Дмитрий Куприян родился в Киеве и на фронте впервые оказался после начала нынешнего этапа войны России против Украины, начавшегося 24 февраля 2022 года. Война и до этого не была от него далека. Он – автор нескольких циклов фотографий о войне, в которых он показывает ее с самых разных сторон: это и снимки солдатских тренировок, и осколки снарядов, собранные им в прифронтовой зоне, но непонятно, выпущенные какой из сторон, и серия фотографий разрушенных войной домов. Сейчас Дмитрий Куприян служит на бахмутском направлении в штурмовом отряде. Он снимает своих подчиненных и обещает опубликовать эти снимки после окончания боевых действий.
Свои старые работы художник продает на аукционе, передавая средства на покупку дронов. О том, как выглядит война с передовой и как видит ее фотохудожник, он рассказывает в интервью Радио Свобода.
– Совсем недавно вы находились в госпитале после очередного ранения. Как вы себя чувствуете сейчас, что с вами произошло?
– Это уже вторая контузия. Эта, последняя, была попроще, легче она была – последствий никаких нет, все нормально. А обстоятельства: во время боя был обстрел, и я получил контузию, минно-взрывная травма – акустическая и баротравма, как ее правильно называют.
– При каких обстоятельствах это произошло?
– Речь о бахмутском направлении, более подробно я сказать не могу, а мы штурмовой отряд и штурмовали позицию. Перед нами эту позицию штурмовали и другие парни, заняли ее, но потом они отошли, а мы зашли вместо них и позицию удерживали. Когда был контрштурм, то нас выбили – во время этих событий большинство из нашей группы получили контузии. Скорее всего, рядом с нами взорвалась мина. Я, конечно, могу предположить, что это был миномет калибра 80 мм, мина разорвалась между мной и еще одним бойцом, но это неточно. Взорвалась она прямо в окопе – залетела туда, но, к счастью, ни его, ни меня она не зацепила, но и у него, и у меня была контузия.
– Вы во второй раз попали под такой обстрел и фотографировали свой шлем, в котором остались вмятины и отверстия.
– Первое ранение было в феврале, мне тогда еще и руку несильно зацепило, ранило ладонь, а один снайпер попал мне прямо в лоб, но каску не пробил, а вот осколок прилетел прямо в ухо. Это все случилось во время одного боя. Тогда меня шлем очень спас. А второй раз это случилось, кажется, в апреле этого года – тоже в шлем прилетело и ухо на каске разорвало, снова шлем защитил голову, да.
– Все эти ранения вы получили в районе Бахмута?
– Наше направление – это Бахмут, поэтому все ранения здесь, близ Бахмута случились.
– Как вы себя чувствуете? Собираетесь ли возвращаться на фронт?
– Последнее ранение – это подозрение на контузию, я недолго провел в больнице, и меня выписали. А сейчас я уже вернулся назад. У меня не было настолько серьезных ранений, чтобы не возвращаться на фронт. Вот только ладонь порвало, но сейчас рука уже зажила и почти нормально работает. Поэтому я остаюсь боеспособным и годным к боевым действиям солдатом. По этой же причине я каждый раз возвращаюсь. Это, собственно, и моя обязанность. Не скажу желание, но обязанность – конечно.
– Не могли бы вы описать картину войны, как видите ее вы, на передовой?
– Я не могу быть голосом всего фронта, да и какого-то небольшого участка тоже. Могу рассказать только о том, что видел сам. Российские войска крайне деморализованы и слабы, они отступают. Это можно и на картах увидеть. Но они отступают с боем, поэтому и у нас есть потери, и у них есть потери. Я вижу, что нам дают новое оружие, которое помогает бомбить их склады, и они от этого тоже страдают сильно. А вообще, когда спокойно на каком-то участке фронта, то фактически в одних окопах сидят россияне, а в окопах напротив – украинцы. Они потихоньку обстреливают друг друга, и эти обстрелы практически ни к чему не приводят. Иногда вылетают разведывательные дроны, которые мониторят обстановку: что происходит, где появилось подкрепление, где сидит артиллерия, минометы стоят, где их резервы находятся. А вот когда начинается наступление на каком-то небольшом участке фронта, то тогда едем туда мы, штурмовые войска. Когда мы начинаем штурмовые действия, то за нами сверху постоянно наблюдают дроны и командир в соответствии с тем, что он видит, корректирует наши действия.
Нашу радиосвязь россияне пытаются глушить, и бывает, что мы выходим на связь, а бывает, не выходим. И вот так, малыми группами, мы наступаем и продвигаемся вперед – отбиваем позиции. После того, как позиция отбита, мы ее стараемся удержать. Отбитая позиция обычно имеет направление в нашу сторону, но после того, как она переходит под наш контроль, нам приходится становиться на той же позиции, но в сторону противоположную, чтобы дальше занимать оборону. И россияне знают об этом и понимают, что мы пока не закрепились, и стараются на протяжении дня отбить отбитую у них позицию. И вот такая карусель может быть туда-сюда два или три дня, пока одна из сторон либо не ослабеет, либо примет решение от этой позиции отказаться и отступить.
