- Почему гарант Конституции России сам ее и нарушает?
- Конфиденциальные встречи Навального с защитниками прослушивали в колонии.
- Суд пересмотрел дело Ангелины Антоновой, которая ударила мужа ножом.
31 год назад, 12 декабря 1993 года, появилась Конституция России. Ей предшествовали непростые времена: противостояние Бориса Ельцина с парламентом, танки на улицах Москвы и обстрел Верховного Совета из этих танков. Новая Конституция впервые в истории России признала высшей ценностью человека, его права и свободы. С тех пор многое поменялось – и сама Конституция, и ситуация с правами человека в России. Так совпало, что День Конституции России и Международный день прав человека мы отмечаем с разницей в два дня – 12-го и 10 декабря соответственно. Что же произошло и с тем, и с другим в России за эти три десятка лет?
На видеосвязи с нашей студией – доктор юридических наук, профессор Свободного университета Илья Шаблинский.
"Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, и соблюдение, и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства", – так написано во второй статье Конституции России. Но для российских властей, похоже, это теперь совершенно пустые слова?
Илья Шаблинский: Да, это пустые слова. Российские власти следят за опросами общественного мнения, мониторят ситуацию, и их реакция на результаты этих опросов – это и есть их отношение к соблюдению некоторых прав, но некоторых. Скажем, их, очевидно, как я понимаю, беспокоили частые за последние недели выступления жителей Курской области, которые оказались без жилищ, без имущества и без всяких прав. Это были сотни людей.
В Кузбассе бастовала шахта "Инская", там шахтеры голодали, собирались забастовать всей шахтой. Это частная шахта. И что сделало государство в лице силовых структур? Посадили, по-моему, генерального директора шахты, посадили владельца или одного из владельцев, а деньги так и не выплатили.
Что касается политических прав, их в стране практически нет. Свобода слова жестко ограничена фактически военной цензурой, она ограничивает и любые высказывания в отношении власти: Думы, Совета Федерации, самого диктатора, – это все "дискредитация Вооруженных сил". Разумеется, не допускаются никакие массовые акции. В Якутске недавно разрешили митинг против отмены прямых выборов мэра. И в Якутске на 40-градусном морозе демонстрируют 150-200 человек. Я отдаю должное этим людям! По-моему, это единственная разрешенная политическая демонстрация за 24-й год.
Политических прав в России практически нет
Марьяна Торочешникова: То есть российская Конституция в части декларации ценности прав человека и его свобод практически не работает. А как это произошло? Да, три года назад Конституцию перекосило, ее "обнулили". Но первые, главные главы об основе конституционного строя и о правах человека вообще нельзя поменять, только если изменить Конституцию целиком. Почему же они не работают?
Илья Шаблинский: Они не работают с 2022 года, поскольку федеральные власти взяли строгий курс на тотальный контроль над критическими высказываниями политического характера. После этого режим можно уже считать тоталитарным. Для этого были внесены несколько поправок в Уголовный кодекс, появились совершенно нелепые для правового государства нормы о "дискредитации армии". Это абсолютно неправовые нормы, потому что любой человек в правовом государстве вправе давать любые оценки любому государственному институту. И если он исказит какой-то факт, должностное лицо может обращаться в суд и доказывать, что это неправда. Все это позор для Конституционного суда! Он отказался от правовой аргументации и встал на сторону тех, кто составляет политические эссе вместо решений.
Марьяна Торочешникова: Но ведь есть гарант исполнения положений этой Конституции – президент РФ. Он сам себя не уважает, что ли?
Илья Шаблинский: Путин дошел до этого положения, наверное, не сразу, а постепенно, в силу того, что он все больше влюблялся во власть, в свой статус. Это как наркотик. К тому же он постарел, то есть это уже другой человек. В нем стало проступать то, что составляет, очевидно, сущность его взглядов, которые сформировались в советскую эпоху в Высшей школе КГБ.
Нужно выкинуть весь путинский мусор и принять три новые главы Конституции
Он размышляет, насколько я понимаю, примерно так, что везде государство позволяет себе всё, просто западные демократии лицемерят и скрывают это, а суть в том, что везде некоторые люди, находящиеся у власти, фактически могут делать что хотят. Он сам себя в этом убедил. А все эти выдумки про права человека – это фальшь. Поначалу, может быть, он все-таки так не думал. Но я же наблюдал за эволюцией, встречался с ним ежегодно с 2012 года по 2018-й. Начиная с 17-го года он уже недослушивал…
Марьяна Торочешникова: На заседаниях Совета при президенте по правам человека?
Илья Шаблинский: Да. Ему это все надоело. Он волевой, хитрый, можно сказать, умный человек, но никакого стратегического мышления у него нет. Он загоняет страну в жуткий тупик. Страна несет большие потери: экономические, политические, людские, в отношении престижа, репутации. Вот куда он привел страну, потому что горизонт у него узенький: все, что он хотел, – оторвать у соседей куски территории. Какая уже тут Конституция?!.. Такое желание у него появилось, как я понимаю, где-то после 2014 года. И вот после этого российскому конституционализму постепенно пришел конец.
