Было время, когда юная американская республика стремилась торговать с Россией. Но за доступ на необъятный русский рынок ее купцам приходилось платить немалую мзду. Один из них решил разоблачить коррупционную схему и ради этого даже дрался на дуэли, но так ничего и не добился. Зато стал одним из первых переводчиков Державина и Пушкина.
"Американских кораблей нынешний год очень мало, – сообщал в июле 1785 года чиновник петербургской таможни Александр Радищев президенту Коммерц-коллегии графу Александру Романовичу Воронцову. – Доселе здесь только один, приехавший из Лондона. Желательно, чтобы они ездить к нам не наскучили".
Чиновник этот азартно следил за войной североамериканских колоний с Англией и во славу их победы сочинил оду "Вольность":
О воин непоколебимый,
Ты есть и был непобедимый,
Твой вождь – свобода, Вашингтон.
До конца года в Россию прибыло тогда еще шесть американских торговых судов. Из Нового Света они везли сахар, кофе, сигары, рис, обратно увозили пеньку, железо, парусину. Это было только начало. Спустя 10 лет в Санкт-Петербургской гавани, не считая других российских портов, бросили якорь 42 американских судна, в 1811 году – 129. Торговля с Россией занимала все более важное место в экономике США.
В 1810 году перебрался в Россию американский купец Джон Делавэр Льюис. Американские источники пишут, что во время наполеоновских войн он сопровождал груз на Мальту, получил прибыль в 25 процентов и решил остаться в Европе. Он осел в Санкт-Петербурге и начал собственное дело с капиталом в 3000 рублей. К 1814 году он уже прочно обосновался в российской столице. Торговый дом John D. Lewis & Co занял одно из первых мест во внешней торговле России. Его оборот приближался к трем миллионам рублей. Деловую активность Льюиса по достоинству оценила вдовствующая императрица Мария Федоровна, наградив его бриллиантовой брошью с монограммой императора Александра Павловича (эту семейную реликвию потомки Льюиса продали недавно с молотка).
Джону стало сложно управляться с разросшимся бизнесом, и он решил выписать из Америки младшего брата Уильяма. Попасть в Европу в тот момент было непросто: Америка воевала с Англией, и британский флот блокировал восточное побережье США. Но в начале 1814 года стороны решили помириться. Мирные переговоры были назначены в Генте. В феврале американская делегация отплыла из Нью-Йорка на борту корвета "Джон Адамс". Уильяму Льюису удалось выхлопотать себе место одного из трех личных секретарей члена делегации, конгрессмена, впоследствии госсекретаря Генри Клея. Он не собирался ехать в Гент. Клею был не нужен третий секретарь – он просто оказал любезность. Сразу же по прибытии в Гётеборг Льюис простился с Клеем и отправился в Петербург.
"Год учебы для тебя равносилен целому состоянию"
Льюису-младшему было в то время 22 года. По совету брата он занялся изучением языков, русского и немецкого (французский он уже знал), под руководством известного педагога, профессора Федора Миддендорфа. Затем переехал в Москву, где его учителем языков стал не менее известный директор Практической академии коммерческих наук Филипп Штраль. Занятия отнимали четыре часа в день, остальное время уходило на домашние задания. Старший брат писал ему из Петербурга в январе 1815 года:
Продолжай изучать русский и немецкий. Это для тебя самые важные знания. Один год энергичной учебы будет для тебя равносилен целому состоянию. Прибавь к этому удовольствие и гордость, которые ты скоро почувствуешь от превосходства над всеми твоими соотечественниками, ибо будешь иметь знания, овладеть которыми столь трудно. Это сделает тебя важным лицом при нашем новом посланнике. Вознаграждение будет так велико, а преимущества столь многочисленны, что смешно даже упоминать о них. Я постоянно говорю тебе, что знание русского нам очень пригодится. Он важнее, чем немецкий. Теперь, когда мир в Генте заключен и подписан, число приглашений, как я полагаю, увеличится. Я весьма заинтересован в том, чтобы ты обучился бальным танцам, коль скоро в московском танцевальном зале ты теперь чувствуешь себя как дома. Ты американец, и здешнее общество с самым пристальным вниманием будет наблюдать за тем, как ты танцуешь.
