Александр Генис: Политическая атмосфера в Америке стала вновь столь раскаленной, что, когда в начале этого нового учебного года Обама обратился к американским школьникам с горячей речью, то многие родители не пустили детей в школу, посчитав обращение президента партийным маневром. Между тем, Обама не сказал ничего особо нового. Скорее, наоборот, он напомнил о старых истинах. “От вашей успеваемости, - сказал он пятидесяти миллионам учеников, - в конечном счете, зависит будущее всей страны”.
Другое дело, что и это, бесспорное по своему содержанию выступление, можно трактовать как пролог к борьбе за очередную, в социальном пакете Обамы, реформу, необходимую для разрешения вялотекущего, но опасного кризиса всей системы просвещения. Она явно устарела, но о том, как ей поспеть за 21-м веком горячо и ожесточено спорят педагоги.
И я их понимаю. Вспоминая собственные школьные годы, я до сих пор не могу отделаться от недоумения – чему меня только не учили. Ну, кто в здравом уме хочет знать, чему равен синус альфы? какова валентность водорода? как нам реорганизовать “рабкрин”?
Состав образования всегда отстает от прогресса и никогда не бывает актуальным. В 18-м веке школа учила про газ флогистон, в 20-м – квадратному уравнению. Ни того, ни другого мне так и не пришлось встретить на двух континентах, где я жил, и в 50 странах, где я бывал. Единственными осмысленными уроками были те, которые я всегда прогуливал – пение, труд и физкультура. Первое могло научить меня наслаждению музыкой, которого я был напрочь лишен до сорока лет. Второй нужен каждому, чтобы испытать физиологическое удовольствие от массажа рук о работу. Физическая культура служит прообразом любой другой. По-настоящему мы знаем то, что умеем. Только целостное - а не головное - знание преображает человека радикально и навсегда: нельзя разучиться плавать. Но как раз всему первостепенному, дающему навык и приносящему радость, мы учились вне школы, а часто и вопреки ей.
В моем детстве лучшим примером служил футбол. Никто никогда не объяснял нам правил, но каждый мальчик страны владел ими. Это было ненасильственное, органическое знание, содержащее награду в самом себе. Сегодня таким “футболом” служат компьютеры, обращению с которыми дети учатся шутя, а взрослые плача. Школа тут не причем. Она всегда отстает и давит, как будто у нее нет другого выхода.
Найти его – первостепенная задача, но пока школа мучается вопросом, чему учить детей, “Американский час” пригласил в гости профессора философии, чтобы задать ему встречный вопрос: чему можно научиться у детей? Этой теме посвятил свою профессиональную карьеру автор известной в Америке монографии “Философия детства” Гарет Мэтьюс.
С почетным профессором Масачуссетского университета в Амхерсте беседует наш корреспондент Ирина Савинова.
Ирина Савинова: Фрейд считал, что дети до 5 лет не способны отличить реальность от фантазии. Согласны?
Гарет Мэтьюс: Я так не думаю. Проблема в том, что мы сильно усложняем их жизнь, рассказывая с самого раннего возраста выдуманные истории. Мы принуждаем детей с малых лет решать, что - правда и что – выдумка. Поясню на примере моих детей: они любили, когда я им читал сказки из сборника под названием “В конце этой книги живет монстр”. На каждой странице было предупреждение главного персонажа, Гровера: “не переворачивайте эту страницу!” Потому что на последней странице книжки должно было появиться чудовище. Добравшись же до конца книги, дети обнаруживали назидание: “Видите, чудовища нет, а вы боялись”. Дети понимали с самой первой страницы, что никакого монстра не будет, но играли в игру с Гровером, продолжая переворачивать страницы. Они понимали, что монстр - выдуманный и не боялись его.
Истории, которые мы им рассказываем, книги, которые мы детям читаем, – выдуманные. В них действуют разговаривающие животные, чье поведение такое же, как у людей, и дети умеют различать, где выдумка, а где - правда. И они умеют это делать с самых ранних лет. Говорить же, что они не различают, где выдумка и где реальность, значит игнорировать содержание тех историй, которые мы им рассказываем.
Ирина Савинова: Может, нам нужно рассказывать детям только правдивые истории?
Гарет Мэтьюс: Нет, я считаю, что фантастические рассказы полезны и им, и нам. Они помогают нам ориентироваться в других наших проблемах. К примеру, другими любимыми историями моих детей были рассказы Артура Лобела про Лягушку и Жабу. В одном из своих приключений они пытаются взобраться на высокую гору и размышляют, достаточно ли они храбры для этого. Перед походом они смотрят на себя в зеркало и решают, что выглядят достаточно смелыми. Встреченные по ходу путешествия испытания, которые они не могут выдержать, заставляют их вернуться домой, где они залезают под одеяло и храбро там прячутся какое-то время.
Перед детьми возникает сложный вопрос философии: что такое храбрость – реальная и воображаемая? Истории такого типа заставляют задуматься о важных проблемах. Дети прекрасно понимают, что Лягушка и Жаба не могут разговаривать. Ценность таких рассказов в том, они приглашают детей задуматься о серьезном: что значит быть храбрыми и храбрые ли они сами.
