Впервые я пришел на "Свободу" в галстуке, когда Бродскому дали Нобелевскую премию. "Это мой национальный праздник", – объяснил я. "Какой это такой нации?" – спросили у меня. "Культурной, – приосанился я, – такой, которая нуждается в языке, а не в государстве".
Всё испортил Довлатов, сказавший, что для него это тоже праздник, но в галстуке я ему напоминаю комсомольского руководителя среднего звена. На самом деле я никогда не был в комсомоле, меня даже из пионеров выгнали за то, что вертелся на линейке, но, уступив Сергею, галстук я больше не надевал, отмечая премию обычным образом – обсуждая с друзьями за стаканом, что это событие значит для всех нас.
Пожалуй, никто так пристрастно не судит Нобелевский комитет, так пристально не следит за его лауреатами и так многого не ждёт от премии, как русские. Много лет она была "окном в Европу". Высунувшись в него, можно было надеяться на объективную оценку трудов и подвигов. Другого выхода ведь и не было. Трудно представить, какая каша царила в призовых забегах, если на Ленинскую премию выдвигали "Ивана Денисовича", но в конечном счете получила ее брежневская "Малая земля", а Солженицыну достался орден из рук президента, служившего в тех самых органах, которые посадили в лагерь автора и держали там его героев. На фоне этого государственного абсурда Нобелевская премия выделялась уже тем, что её судьбу решали за границей независимые от властей эксперты.
Это никоим образом не значит, что Нобелевскую премию не в чем корить. Напротив, у каждого свой список претензий. Я, например, никогда ей не прощу, что она не досталась Чехову, Кафке, Джойсу, Борхесу, Лему, что её не получили Платонов и Булгаков, а из знакомых Искандер, что Воннегуту и Сэлинджеру пришлось обойтись без неё, что Комитет подсуживал скандинавам, научился быть азартно политкорректным и наказывал любимых всеми авторов за популярность.
В мире, где даже журналистов зовут "врагами народа", а ложь "альтернативным фактом", свобода слова нуждается в защите
Но все это можно простить за то, что она сделала для нашей культуры. Особенно теперь, когда к моим любимым лауреатам – Бунину, Пастернаку, Сахарову и Бродскому – присоединился Дмитрий Муратов. Его "Новая газета" – очаг сопротивления, замена парламенту, чёрная книга, ковчег интеллигенции и партия разума. Муратову, однако, и этого мало. Он настоял на том, чтобы в "Новой" было умно, смешно и уютно. Напрочь лишённый звериной серьёзности и фанатизма собственной правоты, Дмитрий втягивает в газетный водоворот всё живое – молодое, старое, необычное или забытое.
Вручая премию двум журналистам, Нобелевский комитет своевременно напомнил, что печать – намордник власти, который охраняет нас от её произвола. Но сегодня печать сама находится в опасности. В мире, где даже в старых демократиях журналистов зовут "врагами народа", а ложь "альтернативным фактом", свобода слова нуждается в защите. Прежде всего, конечно, в защите от государственной цензуры, но и от цензуры со стороны общества, от пресса агрессивной идеологии, от коммерческого давления с его тотальными критериями тиража, просмотров и "лайков". Задача прессы и в том, чтобы в век бескрайнего интернета с его социальными сетями уберечь слово от инфляции, не заболтать его, похоронив под неподъемным грузом пустой и лишней речи. В сущности, свобода слова требует той ответственности, которая позволяет ему, слову, вернуть себе достоинство, в том числе и оплаченное кровью, как это случалось, к несчастью, в истории "Новой газеты".
Александр Генис – нью-йоркский писатель и публицист, автор и ведущий подкаста и радиопрограммы Радио Свобода "Генис: Взгляд из Нью-Йорка"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
