Михаил Талалай: Сегодня я предлагаю поговорить о Венеции в камне, или о камнях в Венеции. Понятно, что для нас Венеция – это прежде всего вода, это лагуна, Большой канал, Бачино Сан-Марко, которое я всегда затрудняюсь переводить, а я много переводил путеводителей, и это самая главная просторная венецианская вода, перед Дворцом дожей, по-итальянски "бачино", бассейн, и я это переводил как "акватория". Так что везде вода, вода… Камень, венецианский камень для нас – это, наверное, Сан-Марко, Дворец дожей и, пожалуй, всё. Но тем не менее Венеция, конечно, значительна и прекрасна и в камне тоже.
Это воистину уникальный город. Когда мы говорим "камни Венеции", мы не можем не вспомнить эпохальную одноименную книгу XIX века. Тема, которую я сегодня предлагаю, которой посвящена новая книга на русском языке, была, пожалуй, впервые открыта еще в XIX веке именно с этим названием: The Stones of Venice, это классическая книга Джона Рёскина. Без нее, говоря об архитектуре Венеции, просто не обойтись, хотя, конечно, Рёскин в нашей культуре не так известен, как в англоязычной и вообще в европейской.
Начнем с фамилии. Почему-то Рёскин проник в нашу литературу именно в таком звучании, через "ё", хотя он пишется Ruskin – Раскин. Даже я посмотрел последнее издание "Камней Венеции" 2009 года, последний перевод на русский, тоже опять – Рёскин. Это я не могу объяснить, ну, вот, предлагаю такое ироничное объяснение: существуют наши отечественные искусствоведы с фамилией Раскин, я тоже знал нескольких, которые в том числе писали и о зодчестве. Может быть, чтобы избежать таких совпадений с нашими Раскиными, он и стал для нас Джоном Рёскином.
Англичане первыми инициировали образовательное путешествие юного джентльмена по Италии
Автор книги, про которую я сегодня буду рассказывать, конечно, часто цитирует Рёскина и не может этого избежать. Интересно, что книга "Архитектурная история Венеции" родилась именно в англоязычном мире. Англичане первыми инициировали то, что потом стало называться гранд-туром, – это образовательное путешествие юного джентльмена по Италии, и оно обычно начиналось в Венеции. Точкой отсчета литературы об Италии и о Венеции считают эпохальную книгу английского литератора-священника Ричарда Лассельса The Voyage of Italy. Представьте – это XVII век, его книжка вышла в 1670 году, и она дала толчок италомании, "венециемании" среди британской элиты. За ней потом последовали французы, немцы, чуть позднее, после наполеоновских войн, уже и наши соотечественники.
Конечно, не только англичане писали хорошо о Венеции, об Италии. Бестселлером в XVIII стала книга французского литератора Лаланда Voyage en Italie. И я процитирую фразу, которую готов цитировать всегда: "В Италии красивых, важных и уникальных вещей больше, чем во всей остальной Европе". От себя дополню, что в Венеции этой красоты в ее концентрации, в ее сгустке еще больше, чем где-либо на остальной территории Апеннинского полуострова.
И, конечно, Гёте, "Итальянское путешествие". Эта прекрасная, замечательная книга, к сожалению, малоизвестна в нашей культуре. Без нее тоже не обойтись, когда мы описываем Италию. Именно с Гёте, кстати, и начинает свои цитаты, а без них нельзя теперь говорить про Венецию, и наш автор Дебора Ховард.
Иван Толстой: Гёте о Венеции:
"Не для забавы бежали эти люди на острова, не произвол погнал других последовать за ними. Нужда принудила их искать безопасного укрытия в этом, казалось бы, неблагоприятном месте, впоследствии столь им благоприятствовавшем и научившем их уму-разуму, в то время, когда весь северный мир еще пребывал во мраке. А их размножение, их богатство было уже неизбежным следствием этого. Жилища их теснились друг к другу, песок и трясина заменялись каменным основанием, дома искали воздуха, – как деревья, стесненные в густой чащобе, они стремились в высоту, наверстывая то, что теряли в ширину".