Марьяна Торочешникова: Почему же он тогда просто не отменит Конституцию? Почему бесконечно повторяет, что Россия – правовое государство, в России верховенство закона? Почему он просто не заменит Конституцию на совершенно другую?
Илья Шаблинский: Вплоть до начала войны ему было все равно, какая Конституция. Если в этой провозглашаются права, ну, он это воспринимает как дань политической моде. Она ему не мешает. Сейчас ему точно не до нее.
Марьяна Торочешникова: А с точки зрения простых людей? Хотя бы для них, для этих 146 миллионов почему бы не переписать в таком случае Конституцию так, чтобы не оставалось уже никаких дурацких надежд на какие-то права? Почему бы им не сказать: "Нет, теперь мы за вас решаем, с кем вам спать, что вам надевать, где вам жить и сколько работать до пенсии"?
Илья Шаблинский: Зачем тревожить народ такими шагами, которые отменяют неработающие, но все-таки правила? Ни один тиран не будет отменять какие-то законы, чтобы выглядеть более правдивым. Зачем нужна эта правда? Значительная часть аудитории российских СМИ полагает, что нормы соблюдаются, Конституция действует. И зачем зря беспокоить этих людей?
Марьяна Торочешникова: А для остальной части людей, которые лишены права критиковать власть, лишены очень многих возможностей, которые вполне естественны для жителей правовых государств? На что им надеяться?
Илья Шаблинский: На то, что Путин умрет или с ним что-нибудь случится, и после этого режим, очевидно, будет медленно меняться. Ведь после Сталина его соратники были те еще сталинисты, ставили свои подписи под расстрельными списками и сами лихо оформляли смертные приговоры. Однако они стали менять страну и режим. Вот на это люди и рассчитывают. Несколько миллионов человек ждут, когда этот режим наконец-то грохнется.
Марьяна Торочешникова: А когда он грохнется, Конституцию нужно будет менять?
Илья Шаблинский: Теоретически – да, хорошо бы поменять. Но практически сначала проще было бы избавить ее от всех путинских поправок, от этих подлых статей. Ведь при Путине вносились статьи, выгодные ему и его корпорации. Новую конституцию очень тяжело принять. В 1992-93 годах я оказался сотрудником Конституционной комиссии, участником конституционного совещания, представителем президента. И я понял, что согласовать единый текст Конституции – это тяжелейшая задача.
Путин постепенно все больше влюблялся во власть, в свой статус
Проще выкинуть весь путинский мусор и принять, скажем, три новые главы – 4, 5 и 6, формулирующие формы правления, расширяющие права парламента. Очевидно, нужно сформулировать нормы, которые позволили бы, скажем, нижней палате парламента выдвигать кандидатуры на должность председателя правительства и контролировать это правительство. Президента, очевидно, надо сохранить, но его полномочия должны быть сильно уменьшены.
Марьяна Торочешникова: Остается только надеяться, что мы доживем до тех времен, когда этим займутся!
АДВОКАТСКАЯ ТАЙНА НЕ ДЛЯ ВСЕХ
Суд во Владимирской области рассматривает дело адвокатов Алексея Навального. О том, что происходит в процессе, информации почти нет – слушания перевели в закрытый режим еще в сентябре. Вадима Кобзева, Игоря Сергунина и Алексея Липцера обвиняют в участии в деятельности экстремисткой организации. Еще двое защитников – Ольга Михайлова и Александр Федулов – раньше покинули страну, им те же обвинения предъявили заочно. Работу адвокатов следствие считает помощью Навальному в управлении экстремистским сообществом. При этом выяснилось, что все встречи защитников с ним в колонии записывались на видео, – об этом стало известно недавно из публикации команды Навального.
Вот комментарий адвоката, основателя правозащитных проектов "Команда 29" и "Первый отдел" Ивана Павлова.
Иван Павлов: Когда мы встречаемся в тюрьмах и колониях, мы, конечно, видим все эти камеры, которые нас записывают, но мы не подозревали, что нас могут с таким же успехом слушать. Тем самым, конечно, нарушается основная привилегия, которая есть между адвокатом и подзащитным, – это адвокатская тайна. Она становится совершенно прозрачной для всех правоохранительных органов, и это полностью нивелирует возможности адвокатов оказывать своим подзащитным юридическую помощь, которая гарантируется Конституцией РФ. И это наносит урон и ставит под угрозу не только адвокатов, но прежде всего бьет по нашим доверителям, людям, которые обращаются к адвокатам, чтобы получить юридическую помощь.
Адвокатская тайна становится совершенно прозрачной для всех правоохранительных органов
Марьяна Торочешникова: Насколько я понимаю, в вину адвокатам Алексея Навального ставят в том числе конкретные фрагменты разговоров с ним. То есть следователи не просто не стесняются самого того факта, что государство совершало противоправные действия, подслушивая разговоры адвокатов с их подзащитным, но еще и хотят это использовать для того, чтобы привлечь этих адвокатов к уголовной ответственности.
Иван Павлов: Есть большая проблема. В России с недавних пор адвокатов стали полностью ассоциировать с их подзащитными. Власть в некоторых делах относится к обвиняемым не как к процессуальным лицам, которые имеют набор прав и обязанностей, а как к врагам. А с врагами разговор короткий, против них используются не только правовые, но и неправовые способы.