– До того, как вы оказались на фронте, вы занимались фотографией и сделали несколько циклов, посвященных в том числе войне. Снимаете ли вы сейчас несмотря на то, что вам приходится участвовать в боях, или вам сейчас не до этого?
– Да, с 2008 года я занимаюсь фотографией, снял несколько циклов. Последний свой проект, о самой высокой горе Украины – Говерле, я закончил в 2022 году, когда уже служил. Тогда еще было время, чтобы закончить – напечатать снимки. Сейчас я в основном снимаю то, что меня окружает: своих боевых товарищей, наши тренировки, подготовительные действия, солдатский быт. Это я пока нигде не публиковал, но когда-нибудь это произойдет, когда можно будет это все показать и обнародовать.
– У вас было несколько проектов, посвященных войне. В 2017 году вы сняли цикл под названием Good old war ("Старая добрая война"), в который тоже вошли снимки ваших товарищей в форме.
– Несколько старых кассет для полароида, которые пришли в негодность, я использовал для того, чтобы распечатать на них фотографии, которые снимал во время первой моей мобилизации в 2015 году, когда служил под Киевом. Я снимал своих сослуживцев, чем мы занимаемся. Это была типичная служба в армии. Я служил тогда в войсках связи, поэтому был далеко от фронта и документировал все, что происходило вокруг меня. И уже в 2022–2023 году сделал из этих фотографий проект. Сейчас война стала черно-белой, есть черное, есть белое, есть неправда, ложь, пропаганда, и я хотел, чтобы люди задумывались об этом, о том, что и в нынешних обстоятельствах тоже есть хорошее, хотя есть и зло, есть черное и белое.
– Еще один снятый вами цикл называется "Осколки войны". В сопроводительном тексте к нему вы написали, что непонятно, осколки разорвавшихся боеприпасов какой из сторон конфликта мы видим. Расскажите, пожалуйста, о них.
– Вообще то, что мы не можем определить, чьей стороне принадлежали осколки разорвавшихся боеприпасов, мне кажется, не важно, это просто один из нюансов. В то время была еще АТО (Антитеррористическая операция была объявлена украинскими властями сразу после аннексии Крыма, когда Россия начала финансирование и поставку оружия военизированным формированиям в Донецкой и Луганской областях с целью оккупировать, а затем аннексировать эти территории, что впоследствии и произошло. – Прим. РС), которая потом стала называться ООС (Операция объединенных сил. – Прим. РС). Осколки я собирал вдоль линии разграничения в Донбассе как в Донецкой, так и в Луганской областях. Все они найдены на украинской стороне. На ту сторону мне попасть не удалось, это для меня была бы дорога в один конец.
Я просто констатирую факт, описываю, где были найдены осколки, но когда я собираю их вместе – это уже новая история нынешней войны. Несмотря на то, что проект создавался с 2015 по 2017 год, он мне кажется до сих пор актуальным благодаря нюансам, обстоятельствам и местам, где эти осколки были найдены. Я тогда еще не очень хорошо разбирался в видах вооружений, потому что только начинал служить, но знал, что определенные участки фронта обстреливаются артиллерией определенного калибра. Потом уже стал угадывать по внешнему виду: у осколков мины есть специфические насечки, резьба, по которой можно узнать, что это за мина, с пулями легко разобраться по внешнему виду, от какого они оружия, и с крупнокалиберным пулеметом тоже. Осколки – своего рода дневник, я составлял его, когда оказался в армии и у меня были свободные вечера. И до сих пор я продолжаю работать над этим циклом, добавляю новые артефакты, потому что война продолжается и ее нужно продолжать описывать.
– Ваш еще один цикл под названием "Банальность агрессии" указывает не столько на войну, сколько на террористические акты, причем не связанные с Украиной. Вы ставите между этими двумя явлениями, войной и терроризмом, знак равенства? И почему используете одновременно с фотографиями ветошь?
– Эта ветошь используется для чистки оружия – для проекта я использовал ветошь от автоматов, пулеметов, ствольных гранатометов, даже ручных противотанковых гранатометов (РПГ тоже нужно иногда чистить). Мне отдавали ее бойцы, которые чистили оружие, – это очень специфическая ветошь, на ней есть характерные пятна, разрывы, порезы, некоторые используют красивую ткань с узорами, но каждый этот кусочек ткани – намек на оружие, на агрессию. А название цикла отсылает к тексту Ханны Арендт "Банальность зла" о суде над Эйхманом в Иерусалиме (нацистский преступник Адольф Эйхман считался в гитлеровской Германии "архитектором Холокоста". Когда он служил начальником отдела в РСХА, он отвечал за "окончательное решение еврейского вопроса". После войны он бежал в Аргентину. В мае 1960 года прямо на улице Эйхман был схвачен и вывезен в Израиль, где после громкого процесса был казнен по приговору суда. Книга "Банальность зла" является наиболее неоднозначной из работ Арендт, в которой она писала о том, что мотивы Эйхмана не имели идеологической основы и, таким образом, зло может нести любой человек в зависимости от обстоятельств, с чем не были согласны многие комментаторы и исследователи Холокоста. – Прим. РС ).