Дебора Ховард обходится без Муратова
Михаил Талалай: Дебора Ховард обходится без Муратова. Наш соотечественник даже в серьезной научной книге начинал бы с Павла Павловича Муратова. Но я уже рассказывал об этом: на английском Муратов и его знаменитые "Образы Италии" выйдут только лишь в следующем, 2025-м году. Так что, возможно, при будущих переизданиях Ховард будет цитировать и Муратова.
Теперь о самом авторе, кто такая Дебора Ховард, которая прежде была неизвестна в нашей культуре. Книгу она назвала, я бы сказал, самодостаточно: "Архитектурная история Венеции" – для меня это скорее похоже на подзаголовок, я бы назвал каким-то красивым эпитетом из того же Рёскина, для него Венеция – "рай городов". То есть, например, "Рай городов", подзаголовок "Архитектурная история Венеции". Но тем не менее для нее это звучит именно самодостаточно: закрывается тема, история написана. Эта книга стала главной в ее жизни. Для англоязычного мира имя Деборы Ховард ассоциируется в первую очередь именно с этой книгой. Идея написать эту монументальную панораму пришла к ней достаточно рано, первое издание "Архитектурной истории" вышло почти полвека тому назад – в 1980 году, когда Ховард было всего лишь 35 лет.
Она закончила Кембридж, училась как раз по истории архитектуры, выпускница 1968 года. Кстати, хороший год, после волнений 1968 года учиться студенты стали хуже. Итак, она в 1968 году вышла из Кембриджа и практически осталась в этом прославленном университете. Она является до сих пор его почетным профессором по истории архитектуры. Список ее научных работ внушителен, как впечатляет и ее преданность теме – это зодчество Венеции и Венето (региона вокруг Венеции) в разных ипостасях этой темы. Это и отдельные книги о венецианских героях – Андреа Палладио, Якопо Сансовино. И даже есть новаторские темы, которые в общем-то заметны даже туристу-простецу, но Дебора Ховард, конечно, изучила их на научном высоком уровне. Это, например, ее исследование о влиянии ислама на венецианское зодчество, турки и арабы в лагуне.
Что сказать о самой книге? Наверное, проще всего прочесть оглавление. Это научное издание, монография, и состоит она из следующих глав: первая глава – "Византия". Мы все, конечно, знаем, что Венеция – это дочь Византии, впитавшая от своей великолепной матери ее славу, богатство, искусство, мозаики, затем коварно на нее напавшая во время Четвертого крестового похода.
Следующая глава – "Средневековый город".
Далее идет хронологическая последовательность архитектурной истории: "Готика", "Раннее Возрождение", "Римский" ренессанс", "Барокко", "Палладианство и неоклассицизм", "Венеция после падения Республики". Кстати, неоклассицизм, возможно, следует объяснить: для итальянцев и вообще для всего мира он, неоклассицизм, – это в основном XVIII–XIX век, в то время как в отечественном искусствознании неоклассицизмом стали называть начало ХХ века – классицистическую реакцию на безудержный модерн.
Но вернемся к Деборе Ховард. Конечно, при описании Венеции не избежать поэтических, литературных интонаций, и Дебора Ховард начинает свою книгу так:
Венеция имеет больше общего с миром арабских ночей, чем с шумными городами материковой Италии
"Суровая среда придавала совершенно особое качество визуальному окружению, где развивалась архитектура города. Венеция обладает магической атмосферой, которая имеет больше общего с миром арабских ночей, чем с шумными городами материковой Италии. Пространство небытия вокруг скорее напоминает эфемерный пустынный мираж. С вод лагуны очертания города размыты постоянно меняющимися отражениями, а огромные просторы неба создают странное сияние, простирающееся от одного горизонта до другого. В то время как у Рима – семь холмов, а в конце каждой флорентийской улицы возвышается завеса из зеленых тосканских холмов, Венеция кажется лежащей в бесконечности неба и воды. Даже когда в ясные зимние дни горы материка выступают из дымки, они кажутся неземными и нематериальными. Здания города обрамлены только друг другом, а их профили вырисовываются лишь на фоне неба. Это контекст, в котором развивалась архитектура Венеции и без которого она никогда не смогла бы не стала такой, какой является".
