек естественен в своем естестве, другой что-то из себя делает. Каким должен быть среднестатистический облик…
Наталья Каминская: Вот какой он есть сейчас? Такой же тонкий, погруженный в свою…
Николай Петров: Да нет, приходится огромное количество времени употреблять на самоменеджерство, если можно так сказать, корявое, конечно, выражение. Дело в том, что всю мою жизнь у меня был огромный недостаток: я никакой менеджер, и я никакой коммерсант, я этого не умею делать. Вот мой партнер, молодой человек, у нас 35 лет разница, Саша Гиндин, плюс к тому, что он блестящий совершенно, замечательный пианист, он еще и все это умеет – кому-то позвонить, организовать, что-то сделать. Без этого, к сожалению, не получается, без этого жизнь может превратиться в то, что мне очень приятно, а для другого катастрофа – в обломовщину в самом лучшем смысле этого слова. Все же зависит от того, сколь вы нужны. Я всю жизнь занимался только тем, что отказывался от концертов. Многие мои коллеги всю свою жизнь занимались тем, что пытались себе организовать как можно больше концертов, звонили, организовывали, кому-то деньги платили и так далее, агентов искали. Вот в этом отношении мне повезло, у меня никогда не было недостатка в концертах. А может быть, это связано с тем, что я был просто доволен тем, что меня Господь Бог выделил, дал, и спасибо ему за это.
Марина Тимашева: А сколько концертов физически вы можете…
Николай Петров: Сейчас я на склоне лет, я резко снизил количество концертов. У меня было много лет, когда я играл и по 100 концертов, и по 120 в год. Сейчас это где-то 40-45 максимально. Очень тяжело, и знаете, что тяжело, не концерты тяжело, а тяжелы гастроли. И тяжелы не гастроли, как гастроли, а все то, что между этими гастролями. Вот если, предположим, это Екатеринбург, Нижний Тагил, Курган, Тюмень и так далее, и тому подобное, все эти города прекрасны, и мне гораздо проще вылететь Москва – Тюмень и вернуться в Москву, потом полететь в Екатеринбург. А вот что между Тюменью и Екатеринбургом – никто не знает, какие будут дороги, какая будет машина, выдержит ли ваш геморрой переезд из одного города в другой (смеется). Я помню, как мы однажды ехали из Екатеринбурга в Нижний Тагил. У меня нет геморроя, но я думаю, что когда-нибудь он проявится после этой поездки. На «Газели», представляете себе, по чудовищной дороге, вот с такими ямами и колдобинами.
Марина Тимашева: А вот если бы вы могли играть только в Москве, сколько физически вы можете играть концертов?
Николай Петров: Я играл в Москве до 15-16 концертов в сезон. Сейчас немножко поменьше, но 7-8 концертов в году я в Москве играю. И играю концерты, которые меня просят. Я повторяю, это не моя креатура, этой мой абонемент – 5 концертов, это мои еще концерты с Сашей Гиндиным и концерты, когда меня приглашают в какие-то другие абонементы. И бывают еще какие-то просто случайные концерты – ну, кто-то заболел, кого-то можно заменить из тех людей, которых не зазорно заменить.
Жозе Мильязеш: Вы говорили по поводу того, что нужны маленький Абрамовичи. В России есть огромные, самые большие Абрамовичи, которые являются государственными. Вот вы говорили, что вы были у министра культуры, правда, это великолепный дипломат, очень образованный и так далее, но неужели этот министр не может, например, по поводу телевидения что-то сделать. Ведь классическая музыка исчезла с телевидения вообще, ну, кроме канала «Культура», но очень редко.
Николай Петров: Не может. Телевидение – это государство в государстве, никому не подчиненное. Единственное, что подчиняется, это только канал «Культура», государственный канал «Культура». И то, что мы сейчас видим, тот кошмар и ужас, эта уголовщина, которую мы видим на наших экранах, этот чудовищный разврат, который в детское время льется со всех экранов, все совершенно кошмарные эстрадные передачи… Эстрады нет, это ужас – эти Петросяны, все эти «Аншлаги». Вот сейчас новая появилась передача, называется «Ты смешной», началась, между прочим, по первой программе, сейчас перекочевала на четвертый канал, - просто ощущение… тянет просто рвать. Это за пределами добра и зла!
