Как таковые выборы всегда и везде были, есть и будут. В той же России выборы были и при Иване Грозном, и при Иосифе Сталине. Выборы происходят непрерывно и внизу, и вверху, и во всех без исключения сообществах, будь то семейство, школьный класс, компания собутыльников или государство. Так и в Китае, и в Афганистане, и даже в Германии со Швецией. Это в природе человека – выбирать себе вожака, вождя, бригадира, спутника жизни, собутыльника опять же.
Всё дело в том, в какой мере и какие выборы более-менее свободны, за кем решающий голос, а также для чего и как они проводятся. Что могло быть грубее, беспардоннее бригадира на стройке коммунизма? Разве что он же, бригадир, в первые послесоветские годы на воздвижении замка для нового богача (нувориша) руками нищих и беззащитных, преимущественно молодых западных украинцев, узбеков, таджиков, отчасти и русских. Но и его они, рабы иногда в прямом смысле слова, выбирали. Они голосовали за него, прежде всего тем, что не устраивали ему "тёмной".
Терпение, оно тоже бюллетень. С этим бюллетенем люди жили и при Петре I по народному прозвищу "Антихрист", и при Сталине по им же себе присвоенному званию "Отец народов". Понижение градуса терпения – это и есть народное волеизъявление при недемократических порядках. Причём оно, это народное волеизъявление, не одноразовое, а непрерывное. Когда термометр показывает ноль, горят помещичьи усадьбы, летят головы власть имущих и их персонала. Бунты привели к отмене крепостного права, они же покончили с царизмом. До бунтов считаные дни не дожил Сталин, с ними не смог управиться ни Михаил Горбачев, ни Борис Ельцин. Под конец его правления набралось полторы тысячи законов, вызывающе принятых на местах без оглядки на Основной закон. Что это было, как не бунт?
Только что состоявшиеся "выборы" в России не интересовали людей, имеющих право голоса и отказавшихся им воспользоваться. Но то же самое можно сказать и о тех, что явились на избирательные участки. Большинство этих шли не выбирать, а по привычке. Многим было важно отметиться, чтобы избежать неприятностей. Привычка – это ведь та же боязнь, а боязнь, в свою очередь, происходит от привычки. В конце концов можно, впрочем, допустить, что все проголосовавшие были люди не совсем или далеко не совсем равнодушные. Но такое допущение только придаст остроты одному вопросу. Кого это всё интересовало больше всех?
Вот он, вопрос вопросов, относящихся к последним выборам в России.
Выборы, всегда и везде, связаны с таким понятием, как коридор возможностей. Это набор тех обстоятельств, которые что-то позволяют правителям, а чего-то не позволяют. Таким образом, русское начальство сейчас всматривается, вдумывается в этот коридор – как в него втиснуться, а если повезет, то и выйти за его границы. У диктатора, деспота, у всякого единоначальника коридор заведомо шире, чем у победителя на свободных выборах. Этот коридор затем сужается у обоих. У обоих, но по-разному, и разное сужение сулит им разное будущее, разные судьбы. У диктатора он может сузиться мгновенно, сразу после мнимой победы на выборах и привести его на нары, если не на тот свет.
Нередко говорят о страхе, будто бы охватывающем первых лиц в дни и часы иных выборов. Бывает с ними и такое, но обычно страха они не знают. Им больше знакомо беспокойство, также озабоченность. В России на сей раз им важно было знать, прежде всего, сколько голосов придется приписать в свою пользу. Почему? Потому что от этого зависит, сколько пороха надо будет подбавить в полицейские и прочие пороховницы. Времена таких "выборов" – это времена аналогий и сравнений в наших разговорах. Мы отмечаем: вот то-то делалось по-сталински, то-то – по-брежневски, а что-то вроде как и по-западному. Где находится страна на исторической шкале? С какими странами и эпохами прошлого уместно сравнивать её сегодняшнюю? Мы пробуем узнать себя в чужом прошлом, чтобы угадать свое будущее, представить себе, что станется дальше с нами, с нашими детьми, со страной.
Что и говорить, занятие увлекательное и не совсем бесполезное. Какой может быть вред в том, чтобы по тем или иным поводам вспоминать что-то давно читанное, знакомиться с самоновейшими трудами историков, социологов, даже экономистов, а бывает, что и философов? Некоторые из них, кстати, не исключают, что после этих весьма своеобразных "выборов" произойдут не лишенные интереса перемены, в том числе – даже к лучшему. "Будет много ландшафтных скульптур, – пишет один блогер, – брусчатки и велодорожек. Урбанистика зашагает огромными шагами туда, куда она всегда шагала". Но никакие перемены, мол, ни в коем случае не коснутся главного: единоначалия и отчуждения от Запада. Что-что, а эти старорусские скрепы останутся нерушимыми, как бы глубоко ни погрузилась Россия в свои города, в ту самую урбанистику. Кому-то надо объяснять, что эта пара – единоначалие и отчуждение от Запада – нерасторжима? Оказывается, надо, и многим, ведь кто-то тянет одну руку за единоначалие, а другую – за путь в сторону Запада, кто-то отвергает вечного единоначальника, но отталкивается и от Запада.
Это вполне можно назвать скрепой, а имя ей – уныние
Преобладают все же два умонастроения. №1: "Россия ни от кого не отстаёт, а, откровенно говоря, всех опережает, следуя своим, особым путем, и ей никто не указ". №2: "Россия – страна ну, не отсталая, а отстающая от свободных стран по всем статьям. Для нас это непреложный факт. Наши противники – Кремль и его умственная, точнее, пропагандистская обслуга". Так что будь эти выборы безукоризненными, они были бы всё о том же – о выборе одного из двух ответов на вечный русский вопрос: что такое Россия и на кого ей равняться – на себя вчерашнюю или на самых удачливых из землян?
Вместе с тем и перед выборами, и по ходу их, и после них Кремль дал основания подозревать, что даже он не ждет ничего хорошего от собственного варианта, за который готов положить не одну подведомственную голову. Та же самоизоляция президента более чем красноречива. Это, между прочим, глубоко символическое проявление известного народного чувства. Это чувство осознано ("отрефлексировано") в пословицах и поговорках, сказках и песнях, в анекдотах и обыденных разговорах. "Такой мы народ..."
Это вполне можно назвать скрепой, а имя ей – уныние. До Петра его не было. Тогда искренне считали, что Москва – третий Рим. С эпохи Петра – с более глубокого знакомства с Западом, с появлением множества немцев и прочих шведов "на Москве", с приходом их понятий, с попыток завести их общественные и прочие устройства старозаветную спесь стало теснить уныние. По ходу дела они причудливо переплетались и сочетались, пока не подошло, это уже в наши дни, к тому, что спесь как таковая вовсе испарилась. Осталась видимость спеси, и на всемирное обозрение выступило почти полное уныние. Таким образом, о подлинном победителе этих выборов гадать не приходится. Имя этому победителю – уныние.
Анатолий Стреляный – писатель и публицист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