Михаил Талалай: В целом надо сказать, что текст написан на высоком литературном уровне, естественно, со многими цитатами, с отсылками. И, пожалуй, самый упоминаемый автор – это, естественно, Рёскин. Скажем, когда она обращается к Палаццо Дукале (это Дворец дожей – Рёскин, кстати, считал его "самым главным зданием в мире", так он высоко ценил и Венецию, и ее зодчество), Дебора Ховард в этом месте пишет, что Палаццо Дукале, и тут она ссылается на Рёскина, "находится в центре города, где на протяжении веков торговли, войн, крестовых походов, пиратства, дипломатических обменов и путешествий три великих архитектурных стиля мира – классический, исламский и готический – встретились и слились уникальным образом".
Мне вообще кажется, что эта книга Ховард в некоторой степени даже дань Рёскину не только потому, что она охотно его цитирует, но она даже как бы воссоздает портрет своего предшественника и соотечественника. Вот, что она пишет уже собственно о самом Рёскине.
"Он страстно любил каждую тонкую каменную резьбу, каждый дюйм лепнины и каждый крошащийся кирпич готических дворцов города. И он подкреплял это чувство трогательной верой в то, что мастера получали столько же счастья от создания таких артефактов, сколько он – от их созерцания и рисования. Забывая о том, что его жена Эффи любит только лишь устраивать тут чаепития и танцевать с австрийскими офицерами, он проводил все дни в городе, часами зарисовывая готические капители, читая хроники венецианской истории и начиняя главы "Камней Венеции" своей неподражаемой прозой".
Михаил Талалай: Как это часто бывает с женами серьезных ученых, Эффи Рёскин интересовало иное, но все-таки она иногда ходила со своим мужем, посещала венецианские палаццо. И в то время, когда он после этих посещений писал, по словам Деборы Хорвард, "неподражаемую прозу", Эффи сообщала совсем другое.
Иван Толстой: В 1849 году в письме от 3 декабря Эффи Рёскин, жалуясь на холод в венецианских дворцах, писала:
"Мы ходили сегодня и осмотрели несколько дворцов, и хотя снаружи они великолепны в своей венецианской готике, я не могу представить себе, как там живут итальянцы, потому что внутри них так не хватает уюта, хотя и безупречно чисто, … и нет каминов, даже в такую холодную погоду. Каждый член семьи носит в руке глиняную корзину или горшок с горячими углями... Клееные полы, хотя и очень гладкие, и блестящие, они очень холодны, и все их венецианские порядки, кажется, созданы для тепла, а не для холода".
Михаил Талалай: Эта цитата нужна Ховард, чтобы подробнее объяснить внутреннее устройство, интерьеры венецианских особняков. Но все-таки Эффи в чем-то права: я лично никогда не мерз так даже в родном Питере, как это случилось со мной в Венеции в одном декабре, когда, следуя совету Иосифа Бродского, я прибыл в этот город именно в декабре, когда там не было туристов. Туристов да, не было, но был ужасный пронзительный холод.
И все-таки как у историка архитектуры главное внимание у Ховард – это экстерьер, это внешность, то, что мы видим снаружи. Попасть внутрь венецианского палаццо достаточно трудно, если это не гостиница. Естественно, одна из самых больших и значительных глав – это Андреа Палладио и палладианство. Да, палладианство – это, собственно, глава нашей мировой культуры, всемирного зодчества. Палладианство начинается с XVII–XVIII века, и оно просто заполонило наш мир.
Cамые главные архитектурные символы в мире – это палладианство
Давайте подумаем: самые главные архитектурные символы в мире – это палладианство. Символ американской демократии – вашингтонский Капитолий – это палладианство. Символ русской диктатуры – петроградский Смольный – это тоже палладианство. И понятно, что Ховард много пишет о британском палладианстве, называя британских зодчих, которые размножили наследие Андреа Палладио по всему миру, Иниго Джонс в первую очередь, называет она и другие имена. Мы, со своей стороны, конечно, могли бы многое добавить, потому что и в Россию палладианство успешно проникло – благодаря талантливым энтузиастам, трубадурам Палладио: это уже упомянутый Кваренги через его Смольный и многие другие произведения, это Николай Львов, который был страстным палладианцем, это шотландец на русской службе Чарльз Камерон. В общем-то, вся Россия екатерининских, да и николаевских времен – это протуберанцы венецианской архитектуры, запущенные Андреа Палладио.
