Александр Генис: Все говорят: книга умирает. Может, так и есть. Но писателей от этого не убавилось. Наоборот, чем меньше спрос, тем больше предложение. Авторское ремесло становится чуть ли не самым популярным среди студентов. Причем этот взрыв интереса к писательской профессии – всемирный феномен. Я специально проверил список литературоведческих бестселлеров на российском книжном рынке и обнаружил в лидерах продажи сомнительный том “Как написать роман на миллион долларов”. У преферансистов была такая пословица “Знал бы прикуп, жил бы в Сочи”. Видимо, у автора этого пособия для доверчивых с прикупом все нормально. Другие готовы учиться у профессионалов - подолгу и всерьез. Об этом на страницах “Ньюйоркера” написал Луис Менанд, известный писатель, культуролог, историк, профессор английской филологии в Гарварде. Сегодня я попросил Владимира Гандельсмана включиться к дискуссию, тема которой задана заголовком статьи: следует ли обучать писательскому ремеслу?
Ну и как, Володя, по-Вашему, – следует?
Владимир Гандельсман: Я думаю, что если есть желающие обучать и есть желающие у них учиться, то нет вопроса. Но естественно, тут немедленно возникает другой вопрос: возможно ли это?
Александр Генис: Вот об этом мы и поговорим. На чем основаны программы по обучению писательскому ремеслу?
Владимир Гандельсман: Менанд начинает довольно иронически. Он говорит, что программы по обучению писательскому ремеслу основаны на теории, что студенты, никогда не публиковавшиеся, могут научить таких же, как они, как сделать их тексты публикуемыми. Плод сей теории – писательский семинар, симбиоз ритуального лупцевания и своего рода терапии (12 на одного), когда разгоряченные неучи предлагают свои точки зрения на творческие попытки других горячих голов. Участники семинара получают зачет и могут, в итоге, доучиться до академической степени по данному предмету; но все же семинар – не есть курс в обычном смысле слова, то есть курс по учебному сценарию. Семинар – это процесс с неписаными правилами, процесс, понуждающий студентов делать две вещи, совершенно противоречащие человеческой натуре: что-то действительно писать (а не планировать написать нечто в скором времени), а затем сидеть и наблюдать, как чужие люди раздирают написанное в клочки. В комнате только один человек, который печатался: инструктор. Он должен быть таким пастырем дискуссии, и в каком-то смысле инструктор – тоже продукт этого процесса. Это - человек с академическим дипломом по писательскому ремеслу или же это преуспевающий писатель, без учительского, быть может, образования, который мрачно или весело скептичен насчет всего этого мероприятия, а именно насчет того, что писательскому ремеслу можно научить.
Александр Генис: Вопрос в том – нужно ли? Проблема в том, что все хотят быть писателями. В Америке широко распространенно убеждение, согласно которому в каждом человеке “сидит” книга, и ее надо выпустить на волю. Поэтому так много писательских программ. Можно сказать, что они так же распространены, как и скептицизм по поводу их необходимости.
Владимир Гандельсман: Точно замечено. И, как мы знаем, самая знаменитая программа в мире – в штате Айова. В ней участвовало 16 лауреатов Пулитцеровской премии и три недавних поэта-лауреата Америки. Неофициальная точка зрения такова: школа ничем не помогла им. На вебсайте Айовы читаем: “Те из студентов, которые стали знаменитыми, больше дали школе, чем получили от нее”. Айова просто принимает тех, кто умеет писать, затем они два года учатся, затем получают диплом. Сайт оповещает: “Мы продолжаем искать таланты, мы убеждены, что обучить искусству невозможно, но можно подсказать пути, как улучшить, отточить свое мастерство”.
Александр Генис: Все это хорошо. В конце концов, человек не может работать, считая свою работу бесполезной. И все-таки интересно заглянуть за кулисы: что говорят непосредственные участники действа?
Владимир Гандельсман: Ален Тэйт, поэт и критик, жаловался, что дипломированный писатель начинает учить тому, как стать дипломированным писателем, который, став им, начинает учить, как стать дипломированным писателем....и т.д. до полного сумасшествия. Кэй Бойл однажды написала, что “все творческие программы должны быть запрещены законом”. Она вела такую программу 16 лет в Сан-Франциско. Другие писатели смотрят на это по-другому. Джон Барт учил около 20 лет в одном из самых знаменитых колледжей. В 1985 году он опубликовал статью в Times Book Review под названием: “Писательство. Можно ли ему научить?”, где отвечал на этот вопрос утвердительно. Ну, конечно, с оговоркой, что даже в Америке (где возможно всё) выучить на гения невозможно. Verlin Cassill был романистом и автором рассказов, закончившим Айову в 1939, а затем, после войны, вернувшимся туда как преподаватель. Среди его студентов была афро-американка Маргарет Уолкер, автор “Юбилея” (1966) – родоначальница литературы, выросшей из опыта людей, чьи предки были в рабстве, - из них самая знаменитая – Тони Моррисон с ее романом “Возлюбленная”. Кассил написал свой учебник о писательстве “Writing Fiction”; он был редактором антологии коротких рассказов; наконец, он преподавал в Брауне почти 20 лет, пока не ушел на пенсию в 1983 году, и он же в 1967 году создал профессиональную Ассоциацию Творческих семинаров.
Александр Генис: Тем удивительнее, что на съезде по поводу 15-летнией годовщины Ассоциации, в Бостоне, Кассил всех потряс, сказав, что Ассоциация должна быть распущена.