Ирина Савинова: Другая аксиома – дети аморальны и не могут отличить добро от зла. Так ли это?
Гарет Мэтьюс: Нет. Вопреки определенным теориям морального развития, даже самые маленькие дети демонстрируют моральные чувства и чуть позже начинают мыслить нравственными категориями.
Психолог развития Мартин Хофман пришел к интересным заключениям о сочувствии у маленьких детей. Он описывает случай полуторагодовалого Майкла, который, видя плачущего друга, приносит ему сначала игрушки, а потом – самую ценную с его точки зрения вещь, любимое одеяльце, завернувшись в которое, приятель перестает плакать. Приемлемым объяснением происходившему будет только одно – Майкл мыслит моральной категорией сопереживания: он понимает, что значит горевать и что может помочь в таком случае.
Другой пример – чувство справедливости, тоже оформленное в довольно раннем возрасте. Видя, как один ребенок получает два печенья, а другой – ни одного, ребенок заметит, и вслух, что это несправедливо. Чувство справедливости проявляется у детей довольно рано. Они не смогут, конечно, объяснить, что такое справедливость или мотивы своего поведения, но моральные эмоции наблюдаются у них в самом раннем возрасте.
Ирина Савинова: Вы считаете, что неограниченная любознательность детей может только пострадать от строгих рамок философских догм. Тогда, как учить детей философии?
Гарет Мэтьюс: Меня немного беспокоит само понятие обучения. Так получилось, несколько лет назад меня пригласили на встречу с пятиклассниками одной школы в Шанхае. Посадив 200 школьников в зале, устроители думали, что я буду читать им лекцию о философии. Я, наоборот, думаю, для начала нужно больше слушать самих детей, а не отмахиваться от их вопросов. Следует самим интересоваться философскими вопросами. И обсуждать их в форме диалога, внимательнее прислушиваясь к тому, какие вопросы задают дети.
В одной из моих книг я привожу пример трехлетней Урсулы, у которой заболел животик. Мать советует ей прилечь и заснуть, и тогда боль уйдет. Урсула спрашивает, куда уйдет боль. Матери предоставляется возможность самой задуматься над вопросом, что такое боль, что значит уходить и возвращаться, и обсудить это с ребенком. Обсуждение затронет широкий круг вопросов: ребенку можно объяснить, что боль не собака, она не может выбежать во двор или спрятаться под кровать, но что боль, как собака, может вернуться; что велосипед нужно смазывать, чтобы избавиться от скрипа, и ребенку нужно принимать лекарство от болезни; но что скрип не уходит в другое место, он вернется, если велосипед оставить под дождем. Это я говорю к тому, что ПРЕПОДАВАТЬ философию детям не следует – ее нужно ДЕЛАТЬ вместе с ними.
Ирина Савинова: Почти все философы были мужчинами. Часто они или были бездетными, или мало внимания обращали на детей. Семейное положение и пол как-то связаны с философией?
Гарет Мэтьюс: Я уверен, что связь есть. Один мой студент в своей диссертации об истории философии, сравнил мыслителей-женщин и мужчин. Как и он, сегодня мы с большим вниманием и пониманием относимся к этому вопросу, чем раньше. Философы обращали мало внимания и на философские мысли детей. Были несколько исключений: одним из заинтересовавшихся был Карл Ясперс, у которого есть интересное описание философии как мышления, начинающегося в детстве. Меня это тоже занимает – как у философов появляются детские мысли?
Ирина Савинова: Кто-нибудь задавал детям прямой вопрос, что такое философия?
Гарет Мэтьюс: Да, я сам иногда это делаю. Я спрашивал пятиклассников в соседней школе. Один из них на вопрос, что такое философия, ответил, что это когда сильно думаешь о чем-то. Другой сказал, что философия – это попытка найти во всем смысл. Не такие плохие ответы, правда?
Ирина Савинова: Что Вы думаете о Винни Пухе как о философе?
Гарет Мэтьюс: У него встречаются очень интересные места. Я иногда читаю лекции на тему литература и философия и тогда обязательно упоминаю Винни Пуха и, конечно, Льюиса Кэрролла. Правда, Кэрролл был профессиональным философом.
Произведений детской литературы, затрагивающих философские вопросы, много, хотя их авторы не были философами. У Винни Пуха много философских мыслей, вызывающих на размышление. Взять хотя бы его попытку объяснить, что возглас “ага” может означать очень многое. Здесь поднимается вопрос языка и философии. У Винни Пуха много интересных рассуждений.
Ирина Савинова: Чему Вы сами научились у детей?
Гарет Мэтьюс: Расскажу такую историю. Когда в дом к родителям мальчика по имени Иэн пришли гости со своими тремя детьми, он смотрел любимую телепередачу. Пришлось переключиться на другую программу, чтобы угодить пришедшим в гости детям. Иэн пожаловался матери, на что она ответила, что лучше сделать счастливыми трех людей, чем одного. Традиционный ответ для прагматической философии. Но Иэн задал следующий вопрос: “Почему трое эгоистов лучше одного?”. Это очень глубокий по содержанию вопрос.