Жозе Мильязеш: Но даже при такой вертикали власти нельзя на место поставить хоть частично?
Николай Петров: Если сейчас мы на Красной площади поставит женскую баню с дырочками кругом, то очередь на нее будет больше, чем в Третьяковскую галерею или в любой музей мира. Потому что на чем мы воспитаны? Мы воспитаны на этой Собчак, которая устроила вот это «Дом-2» - это пособие для вуайеристов. Раньше была передача «За стеклом», это когда нужно заглянуть, а что там в бане или в туалете что делают. То, что принято скрывать во всем мире, как недостаток, сейчас это все выставляется напоказ, как стиль жизни, и это все в совершенно ненормированных количествах. Ведь одни и те же тупые, бездарные, развратные, смрадные лица – мы их видим изо дня в день, видим на всех каналах телевидения. Но это сейчас считается у нас нормой жизни. И молоденькая девочка говорит: «Я хочу быть как Ксюша Собчак». И она будет как Ксюша Собчак, это очень просто. Как Элисо Вирсаладзе она не будет, а как Ксюша Собчак будет.
Марина Тимашева: Николай Арнольдович, я все-таки, пожалуй, на стороне Жозе. Во-первых, я совершенно уверена, что если руководство страны просто сменит руководство телевидения, а оно это может сделать, и в тиши…
Николай Петров: Оно не может сделать! Мариночка, каким образом оно может снять руководство частного канала?
Жозе Мильязеш: Но в России это государственное общественное телевидение, это наполовину государственное.
Николай Петров: Ну, канал «Россия» еще наименее зловредное.
Марина Тимашева: Ну, хорошо, а историю с НТВ вы помните, когда в полном составе практически было убрано все руководство частного канала?
Николай Петров: Маринушка, а что вы взамен предложите? Ведь, к сожалению превеликому, это будет тем же концом и по тому же месту. Потому что эти же самые Собчачихи, они мимикрируются, и они приспособятся немедленно к новым условиям. Это называлось раньше «Дом-2», а будет называться «Мы в гостях», а результат тот же самый – подглядывание в ванную.
Марина Тимашева: Но я еще не согласна с тем, что вот люди сами хотят того-то и сего-то. Скажите, почему в таком случае раньше люди все хотели Булата Окуджаву или Владимира Высоцкого, а теперь…
Николай Петров: Сейчас взамен этого предлагается Сережа Шнуров. Взамен рыцаря, прекрасного одинокого рыцаря Булата и метущегося хулигана Высоцкого, талантливейшего, потрясающего совершенно.
Марина Тимашева: Да, но я просто имею в виду, что люди в основном, в большинстве своем они конформны, им можно навязать какие-то правила игры, какие-то установки.
Николай Петров: Игра проиграна. Понимаете, солнышко, вы не можете прийти играть среди шулеров. У них все тузы в их манжетах, а вы придете к ним в рубашечке без рукавов и сядете играть с чем? Со 100 тысячами рублей, когда там миллиарды? Вы и надеетесь, что вы выиграете у них? Да не выиграете вы у них никогда! Это так не сделаешь, к сожалению, хирургия здесь невозможна. А революция, она, кроме горя, слез и несчастий, никогда ничего не приносила. Нужно постепенно баланс этот нивелировать, чтобы баланс классического серьезного искусства в наших СМИ, чтобы они из 0,5 процента стал бы хотя бы 3 процентами, и это будет уже в 6 раз больше. И вот только можно постепенно это делать. И только в тот момент, когда тот же самый Абрамович возьмет и сделает концерт в Кремлевском зале не группе «Тату», не Борису Моисееву, не Элтону Джону, а какому-нибудь пианисту или какому-нибудь театру, или какой-нибудь балетной труппе, вот когда это будет, и когда параллельно этому мы сможем, как в Голландии, включить и послушать… Как там, канал – идет барочная музыка 24 часа в сутки, а здесь идет оркестровая музыка, там 4 канала классической музыки на одну маленькую Голландию. А у нас что мы имеем? Этот «Орфей» несчастный, которые еще в половине мест невозможно поймать?
