Александр Генис: Пока Америка борется с рецессией, пока страна спорит о медицинской реформе, пока все ждут новой энергетической программы и новых экологических законов, дальновидные журналисты пишут, что, в конечном счете, успех или провал президентства Обамы определит не внутренняя, а внешняя политика: война в Афганистане.
Начиная с предвыборной кампании, эту войну - в отличие от Иракской – Обама твердо называл “необходимой”. И он по-прежнему на этом настаивает, напоминая всем, что трагедия 11 сентября началась в Афганистане. Однако, Америка все с большим нетерпением относится к этому, идущему уже восемь лет вооруженному конфликту. Последний опрос показал, что больше половины – 58% - хотят вывода войск. К этому склоняются и многие политики, начиная с вице-президента Байдена, который настаивает на точечных ударах вместо массового военного присутствия. В то же время, генералы требуют существенного увеличения контингента. В противном случае, говорят военные, в Афганистане вообще все рухнет.
В поисках аналогий с нынешней ситуацией, политологи обращаются к недавнему прошлому. Одни сравнивают Афганистан Обамы с Ираком Буша, другие вспоминают Вьетнам. Даже талибы приняли участие в дискуссии. Они напомнили американцам историю Афганистана, который считался “кладбищем империй” – и британской, и советской.
Надо, впрочем, сказать, что талибам не стоило бы ссылаться на историю своей страны, ведь они сделали все, чтобы ее уничтожить. Как помнит мир, захватившие власть исламские фанатики пытались разрушить все образы, хранившиеся на этой древней земле. Жертвой их варварства, среди прочего, стали две исполинские статуи бамианских будд. Культура, однако, обладает почти мистической стойкостью. И свидетельство тому - выставка афганских сокровищ из Кабула, которая все лето привлекала посетителей музея Метрополитен.
Самое потрясающее в этой выставке – ее история. Четверть века назад Кабульский музей опустел. Считалось, что его сокровища разграблены во время сражений с советской армией. На самом деле, благодаря самоотверженности работников музея, все ценности были замурованы в сейфе центрального банка Кабула, откуда их извлекли при большом стечении экспертов в 2004-м году. С тех пор, пока сам музей все еще лежит в руинах, его самые знаменитые экспонаты путешествуют по миру. В Нью-Йорке они тоже нашли восторженный прием.
Экспозиция поделена на четыре части. Одна показывает изделия бронзового века, включая знаменитую чашу с бородатыми быками. Другая – останки эллинистического города, основанного в эру Александра Македонского. Третья демонстрирует находки времен расцвета Шелкового пути – римское стекло, индийскую слоновую кость, китайские ткани. Но гвоздь выставки – бактрийское золото. Его нашел незадолго до начала советско-афганской войны выдающийся археолог Виктор Иванович Сарианиди (Ему, кстати, в сентябре исполнилось 80 лет, он по-прежнему бодр и ведет полевые исследования). “Второй Шлиман”, как Сарианиди называли газеты, раскопал погребение кочевников в поселке Тиля-Депе (что означает “Золотой холм”). В шести нетронутых грабителями могилах первого века (эпоха Христа, о котором здесь, понятно, не слышали) ученый нашел 20 тысяч золотых вещей. Многие - очень ценные. К таким, например, относятся килограммовые женские браслеты. У кочевников не было дома, поэтому они носили банк с собой - и на себе.
Бактрийское золото открыло нам экзотический гений кочевого народа. Поражает уровень мастерства местных ювелиров. Среди экспонатов – складная золотая корона тончайшей выделки. Составленная, как игрушка-лего, из множества отдельных частей, она удобно устроена для перевозки. Другой экспонат – золотая подушка для головы покойного. Она упоминается в рассказе Геродота о жизни кочевников.
Все эти сокровища, конечно, впечатляют каждого любознательного зрителя. Но целое - больше своих частей. Дело в том, что у выставки есть подспудная тема. В сущности, это – утопия.
В древности Афганистан был перекрестком Востока с Западом. Тут, как утверждает выставка, была осуществлена мечта о сплаве двух культур. Об этом говорят многие экспонаты. Например – сирийская колесница с олимпийским богом под вавилонским зонтиком. Или - застежка для накидки кочевников, выполненная в виде фигурки дельфина. Понятно, что это морское животное никто здесь, в самом центре континента, не видел. Поэтому дельфин больше похож на осетра, которого сюда еще как-то могли завести из Персии. Другой растрогавший меня экспонат – скульптурный портрет директора греческого гимнасиума. Как его занесло на восточную окраину западного мира, трудно представить, но и тут он сохранил вид самодовольного педанта, этакий “человек в футляре”, и уж греческий он знал не хуже чеховского героя.
Именно потому, что экспозиция в Метрополитен так тесно увязала самые разные этносы, веры и культуры, процветавшие тысячи лет на земле Афганистана, она кажется выставкой надежды.