Я могу привести существенные аргументы, доказывающие, что умение изящно танцевать – это отнюдь не пустяк. Любое платье, нужное для придания твоей внешности благородства, покупай сразу, не советуясь со мной....
Посылаю с этой же почтой два жилета: черный и белый. В последнем ты найдешь пакет с батистом на рубашки. Закажи сразу же шесть штук, а еще лучше восемь.
Ученье давалось нелегко. Уильяму недоставало практики: свести знакомство с носителями языка было не так-то просто, а когда появлялась такая возможность, из этого почти ничего не выходило. "Я понимаю разговор на простые темы и могу говорить так, чтобы поняли меня, но с трудом, – сообщал он брату. – Мои знакомые здесь хвалят мои успехи, но я-то знаю, что они преувеличивают".
Проучившись с августа по март, он уже думал бросить занятия и вернуться в Петербург, но решил сначала съездить в Тверь. Там у него наконец появилась практика: он уговорил молодого чиновника пожить вместе с ним в меблированных комнатах и говорить с ним только по-русски. В провинции он сразу стал диковинкой. Его представили губернатору Озерову, а тот, в свою очередь, ввел его в лучшие дома города. "Я говорю исключительно по-русски, – писал он брату, – даже за столом у самых знатных людей употребляют только этот язык, хотя некоторые изрядно понимают по-французски". Он провел лето на даче одного из тверских семейств, продолжая совершенствовать свой русский. В своих письмах из Твери он не называет никаких имен: зная, что письма, особенно иностранцев, перлюстрируются, он опасался навредить своим знакомым.
Сестре Элизе он писал по возвращении в Петербург:
Дорогая сестра,
После того, как я покинул дом, еще год шла война между нашей страной и Англией. Она создала так много препятствий в переписке на дальние расстояния, что я, не будучи уверен в том, что мои письма доходят до Америки, ограничился тем, что писал время от времени пару строк нашим родителям, чтобы известить их о моем здоровье и делах, о чем они наверняка сообщали и вам. По прибытии в это место наш добрый брат счел целесообразным, чтобы я немедля приступил к изучению русского языка, и после трех месяцев, проведенных здесь, меня отправили на местожительство в Москву и другие внутренние города до тех пор, пока цель эта не будет достигнута.
Уильям исполнил наказы старшего брата. Он приобрел необходимую светскость, овладел разговорным русским. Отличаясь природным обаянием и чувством юмора, он сумел стать своим человеком в доме министра иностранных дел империи Карла Нессельроде. Николай Греч, издатель журнала "Сын Отечества", ввел его в круг столичных литераторов. Льюис получил приглашение на вечер к прославленному стихотворцу Гавриилу Державину – у него тогда собирался литературный кружок "Беседа любителей русского слова". Не известно, по какому случаю, но познакомился он и с казачьим атаманом Матвеем Платовым.
Вероятно, всем им было любопытно пообщаться с американцем, говорившим по-русски. Разумеется, по нескольку бытовых фраз знали многие американские моряки и коммерсанты, имевшие дело с Россией. Но даже те, кто жил в Петербурге постоянно, не видели необходимости в изучении языка: весь бизнес велся по-английски, а на Английской набережной Петербурга у них были своя церковь, свои пабы и даже театр.
Уильям Льюис был первым американцем, изъяснявшимся по-русски практически свободно. Может, были и другие знатоки, но история о них умалчивает. В конце концов он овладел языком настолько, что стал переводить с русского на английский и даже сочинять по-русски стихи и прозу.
