Александр Генис: А сейчас в эфире – “Музыкальная полка” Соломона Волкова. Соломон, что на вашей полке сегодня?
Соломон Волков: Издательство Йельского университета выпустило очень любопытную книгу, она называется “Волшебное царство балета. Избранные статьи о танце в России с 1911 по 1925 год”. И это Аким Львович Волынский, балетный русский критик, который родился в 1861 году, а умер в 1926 году.
Александр Генис: Ну, Волынский был не только балетным критиком, он был критиком вообще, и, в том числе, занимался литературной критикой.
Соломон Волков: И написал книгу о Леонардо да Винчи, довольно знаменитую для своего времени.
Александр Генис: Он был широко образованный человек, и как раз литературную критику я его неплохо знаю, потому что меня всегда увлекала идея импрессионистской критики, к которой принадлежал Волынский, и я пытался найти в нем родственную душу, когда люди пишут непедантично о литературе. Но, надо вам сказать, что меня Волынский скорее разочаровал, потому что он писал слишком красочно, на наш вкус это было слишком пышно.
Соломон Волков: Слишком цветисто.
Александр Генис: Это все немножко пирожные.
Соломон Волков: Вот я вам скажу, что его книга балетной критики, “Книга ликования” она называлась…
Александр Генис: Об этом я и говорю.
Соломон Волков: Ее читать довольно затруднительно. Но, должен сказать, что книга была отрецензирована на первой страннице “Нью-Йорк Таймс Бук Ревью”.
Александр Генис: И с большим восторгом о ней написано.
Соломон Волков: Восторг это не то слово, там сказано, что Волынский принадлежит, по мнению автора рецензии, к числу избранных критиков за все 350 лет истории балета. И сказано, что, скажем, в американской балетной критике, а она, должен вам сказать, очень не слабая, и некоторые ее представители, вот Арлетт Корче, например, я считаю, что она просто замечательная писательница. Не только о балете, а просто замечательная проза на уровне, недосягаемом скажем, для современной российской прозы о балете. Но, тем не менее, Волынского возвели в этот пантеон, и сравнивают его с самыми лучшими американскими балетными критиками, образцами, в своем роде, вроде Линкольна Кирстайна. Но для, меня как я уже сказал, Волынский не является образцовой прозой. Я думаю, что мое восприятие Волынского окрашивается в несколько иронические тона, потому что два человека, перед которыми я преклоняюсь, а именно Джордж Баланчин и Дмитрий Дмитриевич Шостакович, оба мне рассказывали нечто о Волынском в невероятно иронических тонах.
Александр Генис: Поделитесь анекдотом.
Соломон Волков: То, что рассказывал Баланчин, к сожалению, я не могу по радио рассказать ни под каким видом, а Шостакович рассказал мне следующее. Он, когда был 17-летним юношей, то работал, как известно, аккомпаниатором в кино. Это была “Светлая лента”, и впоследствии очень известный в Питере кинотеатр. И там вкалывал усердно, ненавидел это дело всей своей душой. Принадлежал этот кинотеатр Волынскому. Ему также принадлежала балетная школа и вот этот кинотеатр. Проработав некоторые время, молодой Шостакович пошел к Волынскому получать денежки, заработанные. А Волынский не дает, уклоняется, увиливает и избегает Шостаковича. Наконец, Шостакович его где-то загнал в угол и там Волынский ему прочел большую лекцию, что молодой человек, вы должны понимать, что служение искусству это гораздо более важная вещь, чем какие-то презренные деньги, а вы ко мне пристаете. И не заплатил.
Александр Генис: Именно за это Довлатов спустил одного нашего общего знакомого с лестницы, который сказал, что мы боремся с тоталитаризмом, а вы какие-то деньги у нас просите.
Соломон Волков: Вот-вот, в этом плане. Причем юный Шостакович оказался человеком упорным, и он пошел в суд тогда отсуживать эти деньги, но тоже только частично ему это удалось. И вдруг в 1926 году Волынский умирает, и устраивают в Питере мемориальный вечер, посвященный Волынскому. А поскольку Шостакович к этому времени уже прославился, как автор Первой симфонии прогремевшей, то, зная, что он работал в кинотеатре под руководством Волынского, его приглашают на этот мемориальный вечер с тем, чтобы он поделился там своими воспоминаниями о только что ушедшем мэтре. И, рассказывает мне Шостакович, он пришел туда, там сидит весь цвет тогдашней интеллектуальный города в президиуме, а заправляет всем Федор Кузьмич Сологуб, в то время звезда первой величины, символистский писатель и очень почтенная личность. И вот выходит Шостакович и вместо того, чтобы делиться трогательными воспоминаниями о Волынском, начинает рассказывать эту историю. Полное недоумение, полный отпад в заде, Шостакович уходит cо сцены под, как говорили в таких случаях, “стук собственных копыт”, и слышит, как в вдогонку ему Сологуб говорит: “Кто этот молодой мерзавец?”. И в этом весь Шостакович. И, должен сказать, что и весь Волынский тоже. Вот характер этого человека. Он мог писать какую угодно прозу, но вот это совпадение людей, которые, между прочим, друг друга не очень любили, Баланчина и Шостаковича, абсолютно одинаково говорили о Волынском, заставляют меня подозревать, что действительно в жизни он был вот таким. А проиллюстрировать наш сегодняшний сюжет я хочу как раз прелюдией Шостаковича, в которой отразился тот самый молодой Митя Шостакович, который мог так выступить на вечере памяти Волынского.