Тем не менее, домой, в Кабул, коллекция пока не собирается. Там все еще слишком опасно. Соломон, как вы намерены проиллюстрировать музыкально нашу сегодняшнюю - афганскую, точнее, центрально-азиатскую - тему?
Соломон Волков: Мне кажется, что наилучшим образом эту тему можно проиллюстрировать примером из русской музыкальной классики.
Александр Генис: А почему именно русской?
Соломон Волков: Потому что Россия была теснейшим образом связана со Средней Азией и через нее с Афганистаном, и потому, что, пожалуй, в России эта тема противостояния Средней Азии, взаимоотношений со Средней Азией и со всем этим регионом выражена музыкальным образом наиболее сильно в творчестве Александра Порфирьевича Бородина, который, можно сказать, всю свою музыку, так или иначе, посвятил именно этому аспекту. Тут можно этому найти какие-то основания в том, что Бородин был побочным сыном грузинского князя. Не знаю, но фактом остается, что центральное произведение Бородина, его опера “Князь Игорь”, над которой он работал 18 лет и так и не успел ее закончить и привести в порядок, а сам Бородин, как известно, умер в 1887 году, когда ему был всего-то 53 года, так вот “Князь Игорь” есть произведение, которое наиболее выпуклым образом рисует, в музыкальном плане, взаимоотношения России со своими среднеазиатскими владениями. Мы все знаем, что попытки России овладеть Средней Азией и починить себе также и Афганистан начались с Петра Первого, но по-настоящему методичное присоединение среднеазиатских территорий (на территории Средней Азии находилось несколько мусульманских ханств, и Россия весьма методичным образом их присоединяла к своей империи) началось в царствование Александра Второго и завершилось при Александре Третьем. Где-то в 1880-х годах русские войска продвинулись до Афганистана, и в 1881 году они сражались с афганскими войсками, о чем сейчас часто забывают. То есть, арка к событиям в Афганистане во второй половине 20-го века протягивается самая очевидная.
Александр Генис: То есть, те же самые события, что сто лет назад?
Соломон Волков: То, что в Англии называлось Grand Game - Большая Игра - которая разворачивалась между Великобританией и Россией за влияние вот в этом самом районе.
Александр Генис: Эстетически этот период очень интересно отражен, я бы сказал, в творчестве Верещагина. И Верещагин с огромным успехом открывал миру эти новые владения России. В Америке, например, было очень популярно творчество Верещагина в то время, потому что это была такая экзотика, Верещагин был русским Киплингом, если угодно. Как в музыке решалась эта тема?
Соломон Волков: Если говорить о Верещагине, то, когда уже после смерти Бородина, “Князя Игоря” поставили, наконец, в Мариинском театре, в придворном театре, в 1890 году, то в оформлении использовали верещагинские мотивы, декорации делались под большим влиянием Верещагина, и опера была встречена и тогда, и неизменно с тех пор оставалась таким манифестом имперских амбиций России. И Бородин вот эту тему цивилизующего влияния и противостояния российской государственности и среднеазиатских племен в своей опере выразил с гораздо большей тонкостью и лиризмом, хотя она там ясным образом присутствует. И всякий раз, когда “Князя Игоря” ставят на какой-то сцене, эта дискуссия неизбежным образом здесь возникает. В России, я не думаю, что об этом так часто вспоминают, а здесь этот политический аспект неизменно привлекает внимание. И эта ориентальная тема в “Князе Игоре” как бы решена в двух аспектах. С одной стороны - половцы, которые на самом деле были тюркскими племенами, но у Бородина они репрезентируют, если угодно, среднеазиатскую ментальность. Этот военный аспект, такой наступательный, агрессивный, выражен в знаменитых “Половецких плясках” из “Князя Игоря”, и любой человек услышит здесь мотив сказки, мотив кавалерийской атаки.
А другой аспект интерпретации ориентальной темы в творчестве Бородина это лирический аспект, тоже столкновение Востока, который убаюкивает…
Александр Генис: Гаремная музыка.
Соломон Волков: Да, и как бы русское начало, которое ему сопротивляется. И в этой музыке Бородина подспудно проводится мысль и идея об опасности ориентальных соблазнов. Это дуэт сына князя, Игоря Владимира Игоревича, и дочки хана Кончака.
И, мне кажется, выразительным дополнением к тому, как столкновение русского и ориентального начала происходит в рамках музыки у Бородина в “Князе Игоре” может послужить его же музыкальная картина “В степях Средней Азии”. Он ее написал в 1880 году, и там просто есть специальная ремарка Бородина о том, что изображается русский военный патруль в степях Средней Азии, который появляется, идут какие-то покачивающиеся не то лошади, не то верблюды, и исчезает в этом дымном среднеазиатском мареве. Мы можем себе это вообразить как верещагинский сюжет, верещагинскую картину, выраженную средствами музыки.