Помимо литературных, у Льюиса были и определенные политические амбиции: он хотел занять пост генерального консула в Петербурге. Пост этот с 1803 года занимал Леветт Гаррис. Он был принят в Петербурге на самом высоком уровне, пользовался благорасположением императора и содействовал личной переписке русского самодержца и президента Джефферсона. Когда последний предложил в 1807 году установить дипломатические отношения, петербургский двор дал понять, что хотел бы видеть посланником у себя именно Гарриса. "Я не намерен скрывать от Вас, милостивый государь, – писал управляющий российским МИДом граф Румянцев российскому послу в Лондоне Максиму Алопеусу, который вел переговоры на эту тему, – что г-н Леветт Гаррис, занимающий уже несколько лет пост американского генерального консула в С.-Петербурге, завоевал доверие императорского министерства своим столь же разумным, сколь и тактичным поведением, а потому здесь, вероятно, были бы весьма удовлетворены, если бы выбор американского правительства при назначении дипломатического агента при с.-петербургском дворе мог пасть на г-на Гарриса". Однако в Вашингтоне сделали иной выбор: послом был назначен сенатор Джон Квинси Адамс, сын 2-го и будущий 6-й президент США.
Тем не менее авторитет Гарриса оставался исключительно высоким. Когда Адамс отправился на мирные переговоры в Гент, он назначил Гарриса поверенным в делах. При смене посла Гарриса снова обошли: Адамса сменил в 1817 году конгрессмен Уильям Пинкни. Но Пинкни не намеревался долго задерживаться в Петербурге. Так что место вскоре должно было снова стать вакантным.
"Хорошо известно, что мистер Г. нечист на руку"
Дабы не допустить, чтобы его занял Гаррис, Джон Льюис написал Джону Квинси Адамсу, ставшему к тому времени госсекретарем. В этом послании от 27 июля 1817 года Льюис-старший категорически возражал против назначения Гарриса. Гаррис в тот момент отсутствовал в Петербурге: он отправился хлопотать о должности в Вашингтон, оставив вместо себя племянника, Джона Леветта Гарриса. "Вашему превосходительству, – писал Льюис, – хорошо известно, что мистер Г. нечист на руку, и кому как не Вам знать, сколь постыдно он себя ведет". В августе Джон Льюис отправил новое письмо Адамсу, на сей раз с приложением собственноручных показаний Фредерика Кизела, который утверждал, что Гаррис назначил его вице-консулом в Архангельск за взятку в тысячу рублей. Такую же сумму Кизел будто бы обязался платить Гаррису ежегодно.
Позднее в деле появилось еще одно показание, бывшего вице-консула в Риге Кристиана Роддё. Вот его полный текст:
Настоящим заявляю, что вышеупомянутое является перечнем сумм, выплаченных Левету Гаррису, эсквайру, генеральному консулу Соединенных Штатов Америки в С.-Петербурге, составленным по счетоводным книгам, принадлежащим мне как купцу в Риге. Общая сумма денег, выплаченная ему, составляет около 320 тыс. руб. Сумма примерно в 40 тыс. руб. была выплачена ему за допуск судна "Диспетч", капитан С. Смит, суперкарго Уильям Тодд, которое по документам якобы прибыло из Нью-Йорка, тогда как бумаги были поддельными и составлены в Лондоне. Я также официально заявляю, что во многих случаях г-н Гаррис получал от меня крупные суммы денег за допуск судов, документы которых были заведомо фальшивыми. Его осведомленность об этом подтверждают суммы денег, которые он требовал за то, чтобы выдавать бумаги этих судов за подлинные.
Зачем потребовалось подделывать бумаги и выдавать британские суда за американские? Затем, что с ноября 1806 по апрель 1814 года действовала объявленная Наполеоном Континентальная блокада: запрет на торговлю с Англией. В июне 1807 года, после встречи императоров Наполеона и Александра в Тильзите, к санкциям присоединилась и Россия. Британскому торговому флоту вход в российские порты был закрыт.
Но все дело в том, что Александр весьма тяготился условиями блокады и смотрел сквозь пальцы на их нарушения. Об этом рассказывает в своем фундаментальном труде Евгений Тарле: "Император Александр настойчиво утверждал, что блокада в России строго исполняется. Наполеон этому не верил". Маскировка английских судов и товаров под американские – общепринятая практика того периода. Что не отменяет, конечно, обвинений в коррупции.
