Все волны эмиграции похожи друг на друга, и каждая несчастлива по-своему. Мы вырвались в свободный мир, но он не решил за нас ни одной проблемы.
Первая волна бежала из страны, захваченной большевиками, сделавшими для очень многих жизнь там невозможной. Другими словами, Первая волна, как, впрочем, и все остальные, представляла порабощенное население, мечтавшее спастись от власти чудовищной идеологии и сбрендивших кремлевских вождей. Эти эмигранты стремились на Запад потому, что Россия перестала им быть.
Вторая волна, самая несчастная, угодила в кошмарную ситуацию – между Гитлером и Сталиным.
Все волны объединяла ненависть к коммунистам и разделяло всё остальное
Третья была уже отчетливо советской, точнее – антисоветской, что многое объясняет. Уникальность нашей волны была в том, что мы несли с собой огромный опыт, незнакомый, по сути, первым двум волнам. Выходцы из застоя, мы прибыли в Америку полномочными представителями советской цивилизации в ее характерном и концентрированном проявлении. Именно это обстоятельство и задержало открытие настоящей Америки вместо той, которую мы привезли с собой. Третья волна пересекала океан с надеждой найти в Новом Свете исправленный вариант Старого. Наша мечта строилась от противного: там бедность – здесь богатство, там рабство – здесь свобода, там низ – здесь верх. Мы хотели найти в Америке свой идеал, до чего ей, Америке, разумеется, не было дела. Так и получилось, что ехали мы в одну страну, а приехали в другую, невольно повторив ошибку Колумба, который попал в Америку в поисках Индии.
Все волны, однако, объединяла безусловная ненависть к коммунистам и разделяло всё остальное. Прежде всего – политика.
Я еще застал белогвардейцев, вместе с которыми работал в типографии старейшей русской газеты. Когда в редакцию "Нового русского слова" пришел с визитом знаменитый диссидент Петр Григоренко, мои коллеги сказали, что "сталинскому генералу руки не подадут".
Я видел монархистов и республиканцев, старомодных антисемитов и радикальных сионистов, традиционных либералов и еще более традиционных охранителей, убежденных западников и закоренелых националистов. Все они мечтали о падении страшного советского режима, но путь к этой цели предусматривал победу над идеологическими противниками внутри, а не только снаружи. Пытаясь понять, чего ждать, я еще в самом начале эмигрантской жизни просматривал в библиотеке на 42-й совсем уже пожелтевшую газету Керенского, который всего за семь лет до того умер в Нью-Йорке. Каждая первая полоса была посвящена борьбе с отступниками и ренегатами его партии.
Пожалуй, лучше и безжалостней всего попытку политического объединения Третьей волны изобразил Сергей Довлатов в сатирической повести “Филиал”, где он вывел и высмеял всех наших общих знакомых.
Это еще не значит, что эмигранты в принципе не способны объединяться на разумной платформе. Ведь во многих странах, освободившихся от власти Москвы, вернувшиеся эмигранты сыграли важную роль в трансформации режима и реставрации демократии. Возможно, новая волна добьется того, что никак не получалось у первых трех. Но пока этого не произошло, стоит вспомнить о том, что лучше всего удалось русскому зарубежью. Я говорю о каноне.
Эллины, жившие в сотнях враждовавших между собой полисов, признавали своими говоривших по-гречески и молившихся олимпийским богам. Китайцами считались все, кто пользуется иероглифами. У русских, кем бы они ни были, таким универсальным критерием идентичности служила "святая", как ее называл Томас Манн, литература. И если евреи собрали канон во время вавилонского пленения, боясь без Библии затеряться среди чужих народов, то у русских это происходило в эмиграции.
Только на свободе, в стороне от безумной цензуры и бездарных начальников, вся написанная на русском словесность могла сложиться в один литературный материк без границ, где по соседству жили Бунин с Набоковым и Пастернак с Мандельштамом.
Третью волну, правда, на этот континент не брали, поэтому ей (нам) пришлось создавать свой архипелаг. И он возник силами по крайней мере двух дюжин выдающихся авторов – от Бродского и Солженицына до Аксенова и Войновича. Вся созданная этой плеядой многотомная библиотека вернулась в Россию, чтобы стать фундаментом той интеллектуальной свободы, которая при всех издержках царила в промежутке между советским и постсоветским тоталитарными режимами. И этот урок пригодится тем, кто приходит на смену.
релоканты привезли с собой драматический опыт утраченной свободы
Прожив почти полвека среди эмигрантов, я не думал, что доживу до встречи с новым миллионом приезжих, которых теперь даже зовут иначе: релоканты. Им еще только предстоит найти себе нишу в свободном мире, обжить ее, разочароваться в ней, наконец, принять свой адрес как судьбу и делиться своим опытом с новоприбывшими, поток которых, к несчастью, никогда не иссякает.
Я знаю, я там был, хотя это еще не значит, что наш опыт целиком переходит по наследству к релокантам. Не зря они нашли себе новое имя.
С ними нас объединяет то же, что и всех предыдущих эмигрантов: ненависть к тирании, бесправию, державной лжи и государственному террору. И мы, и они оставили родину, чтобы не нести ответственность за ее преступления.
А разделяет нас – прошлое. У нас не было практики свободы, за ней-то мы и отправились на Запад. Зато релоканты привезли с собой драматический опыт утраченной свободы – ущербной, бедной, скомпрометированной, дутой, пошлой, лживой, но свободы – видеть мир, читать, что хочешь, и говорить (до поры до времени), что думаешь.
Вступив в эмигрантскую жизнь с этим багажом, релоканты способны создать ресурс правды для оставшихся в заложниках у Путина. Их, конечно, никто не смеет звать – живя в свободном мире – на баррикады. Но в силах уехавших представить альтернативную кремлевской пропаганде картину происходящего. От вновь попавших в ГУЛАГ нельзя ждать подвига. Но можно прививать тот здоровый скепсис, который противостоит телевизору, не требует крови и позволяет узнать, кто сбил малайзийский самолет, как напали на Украину, что происходило во время резни в Буче.
Сегодня среди релокантов стал актуальным разговор о зарубежной России как политической силе, способной радикально изменить метрополию. В качестве исторического прецедента всплывает эмигрант Ленин. А есть еще и Хо Ши Мин, и Пол Пот, и Хомейни. Но, разумеется, не на них равняются политики нашего зарубежья. Конечно, хочется, чтобы им принадлежало будущее. Но чтобы оно пришло, необходим резервуар свободной мысли и слова. Собрать его, показывает история, по силам эмигрантам, как бы они себя ни называли.
Александр Генис – писатель и публицист, ведущий подкаста "Взгляд из Нью-Йорка"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