Марина Тимашева: И который вообще чудом в живых остался, его тоже пробовали уничтожить.
Николай Петров: И с чем вы хотите противопоставить? Вы хотите пойти против этого свиного клина, как в «Александре Невском», вы хотите в футболочках пойти? Ну, вас и сметут.
Марина Тимашева: Грустно…
Наталья Каминская: Я к прекрасному хочу возвратиться. Я знаю, что Николай Арнольдович очень хорошо играет джаз, и ему это нравится. Правильно?
Николай Петров: Наташенька, вы знаете, я никогда в жизни не позволю себе выйти и играть джаз за деньги, в моем концерте, в котором предусмотрен гонорар. Я действительно очень хорошо знаю джаз, я люблю его с юных лет, и если я попадаю в какой-нибудь джазовый клуб, где я выпил несколько рюмочек, пойти и там сыграть несколько блюзов – это я могу, в компании и так далее, и тому подобное. Но у нас настолько сильные джазовые музыканты, что я не имею права выходить и представлять публике то, в чем я не считаю себя сильным.
Наталья Каминская: Вот у меня как раз вопрос в связи с этим. Я знаю американцев, есть у них такой уникальный, просто гениальный…
Николай Петров: Фридрих Гульда?
Наталья Каминская: Ну, или, например, Макферрин, который может дирижировать симфоническим оркестром, может петь джаз и так далее. Вот почему-то там возможно, что классический музыкант может одновременно… А у нас по-прежнему бытует мнение, что одно мешает другому.
Николай Петров: Нет, я играл много джазовых произведений, я играл и джазовые концерты у Коли Капустина, и его же блестящую вторую сонату, и его же трио, и его же квинтет, и играл Гершвина, я играл это. Но джаз подразумевает, в принципе, импровизацию, и импровизационный джаз – я не считаю себя в этом профессионалом.
Наталья Каминская: Но в принципе возможно совмещать, да?
Николай Петров: Конечно. Они замечательно сосуществуют, и я считаю, что джаз и классика – это две ветки на одном и том же дереве. И в джазе те же самые мозоли и ушибы, которые есть и в классической музыке. Точно так же, как и в классической музыке, есть совершенно заумная авангардная музыка, которую я лично неприемлю, это же есть и в джазе. Джаз более теми же болезнями, что и классика, и они прекрасно сосуществуют. И в моем фестивале уже несколько лет я один вечер отдаю джазу, и в Кремле звучит джаз замечательно.
Марина Тимашева: Николай Арнольдович, год 2008-ой уже ушел, считай, что для вас было действительно существенно и, скажем, очень больно, кроме того, что ушли из жизни люди, которых вы знали, с которыми вы дружили, Муслим Магомаев, как я понимаю?
Николай Петров: Когда мы были молодыми, кто-то умер, Райкин, предположим, это же были другие люди, мы были молодые, а это все старые дедушки. А вот сейчас это уже все те люди, с которыми вчера мы сидели и пили коньяк, любовались друг на друга, а сегодня человек лежит в гробу. Это ужасно. И жалко то, что не туда падают эти снаряды. Не мне руководить Господом Богом, он всемогущ, он всесилен, но почему он забирает себе самых лучших людей, а всякая мразь остается благоденствовать и изгаляться над нами – этого я, честно говоря, понять не могу. Жалко, очень жалко многих людей. Валя Берлинский вот только что умер. Ну, вся жизнь, сколько мы с Валей, 50 лет мы с ним в филармонии. Но он больше, я 45 в филармонии, а он, наверное, 55. И, честно говоря, я стал гораздо острее как-то переживать эти потери, чем когда я был моложе.