Сейчас сложно судить, нарочно ли Льюис-младший затеял ссору с Гаррисом-племянником, или у него просто сдали нервы. Источники утверждают, что он пришел в ярость от непомерной платы за пропуск очередного груза, потребованной племянником, и его грубости. Спустя несколько дней Уильям Льюис встретил племянника в публичном месте и после нервного обмена репликами расквасил ему нос, надеясь, что тот вызовет его на дуэль. Но тот не вызвал. Вместо этого он обратился в полицию. Льюису пришлось провести ночь в тюрьме. Племянник тем временем обратился с жалобами к Нессельроде и генерал-губернатору Петербурга графу Вязмитинову, требуя защитить честь генсонсула.
Но российская сторона предпочла не вмешиваться, сочтя инцидент частным, а не государственным делом. Льюиса отпустили на волю. Посол Пинкни, наблюдавший собственными глазами первую часть столкновения, испытывал чрезвычайную неловкость. Россия и США только что насилу урегулировали дело Николая Козлова, русского генконсула в Филадельфии, который в ноябре 1815 года был арестован по обвинению в изнасиловании 12-летней служанки. Посол Дашков тогда яростно защищал иммунитет своего дипломата. В итоге Александру пришлось спустя год отозвать и консула, и посла. И вот теперь такая неприятность... Посол объявил конфликт двух американцев "смехотворным и неприличным". Он сожалел, что эта глупая ссора фактически лишила Америку возможности нанять на службу двух людей, лучше любых других знавших Россию.
Но сами участники ссоры глупой ее отнюдь не считали. В июне 1818 года пришел наконец ответ Льюису-старшему от Адамса:
Я почел своим долгом передать показание президенту, которому мистер Гаррис выражал горячее желание вновь поступить на государственную службу. Президент велел показать копию самому мистеру Гаррису, дабы он дал объяснения, какие сам полагает нужными... После разговора со мной, в котором я без обиняков высказал свое отношение к предмету, он дал понять президенту, что я питаю предубеждение к нему, и выразил пожелание, чтобы проверка обвинений против него была поручена другим лицам. Эту идею президент при моем полнейшем согласии одобрил. Дело было поручено министру финансов и военному министру г-дам Крауфорду и Кэлхуну.
Покуда Гаррис оправдывался, Уильям Пинкни покинул Петербург в феврале 1818 года, оставив временным поверенным своего сына Чарльза. Крауфорд и Кэлхун изучили свдетельства против Гарриса. Никакого письменного доклада президенту они не составляли – во всяком случае, такой документ в архивах не обнаружен. Никаких формальных обвинений Гаррису не предъявлялось. Однако его кандидатура была вычеркнута из списка претендентов на посольскую должность. Послом в Россию поехал бывший министр финансов, сенатор Джордж Вашингтон Кэмпбелл.
Гаррис бросился к президенту, который его назначил – Джефферсону, жившему на покое в своем поместье Монтичелло, где не раз бывал Гаррис. Джефферсон молвил, что он крайне разочарован тем, что послом назначен не Гаррис. "Я говорил с президентом на сей предмет, и одобрительный тон, с каким он отзывался о вас и о вашей пригодности на это место, позволили мне ожидать вашего назначения, – написал Джефферсон Гаррису. – Без сомнения, нынешнее назначение продиктовано причинами, о которых неведомо ни вам, ни мне".
В ноябре 1819 года в США объявился Уильям Льюис. Его гнев нисколько не остыл. Он решил предать огласке обвинения против дяди и племянника Гаррисов. Сочинив трехстраничный памфлет, содержащий показания Кизела и Роддё, он напечатал его в филадельфийской типографии и разослал тамошним влиятельным лицам. Затем отправился в Вашингтон с остатком тиража и распространил его среди членов Конгресса. Один экземпляр он послал по почте президенту Монро.
Узнав об этом, Гаррис вчинил Льюису иск о клевете. Вскоре из-за океана примчался и племянник. Он все-таки вызвал Льюиса на дуэль. Они стрелялись на берегу реки Делавэр. Выстрелили друг в друга четырежды и все четыре раза промахнулись. С пятой попытки Льюис прострелил бедро племяннику.