Найти адвокатов теперь будет все сложнее и сложнее
В соответствии с международными нормами и даже с национальным законодательством РФ, адвокат – фигура неприкосновенная, у него есть определенный иммунитет. Ведь невозможно оказывать помощь, если ты знаешь, что она может быть расценена как преступление. И если раньше были случаи, когда адвокатов действительно привлекали к ответственности за профессиональную деятельность, но государство пыталось всячески скрывать это, то теперь оно действует открыто, не стесняясь.
Все это приведет к тому, что адвокаты теперь будут думать, прежде чем входить в конкретное дело, особенно если оно имеет политический, антивоенный или правозащитный окрас. И найти адвокатов будет все сложнее и сложнее. Честь и хвала тем моим коллегам, которые добросовестно выполняют свой труд в таких непростых условиях!
ОБОРОНА – НЕ УБИЙСТВО
Иркутский областной суд недавно вынес знаковое для правозащитников решение по делу Ангелины Антоновой, которую в мае 2023 года приговорили к 8,5 годам лишения свободы за убийство мужа. На этот раз суд переквалифицировал обвинение на превышение пределов необходимой обороны, и после полутора лет заключения женщина вышла на свободу. Она отбыла срок наказания по этой статье, пока дожидалась окончательного вердикта по делу в следственном изоляторе.
Эту историю комментирует юристка, экспертка по проблеме насилия в отношении женщин и девочек Дарьяна Грязнова. Почему Ангелине Антоновой потребовалось пройти столько инстанций, прежде чем судьи приняли очевидное – она оборонялась?
Вся система рассматривает женщину именно как преступницу
Дарьяна Грязнова: К сожалению, дело Ангелины Антоновой не уникально, это систематическая практика, когда женщины, которые подвергаются домашнему насилию и вынуждены защищать себя, оказываются в местах лишения свободы за убийство или по части четвертой статьи 111 – это причинение тяжкого вреда, которое повлекло смерть. Или в лучшем случае – за убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны. Это системная проблема из-за того, что в России до сих пор отсутствует законодательство по противодействию домашнему насилию, и правоохранительные органы и суд не воспринимают ситуацию насилия как посягательство, опасное для жизни, то есть отказывают женщине в праве на необходимую оборону и в праве защищаться любыми доступными средствами.
Также суды и правоохранительные органы воспроизводят различные стереотипы о том, как должна себя вести идеальная пострадавшая от домашнего насилия. Почему она не ушла, а если осталась, не обращалась в полицию, почему не убежала в тот день, не попросила помощи? В числе прочего они игнорируют дисбаланс сил и требуют, чтобы женщина оборонялась голыми руками. Как в деле Ангелины Антоновой: муж был пьян, разъярен, и у него был нож.
Марьяна Торочешникова: Как часто такие дела заканчиваются или оправданием в связи с применением необходимой обороны, или по меньшей мере приговорами о превышении пределов допустимой обороны?
Дарьяна Грязнова: Дело Ангелины Антоновой показывает, как сначала женщина подвергается серьезному насилию и не может получить помощь, затем, обороняясь, она причиняет смерть и попадает в лапы правоохранительных органов, которые игнорируют все, что говорит им и пострадавшая, и свидетели защиты. Достаточно уникально в этом деле то, что случился так называемый хеппи-энд, насколько это возможно в рамках существующей системы. Но в целом даже Верховный суд конкретно не высказывается про ситуацию домашнего насилия и не обращает внимание нижестоящих судов и правоохранительных органов именно на контекст домашнего насилия.
Ситуацию домашнего насилия не воспринимают, как посягательство, опасное для жизни
Поэтому когда расследуется очередное дело, все как будто бы происходит по новой. Они приезжают на место происшествия, женщина говорит: "Я убила". Но есть большая разница между фразой "я убила" и "я защищалась от посягательства, потому что он меня душил, нападал с ножом, угрожал мне и моему ребенку". Это может быть оформлено как явка с повинной, и тогда женщина попадает в лапы правоохранительной системы. И когда она уже начинает консультироваться с адвокатом, следствие и суд говорят: "Женщина изменила показания. Это ее защитительная позиция". Вся система рассматривает женщину именно как преступницу, но совершенно игнорирует то, что она – пострадавшая от домашнего насилия.
И я хочу обратить внимание на другое дело, которому сейчас очень важна огласка. Это дело Лилии Судаковой в Петербурге. Она также страдала от домашнего насилия со стороны своего супруга. И ее защита борется за то, чтобы признать ее потерпевшей от домашнего насилия. Лилии Судаковой, которой изначально дали условный срок, теперь грозит до семи лет лишения свободы, потому что апелляция пересмотрела решение, и она не может получить защиту. Вся система рассматривает женщин как убийц. Даже не то что она превысила пределы необходимой обороны, а что она вообще имела умысел на причинение смерти! То есть, по сути, домашнее насилие не признается властями общественно опасным посягательством. А если это так, как тогда женщины могут защищаться?!