Марина Тимашева: А из того, что происходило в общественной жизни в России ли, или между разными странами, или в Америке было что-то, что вас очень…
Николай Петров: Да нет, вы знаете, меня, честно говоря, меньше стала сейчас интересовать политика, все это настолько фальшиво, все это настолько противоестественно, все это настолько вопреки интересам среднего такого вот человека, который ничего не хочет, только тихо и спокойно жить… Все эти законы направлены на то, чтобы ему сделать жизнь еще труднее. Казалось бы, законы и указы должны делаться, чтобы людям как-то облегчать существование, а у нас все это делается наоборот, все делается для того, чтобы людям сделать еще труднее, еще сложнее, еще у них что-нибудь отобрать, еще что-нибудь недодать. Что этим интересоваться? Ведь ничего же не изменишь, все равно все эти «благодеяния» делаются с барского плеча или тогда, когда уже ничего нельзя сделать. Ну, надо же додуматься взять и сделать попытку в России, где половина населения ездят на японских машинах, запретить правый руль. Ну, получат они в результате революцию на Дальнем Востоке, получат.
Марина Тимашева: Мне очень жаль, потому что у меня у самой осталось еще вопросов десять, но мы, наверное, позовем вас еще.
Николай Петров: Вы знаете, я когда давал интервью с Андреем Максимовым, ну, Андрей мне сказал: «Николай Арнольдович, я определяю интервью тем, хватило или не хватило времени. Когда уже задал три вопроса и уже не о чем говорить – или…»
Марина Тимашева: В нашем случае совершенно не хватило времени.
Николай Петров: Ну, и слава богу. Я не знаю, удовлетворил я вас или нет, но, честно говоря, сказал то, что думал.
Марина Тимашева: Слово смешное – «удовлетворил», но по правилам передачи я предлагаю моим коллегам высказать какие-то свои впечатления от беседы. Жозе Мильязеш, португальское информационное агентство «Луза».
Жозе Мильязеш: Знаете, то, что мне сильно понравилось, импонировало, это искренность и откровенность, с которой вы выражаете свою позицию.
Николай Петров: За это и страдаю всю жизнь.
Жозе Мильязеш: Я просто хочу вам сказать большое спасибо. И держитесь.
Николай Петров: Я выдержу. Если Господь Бог позволит, выдержу. Помните фильм, «за державу обидно».
Марина Тимашева: Наталья Каминская, заведующая отделом театра газеты «Культура».
Наталья Каминская: Я, как театральный критик, сегодня увидела весьма смелую интерпретацию образа Обломова. Потому что я тоже, как и Николай Арнольдович, очень люблю Обломова, он замечательный человек. Но в его транскрипции это очень активный обломов. И если это можно сочетать, и это приносит радость душевную, я вам того желаю и в будущем.
Николай Петров: Ищите да обрящете. Будем искать.
ъ
Марина Тимашева: Я, в свою очередь, должна поблагодарить Николая Арнольдовича, он абсолютно искренний человек, совершенно неполиткорректный, и кажется, что никаких тем, которые были бы табуированы, или слов, которые бы он не мог произнести смело, не существует.
Николай Петров: Я еще знаете, сколько могу произнести. Вы еще не знаете (смеется).
Марина Тимашева: Но у меня есть какое-то все равно, о чем говорила Наташа в одном из своих вопросов или рассуждений, у меня остается какое-то странное ощущение, что пианист, а я видела Николая Арнольдовича за инструментом, слышала его, он совершенно концентрирован на том произведении, которое он исполняет, а с другой стороны, передо мной человек, который мог бы быть лидером партии, лидером государства, лидером творческой организации.
Николай Петров: (смеется) Никогда!
Марина Тимашева: На этих словах Николай Арнольдович Петров показал нам кукиш.
Николай Петров: Или фигу.
Марина Тимашева: Или фигу (смеются)…