Тем не менее иску Гарриса был дан ход. В поисках подтверждения своих обвинений Льюис попросил Адамса стать свидетелем обвинения. Свои показания он должен был дать в адвокатской конторе в присутствии четырех назначенных судом уполномоченных. Это были Генри Клей и еще три члена Конгресса. Адамс для освежения памяти запросил у Гарриса бумаги, но никакого ответа не получил. Он шел давать показания скрепя сердце. Об этом от сделал запись в своем дневнике:
"Он нажил огромное состояние, торгуя своими должностными обязанностями"
Я крайне неохотно даю свои показания по этому делу, но меня обязывает закон, и я считаю необходимым для целей правосудия дать полный и недвусмысленный ответ. Гаррис – одна из тех двуликих натур, кои, обладая некоторыми очень хорошими качествами и ловкостью, не обладают твердостью, дабы противостоять искушению выгодного лихоимства. Его положение в Санкт-Петербурге и обстоятельства того времени доставляли ему и искушение, и возможность, которых, возможно, никогда не имел ни один другой служащий Соединенных Штатов, и он воспользовался ими ровно в той мере, в какой, как он думал, он мог избежать разоблачения. Он нажил огромное состояние, торгуя своими должностными обязанностями по самым баснословным ценам. Ценой его невинности было бесстыдство. Он продавал свою подпись как за малую, так и за большую плату и был похож на даму, которая, требуя тысячу гиней от одного любовника, готова оказать такую же услугу другому за шиллинг.
Учитывая тяжелую артиллерию, задействованную с обеих сторон, ссора вышла совсем не смехотворная. 14 апреля 1821 года Адамс дал свои показания. Он подтвердил, что во время контитентальной блокады "фальшивый флаг" был обычной уловкой для допуска английских судов в российские порты и что разрешение всецело зависело от Гарриса, так как только он специальным сертификатом удостоверял американскую принадлежность судна. Кроме того, добавил Адамс, Гаррис – "скрытый партнер" двух британских торговых домов в Петербурге. В бытность послом Адамс, по его словам, сообщал о своих сомнениях и подозрениях госсекретарю. Однако, чтобы выдвигать формальные обвинения, ему требуются доказательства, коих у него нет. Адамс также дал понять, что, если уж расследовать злоупотребления Гарриса, то придется обнажить изнанку деятельности и главных торговых компаний, и российских чиновников, отвечавших за допуск иностранных судов в российские порты. "Это было бы в высшей степени оскорбительно для российского правительства, чья дружба для нас бесконечно важна в нынешний момент", – заключил Адамс.
Соображение основательное. Кизел в своих показаниях, помимо прочего, утверждал, что летом 1808 года Гаррис отправил его в Ригу с тем, чтобы он потребовал за допуск в порт судна из Нью-Йорка 50–60 тысяч рублей, объяснив, что эта сумма "совершенно необходима, чтобы уплатить мзду ведомству графа Румянцева". За исполнение этого поручения Гаррис якобы обещал Кизелу 5000 рублей. Кизелу удалось уломать суперкарго лишь на 40 тысяч. Гаррис, по словам Кизела, был "весьма разочарован незначительностью суммы, горько жалуясь на то, что ему самому теперь ничего не остается в награду за хлопоты".
Граф Румянцев Николай Петрович занимал в то время пост министра коммерции, затем служил министром иностранных дел и наконец дослужился до канцлера Российской империи. Вообще сложно представить, что российские таможенные чиновники ни разу не увидели подлога в документах и не умели отличить английское судно от американского.
Пролить свет на махинации Гарриса могли бы документы петербургского генконсульства. Но этот архив пропал. Логично предположить, что им завладела одна из тяжущихся сторон. Которая? И Льюис, и Гаррис приезжали в Россию в 1822, 1823, 1824 годах.
Самое удивительное, что в анналах Верховного суда Пенсильвании, где слушалось дело, нет почти никаких материалов по нему. А ведь дело было громкое. Тяжба тянулась без малого восемь лет. Наконец, 14 февраля 1827 года жюри присяжных вынесло вердикт в пользу истца. Но победа Гарриса вышла какая-то кислая. Он требовал в качестве компенсации 50 тысяч долларов, а ему присудили всего сто. Немудрено, что Льюис ликовал.