Но вот что интересно: Дебора Ховард разъясняет, почему Палладио был так охотно воспринят в Венеции, почему ему удалось создать тот символ объединенного величия и простоты, который покорил весь мир. Оказывается, всё пошло от Рима. И это было для меня новым объяснением: Венецианская республика во времена Палладио и до него долго стремилась стать истинной преемницей Древнего Рима. Даже Конституцию, которую написали венецианцы, они создали по образцу Римской республики. Они считали себя прямым продолжением античной цивилизации. Да, понятно, Византия-мать, но ориентиром для них был Древний Рим. И они считали, что их город был основан беженцами во время разрушения Римской империи варварами. Та же базилика Сан-Марко, которая, мы все полагаем, есть чуть ли не копия Святой Софии: по идеологии венецианцев, это аналог Базилики апостола Петра в Риме.
Палладио и его высокий стиль появился в XVI веке после разграбления Рима. Был такой знаменитый эпизод разграбления Рима в 1527 году, когда Рим был разрушен, унижен, и для венецианцев это стало психологическим стимулом для создания нового Рима на новом месте. И конечно, добавим соперничество: Италия, не только Италия – это соперничество. Папское государство долгое время было политическим соперником Венеции. И падение этого государства в XVI веке повысило уверенность в себе венецианцев и создало предпосылки для оглушительного успеха Палладио и его неоклассицизма. Вот такие интересные открытия я сделал, редактируя перевод книги Ховард.
Пора рассказать о переводчике книги. Его зовут Алмаз Ибатуллин, он уроженец Казани, долгое время работал в Петербурге, сотрудничая преимущественно с издательством "Коло", которое специализируется на такого рода литературе – история архитектуры, история культуры, античность. Сейчас Алмаз Ибатуллин живет в Италии, и, обживаясь в этой стране, он нашел книгу, уделил ей много своего времени и своей квалификации, перевел ее и предложил издательству "Алетейя".
Я в этой книге – научный редактор. Собственно, редактировать оказалось мне немного, перевод замечательный. Кое-какая терминология, какая-то транслитерация… Примечания я не мог ставить, потому что сама книга выдержана в жанре, который на жаргоне у издателей и у исследователей называется научпопом, то есть – научно-популярный жанр, без комментариев.
Иногда мне хотелось поставить какие-то примечания, в первую очередь к фразе, которая буквально повергла в культурный шок. Дебора Ховард пишет: "Владимир Тимофеевич проницательно заметил, что фасад церкви Реденторе, если смотреть издалека, почти создает иллюзию, что позади находится центрально спланированная структура". И всё, больше она нигде не упоминает Владимира Тимофеевича. Для меня это все равно как если бы она сказала: "Василий Иванович про церковь Реденторе проницательно заметил…"
Кто такой Владимир Тимофеевич, она нигде не пишет, пришлось самому немножко заняться. Понятно, что "Тимофеевич" – это оказалось не отчество, а фамилия венецианского исследователя, явно из иллирийцев или далматов, как они называли адриатических славян у себя в Венеции. Тимофеевич написал одну-единственную книгу на итальянском языке, именно про храм Реденторе. И Ховард так вот его резко цитирует и больше нигде о нем не упоминает. Но повторюсь, что примечания в этой книге не предусмотрены, и Владимир Тимофеевич на сей момент и остался таким невыясненным персонажем, может быть, каким-то белоэмигрантом, который посвятил свою жизнь церкви Реденторе (но это вряд ли).
В заключение скажу, что Алмаз Ибатуллин, переводчик этой книги, мне недавно сообщил, что, вдохновленный выходом своего первого перевода, он решил сесть за новый, второй перевод. Хотя он сейчас живет в Милане, но новая его книга – это опять-таки Венеция. И опять-таки это будет новое слово о Венеции в нашей культуре, потому что это – рассказ о повседневной жизни венецианцев. На сей раз автором будет не англичанин, при всем уважении к этой нации, вложившей так много в "венециану", – это, конечно, будет сам венецианец. Потому что писать о быте должен человек, который родился внутри этой жизни и вырос в ней.