Владимир Гандельсман: Вот об этом я и хотел сказать. Потому что здесь неожиданный поворот в вежливом обсуждении темы. Ассоциация, по мнению Кассила, стала академическим предприятием типа “ты мне – я тебе”, искусством выигрывать в игре под названием “напечататься во что бы то ни стало”: используя деньги других людей – гранты их университетов или деньги агентов по искусству, – эти люди изобретают пути к осуществлению своих целей, печатая друг друга, а затем используют свои публикации как средство для повышения зарплаты. Академическая среда, считает Кассил, коррумпирована. Они пишут, чтобы продвигаться по службе. И теперь самое время писателям выходить из этой игры. “Мы сейчас находимся в той точке, где писательские программы словно бы отравлены и, в свою очередь, мы отравлены ими, пристегнутыми к нашим институтам”, – так он сказал.
Александр Генис: Это, конечно, не значит, что ассоциацию прикрыли.
Владимир Гандельсман: Нет, конечно, сейчас она насчитывает более 25 тысяч участников. В то время, когда Кассил отрекся, было 79 разных программ, сейчас – 822. 37 из них дают докторскую степень. Марк МакКёрл не упоминает речь Кассила в своей книге, посвященной теме обучающих писательских программ, а жаль. Суть книги в том, что обучение творчеству всегда должно быть скандалом, поскольку это скандал, который устраивает всех.
Александр Генис: Вы начали говорить о книге МакКёрла.
Владимир Гандельсман: Академические творческие программы, – говорит в своей книге МакКёрл, это пример прививки непривычного. Вот почему учебные заведения любят их. И все же творческие программы не являются правилом, скорее исключением, хотя подъем в области создания творческих писательских лабораторий – одно из важнейших событий в поствоенной литературной истории Америки.
Александр Генис: Творческие писательские лаборатории – изобретение Америки, и это с недавних пор – американский экспорт.
Владимир Гандельсман: Да, совершенно верно. Британцы поначалу отреагировали презрительно. Критик и новелист Малькольм Брэдбери сказал, что это “гамбургер, грубая жратва, которую ни один порядочный человек есть не будет”. В Англии первая такая программа открылась в 1970-м. И “грубая жратва” писательской науки стала широко поглощаться. Теперь где ее только нет: Канада, Новая Зеландия, Израиль, Мексика, Южная Корея, Филиппины.
Александр Генис: Объясняет ли вспышка эпидемии таких программ что-то в успехах и неудачах послевоенной литературе?
Владимир Гандельсман: Далеко не всё. И это несколько приглушает оптимистический пафос заявлений МакГёрла. Множество послевоенных писателей, от Сэлинджера и Набокова до Томаса Пинчона никогда “гамбургеры” не ели. Набоков, правда, вел курс в Корнельском университете, и у него учился Пинчон, но русский мэтр никогда не вел творческих семинаров. Гарвард рассматривал возможность приглашения Набокова преподавать литературу, – в связи с этим Роман Якобсон, тамошний профессор лингвистики, задался вопросом: может быть, университет пригласит слона преподавать зоологию? Остроумно и очень по-дружески.
Александр Генис: Набоков, как и Бродский – исключения. Чему бы они ни учили, само пребывание в классе с такими профессорами не может не изменить жизнь. Я это знаю по себе: несколько лекций Лотмана навсегда определили мои интересы. Но я так понимаю, что проблема не в личностях, а в системе: способна ли она принести плоды?
Владимир Гандельсман: Вы знаете, мне приходят на ум знаменитые стихи Пушкина: “Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать...” Вот этому, наверное, можно научить. Как продать. Говорят: ремесло. Но что имеется в виду, когда говорят: невозможно научить вдохновению, но ремеслу – можно? Что значит ремесло, когда мы говорим о Джеймсе? А что такое ремесло по Хемингуэю? Абсолютно разные вещи. У всех свой подход.
Александр Генис: Что же вы считаете главным для учителя творчества? Личность? Самобытность?
Владимир Гандельсман: Так или иначе, но инструкторы владеют техникой для того, чтобы стимулировать “роды”, всякие упражнения для лучшего понимания того, как литература работает, формулы, выведенные на основании собственного, своего сугубого знания ремесла. Путь передачи может не быть ласковым и мягким. Филипп Левин жаловался, что не в состоянии написать ничего, что понравилось бы его учителю, знаменитому поэту Роберту Лоуэллу. Левин учился у него в Айове. “Деспотичный, мелочный, грубый” – так говорил о Лоуэлле-учителе один из его студентов в Гарварде. Деспотизм учителя подобен здесь молчанию психоаналитика. Чем эфемерней одобрение, тем упорней студент будет добиваться признания.
Александр Генис: Поэтому, несмотря ни на что, семинар работает. Мне всегда казалась, что все писательские курсы учат на самом деле не писать, а читать.
Владимир Гандельсман: Вполне возможно. Вот, например, наш автор, Луис Менанд, писал стихи в колледже и посещал многие семинары. Он пишет о себе: “Я был вполне бездарный поэт, но в моих семинарах были очень талантливые люди, ныне известные поэты и писатели. Один из моих учителей был Дик Барнс, лукавый и прекрасный поэт, он также преподавал литературу средневековья и Ренессанса. Конечно, мы были птенцами в сравнении с ним, но мы воистину жили поэзией. Мы неустанно читали, и для нас не было ничего более волнующего, чем открытие нового имени или нового замечательного стихотворения. Все это имеет смысл. Я не стал поэтом, как большинство из тех, кто заканчивал подобные семинары. Но я – за”.