Но это еще не конец истории. В июне 1961 года 15-летний подросток из Пенсильвании по имени Джесси Сохоски написал письмо президенту Кеннеди. Отрок сообщал, что нашел важные исторические документы. Письмо передали сотрудникам Национального архива США. Те отправились в Пенсильванию. Джесси рассказал, что нашел бумаги в лесу неподалеку от городишка Кинг-оф-Праша – они были спрятаны в дупле дерева.
Оказалось, что это и есть те самые пропавшие документы генсонсульства, сшитые в три книги в кожаных переплетах, нотариально заверенные и завернутые в промасленную ткань. Среди документов – копии писем трех госсекретарей, президента Джефферсона, русских царя и царицы... Четвертый том не имел переплета – это были материалы судебного процесса "Гаррис против Льюиса". Каждый том скреплен подписью Петера Шмидта: он подтверждал, что бумаги переписаны рукой его родного брата Иоахима Шмидта, который работал секретарем генсонсульства при Гаррисе. Плюс на каждом томе имеется печать и подпись петербургского нотариуса Степана Сазонова. Дата заверения – 18 марта 1824 года.
Архивистам сразу стало ясно: бумаги, несмотря на тщательную упаковку, не могли пролежать в дупле сотню с лишним лет и остаться в таком хорошем состоянии: ни плесени, ни жучка, ни грибка. После настойчивых расспросов Джесси признался: сверток он нашел не в дупле, а под железным листом здесь же, в лесу. Прежде никакого железа на этом месте не было. Вероятно, кто-то чистил чердак или чулан и выбросил ненужный хлам.
Если подлинность бумаг заверена, значит, их собирались представлять в суд. Стало быть, их добыл Льюис? Не факт. А если и он, у него их могли украсть.
Уильям так увлекся тяжбой, что забросил бизнес, совершил несколько непростительных ошибок и поссорился с братом. На работу в Россию он больше не вернулся. Окончательно осел в Филадельфии, основал собственный судоходный бизнес, стал банкиром, управлял железной дорогой, был начальником таможни.
"Высоко парит их орел"
Он продолжал интересоваться Россией, читал русскую литературу, анонимно публиковал свои переводы из русской поэзии. В 1849 году эти переводы были изданы под одной обложкой. Самые значительные из них – перевод пушкинского "Бахчисарайского фонтана" и державинской оды "К Богу". Если оду Державина раньше Льюиса перевел на английский Джон Боуринг, издавший свою антологию русской поэзии в 1823 году, то поэма Пушкина была переведена Льюисом впервые. (Считается, что первым переводчиком "Фонтана" на английский был Иван Козлов, но этот перевод не сохранился.) Книга переводов Льюиса переиздается до сих пор.
А в 1974 году славист Канзасского университета Норман Сол обнаружил в письме Уильяма Льюиса из России своему знакомому Джонатану Расселу, который в то время (1815) был посланником США в Стокгольме, русские стихи Льюиса, написанные на размер и мотив песенки "Янки Дудль".
Текст Льюиса не имеет ничего общего с английскими словами песни.
ЯНКИ ДУДЕЛЪ
Есть такой смешной народ
Где щастiемъ всѣ испольны
Какъ хочется всякой живетъ
Ибо они всѣ вольны.
Янки дуделъ всѣ кричатъ
Ах! голос как прекрасный!
Можно по этому плѣсать
Иль идти въ бой ужасный!
Янки вступают в битву со стаей львов, олицетворяющих Англию.
О! Боже! они были всѣ
Велики и престрашны,
Бежали в бѣшенствѣ вездѣ
Грозили все ужасно.
Стихотворение заканчивается победой янки:
Казалось что Марсъ самъ пришелъ
На помощь къ Янкизъ этимъ,
Высоко паритъ ихъ орелъ,
Гордясь своимъ успѣхомъ.
Под этими виршами стоит подпись: "Санктпетербург, 15 сентября 1815 года. Сочинение дикого человека из лесу".
Мы не знаем, показывал ли автор свое сочинение кому-нибудь из русских знакомых. В тогдашней Российской империи оно должно было восприниматься как вольнодумство.