Александр Генис: А сейчас - “Личная нота”
Соломон Волков: В мае исполнилось сто лет со дня дебюта знаменитых Русских балетных сезонов Сергея Павловича Дягилева. Дягилев, я должен вам сказать, быть может, самая популярная русская культурная фигура 20-го века на Западе. Ничего подобного в России по отношению к Дягилеву никто не испытывает, а здесь - какая-то образцовая, легендарная фигура, и я понимаю, почему. Дягилев осуществил первым, я считаю, на Западе вот эту модель культурного импресарио, импресарио высокой культуры. Дягилев впервые продемонстрировал, что можно основать антрепризу, которая будет новаторской, причем новаторской остро авангардной, и найти людей, которые будут спонсировать такого рода авангардные начинания. И в этом смысле он очень важен даже для современных антрепренеров культуры на Западе. А в России он оказался эмигрантом, человеком, который пропагандировал авангард, во многих отношениях фигурой неудобной, и о нем основательно подзабыли. А он мог бы, и должен был бы служить образцом и для того, как вести дела в этой области и в России тоже. Но здесь столетие Дягилевских сезонов было встречено на ура, и прошли научные конференции и в Нью-Йорке, в Колумбийском университете, с чтением докладов, в которых фигурировали “Сдвиги в концептуализации “Свадебки” Стравинского и “Между натурализмом и биомеханикой”. Все очень высоко ученое и, кончено же, очень высокоинформативное. Для меня же этот юбилей был поводом вспомнить о тех композиторах, которых Дягилев впервые представил западной публике и, в частности, таким композитором был Франсис Пуленк, французский композитор, которого Дягилев же и открыл для Парижа, чем, кстати, его русские друзья были очень недовольны. И Прокофьев втыкал все время, как он сам говорил, булавки в репутации этих людей. Это была такая группа, которая сочиняла принципиально простую музыку, такой противовес Вагнеру и всей усложненности предыдыщей его периода. И он, Прокофьев, ничего в этом не понимал, а это был новый этап в развитии музыкального авангарда. И балет этот Пуленка, который Дягилев показал, назывался “Козочки”, а в Советском Союзе его переводили как “Лани”. Совершенно неверно, потому что “Козочки” это не козы, а на парижским жаргоне 20-х годов - проститутки. И вот эпизод из “Козочек” демонстрирует нам поиски Дягилева в тот момент, в 20-е годы в Париже. Он никогда не останавливался на достигнутом, и это урок для нас всех.
Александр Генис: А сейчас - очередной выпуск “Гоголиады”, посвященной 200-летию Гоголя.
Соломон Волков: Сегодня у нас пойдет разговор об опере Римского-Корсакова “Майская ночь”, на сюжет, кончено, из “Вечеров на хуторе близ Диканьки”. И опера эта была очень важна для самого Римского-Корсакова, он ее задумал впервые в 1871 году, и долго очень обдумывал, не характерным образом для Римского-Корсакова, и премьера осуществилась в Мариинском театре в 1880 году. Здесь он впервые обратился к поэзии народных обрядов, и Гоголь его очень, в этом смысле, вдохновил. Здесь такое дивное сочетание поэзии и описательной лирики, свойственной Римскому-Корсакову, и фантастического элемента. Вообще для меня Римский-Корсаков это один из недооцененных композиторов в истории русской музыки, и я считаю, что все-таки время его еще придет, и настойчиво предлагаю всем слушателям Римского-Корсакова, и очень рад, что Валерий Георгиев так последовательно пропагандирует творчество Римского-Корсакова. Я хочу показать типичную в этом смысле арию Левко, это запись Николая Голованова с Оркестром Московского радио 1946 года. Левко поет Петр Малютенко. “Ой ты, месяц…” - это подлинная украинская песня, невероятно тонко и точно воссоздающая атмосферу Гоголя.