Арендт описывает этот процесс, действия Эйхмана и размышляет в том числе над темой коллективной вины. Террористические акты, которые упомянуты в текстах, я отбирал так, что описывал их цель, ведь каждый раз террористы ставят перед собой какую-то цель, стремясь достичь ее посредством террористического акта. Но в итоге жестокость и агрессия таким образом расширяется в мире и становится приемлемой для решения каких-то потребностей, целей отдельных людей или групп людей. То есть для достижения своих целей эти люди не чураются категоричности и радикализма, их действия принимают радикальный характер. У меня есть две версии этого цикла: международные террористические акты и те, которые были совершены в Украине.
– В цикле "Когда закончилась война" вы уже рисуете при помощи изображения и текста картины того, к чему приводит эта описанная вами радикализация и агрессия. Речь о серии фотографий разрушенных войной зданий. Вы сделали эти снимки до того, как началась нынешняя фаза агрессии России против Украины. Как вы сейчас смотрите на этот цикл, в свете событий, начавшихся 24 февраля 2022 года?
– Да, это здания, разрушенные бомбежками в Донецкой и Луганской областях, мы тогда с другом проехали вдоль линии соприкосновения. Снимали не только дома, но и заборы, гаражи со следами стрельбы. Эту коллекцию оказалось не так просто собрать, потому что это был 2017 год, и многие постройки и дома уже успели отремонтировать и восстановить. Сейчас руин снова много, они есть в каждой оккупированной или обстрелянной области. Еще тогда я не поставил после названия цикла ни точки, ни знака вопроса, чтобы зритель задумался о том, когда же эта война закончится и чем, что должно произойти, чтобы эта война вообще закончилась и с чем мы можем прийти к той победе, к которой стремимся. Будет ли это очередное 9 мая, праздник, или горе, горе мировое и украинское? Тогда у меня были такие мысли. И сейчас, мне кажется, эти вопросы остаются актуальными, но они по-новому переосмыслены. Можно снова смотреть снимки и думать о том, когда закончится война и чем. Ведь война эта, казалось, затухала, а 24 февраля она разгорелась снова, еще больше людей пошли защищать свою страну, и еще больше людей начали гибнуть.
– Вы видите войну в непосредственной близости от себя и, наверное, можете предполагать, когда она может закончиться? Как вы отвечаете сам себе на тот вопрос, который задаете зрителям?
– Мне кажется, что это бег на длинную дистанцию, минимум пару лет. Я не знаю, выживу ли я, выдержу ли это, или меня демобилизуют, или возникнут другие юридические основания для окончания моей службы. Или, может, меня ранят и спишут. Это не от меня зависит. Конечно, хочется домой, в отпуск, отдохнуть и заняться тем, что я оставил после начала войны. Но война – надолго, нам еще воевать и воевать. Те, кто сидят далеко и думают, что их минет эта участь, потому что есть люди, которые решат всё без них, и победа наступит… хочу их разочаровать: так не будет. Если они сейчас не будут воевать, то лет через пять их детям придется идти на фронт. Эти дети будут задавать вопросы своим родителям: а что же вы всё профукали? А почему вы просидели все это время дома и не навели порядок в нашей стране?
– Как и почему после размышлений о войне в своих проектах и циклах вы стали военным? Как произошло это превращение, из художника в солдаты?
– Я сначала расскажу смешную историю, которая с этим связана. Это произошло недавно, когда у меня случилось первое ранение, в ладонь. Я был в сознании, ничего страшного не произошло, а врачи в машине скорой помощи, видимо, увидели, что я – человек из художественной среды, и задали мне тот же вопрос. Я ответил им, что в 2000 году пришел на военную кафедру, чтобы откосить от армии, поэтому я здесь. Так я в армию и попал. Тогда я стал офицером запаса после окончания военной кафедры, младшим лейтенантом.
А в 2014 году мне позвонили, призвали, и я не мог сказать "извините, я не могу и не хочу". Офицер так сказать не может. И я пошел в военкомат по звонку, хотя мог, конечно, избежать службы – сказать, что я не могу, что это не мое, что я перечисляю средства на армию. Я тогда пошел в армию, отслужил, хотя до сих пор не считаю, что моя служба тогда имела большую важность… Первая моя мобилизация длилась 1 год, 2 месяца и 9 дней. А сейчас уже вторая моя мобилизация, и я служу уже в боевой части, выполняю боевые задачи на бахмутском направлении. Искусство пришлось пока отложить, хотя я кое-что снимаю, но непосредственно искусством не занимаюсь, скорее смотрю, как оно проходит мимо меня. Надеюсь, что когда-нибудь еще об этом доложу.
