Солидная дата – 85 лет! – лучший повод отдать дань юбиляру, которому я слишком многим обязан, чтобы не поделиться опытом полувекового чтения его сочинений.
Дело в том, что Валерий Попов был нашим персональным апостолом все те 15 лет, когда мы с Петром Вайлем писали вдвоем.
Попов об этом хорошо знал и часто писал, любовно перевирая факты. В свою мемуарную, как, в сущности, и все остальные, книгу с откровенным названием "Выдумщик" он вставил и нас: "Где-то в застойной еще глуши получил письмецо из Риги со статьей из "Рижского комсомольца" – "Гротески Попова". Ничего о себе лучше я не читал! Писали, что "сошлись на моей почве" на текстильной фабрике после института. Вот так!"
Не так здесь все, кроме главного. Газета называлась "Советская молодежь", никакой текстильной фабрики не было и в помине. Но эссе о Попове – первый совместный текст – мы действительно написали, на свою, если так можно сказать о соавторах, голову.
Счастье – это резонанс с шумом времени
Властям наш коллективный дебют не принес той радости, которой мы стремились поделиться, и Петю выгнали из газеты. Интересным в этом процессе был сам процесс. Опротестовав, как было тогда модно в свободолюбивых кругах, решение администрации, Вайль настоял на публичном судебном разбирательстве. В ту охочую до правосудия эпоху суды были нашими гражданскими праздниками. Поскольку никто не питал надежды на успех, процесс носил характер не юридический, а эстетический, и Вайль две недели сочинял красноречивое последнее слово, требуя приобщить его к делу. Судья приобщил, и скоро Вайль, как и я, устроился в пожарную охрану. Петя ходил дежурить на один завод, я – на другой, но оба мы ничего не делали, даже не пили, боясь оказаться на дне, где ползали наши коллеги.
Это, однако, ничего не изменило, ибо мы уже вынесли из чтения Попова главный урок.
– Реальность, – утверждал наш списанный у Попова догмат, – не бывает сплошной. Путь к счастью прячется в вычитании. Нужно убрать вату будней, чтобы она не мешала сторожить, узнавать и встречать хохотом великие мгновения беспричинной радости.
– Хоть бы зубы у вас заболели, – сказал Довлатов, услышав эту благую весть.
Я влюбился уже в самую первую книжечку Попова с непривычным и отважным названием "Южнее, чем прежде". И не мудрено: ведь в ней автор поделился секретом вечного счастья. Он заключался в творчестве. Обработанная воображением жизнь становится послушной автору.
Искусство ведет к измененному состоянию сознания, к своеобразному трансу, впав в который художник входит в иной модус бытия.
Счастье – это сотрудничество с волной, которая, пишет Попов, "поднимает меня выше, чем я сам бы поднялся".
Счастье – это резонанс с шумом времени. Заражая счастьем реальность, автор проникает сквозь внешние покровы к истинной – на манер Платона – природе вещей.
Единственной и неизменной темой Попова является его художественный метод
Метафизической прибавкой Попов обязан счастью. Взрывной волной оно переворачивает мир, обнажая его исподнюю, тайную красоту и богатство. Впав в счастье, автор может уже больше ни о чем не беспокоиться. Под его взглядом осчастливленная действительность одним рывком выходит к иному, недоступному в обычной жизни уровню интенсивности.
Главное, как говорят спортсмены, войти в зону, и тогда каскад восторгов сотворит из любого (!) окружающего сплошную реальность, защищенную от вмешательства рока. В преображенном мире благотворный для нас поток жизни поглощает и обезвреживает случайность: "Можешь пойти сюда, можешь пойти туда, можешь сделать это, а можешь этого и не делать и знаешь – все равно все будет хорошо".
Если каждое лыко в строку, автору не нужен сюжет – только материал, который ему дает всякое удачно прожитое мгновенье.
Придя к этому открытию в молодости, Попов не отрекся от него и тогда, когда счастье перестало быть неизбежным, и даже тогда, когда оно сменилось бедой, унынием, отчаянием, горем. Луч света из ранних книг Попова добирается до его поздних сочинений, как излучение непогасшей звезды.
Это значит, что единственной и неизменной темой Попова является его художественный метод. Книги его можно представить бесконечным производственным романом, который не только описывает, но и демонстрирует передовой способ обработки действительности с максимальным КПД.
Попов помещает читателя в волшебное пространство, где природное поглощает культуру, растворяет ее в себе. Неудивительно, что, оказавшись в Лондоне, Попов собирает грибы в Гайд-парке.
В той решительности, с какой Попов избавляется от нарядных городских примет, чувствуется вызов традиции. (Довлатов клялся, что ни разу не был в Эрмитаже.) На территории, тесно заросшей историческими реминисценциями, петербуржец Попов расчищает себе целину. Чтобы новый мир был не похож на старый, он обставляет его уникальными, не существовавшими до него вещами.
Их творит одушевляющая метафора. Она спасает предметный мир от гнета функциональности, обнаруживая в вещах органический, не применимый на практике остаток.
Сравнение Попова не показывает нам описанное, а преображает его, делая мертвое живым, к тому же – прирученным, домашним. Троллейбус раскрыл "мягкие губы", на столе – "табунчик телефонов", стена вагона усыпана "мелкими резиновыми мурашками", "сапожная щетка поседела" от инея.
Превращая метафору в метаморфозу (привет Олеше), Попов оживляет вещи вовсе не для того, чтобы они, как это обычно бывает в литературной сказке, принимали участие в сюжете. Новые вещи живут своей жизнью, уже независимой от автора. Их свидание остается бесплодным. Каждый идет своей дорогой, которая, впрочем, никуда не ведет. Повествование у Попова не кончается, а иссякает. Один рассказ готов перелиться в другой. Сменив окрестности, он продолжает все то же движение по пересеченной сравнениями местности.
Попов не навязывает действительности сюжет, а позволяет ей самой развернуть его перед ним. Помещенный в пассивный залог автор, как колобок, вверяет себя дороге.
По пути Попов делится с нами, может быть, самым важным из всего, что умеет делать литература. На своих тысячах страниц, в бессчетных книжках он учит одному: как не делать свою жизнь хуже, чем она есть в неприспособленной для счастья реальности.
Не зря Попов с гордости называл себя "прогульщиком социализма".
Александр Генис – писатель и публицист, ведущий подкаста "Взгляд из Нью-Йорка"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
