Международный фестиваль имени Чехова представил Москве новый спектакль французского хореографа Жозефа Наджа "Шерри-бренди".
Постановки руководителя Национального хореографического центра Орлеана Жозефа Наджа часто бывают в Москве и время от времени получают награды. Новая его работа выполнена по заказу чеховского фестиваля и отчасти связана с именем Чехова: за литературную основу взят его рассказ "Лебединая песня " – монолог старого актера в пустом театральном зале. Своеобразной рамкой спектакля служат два стихотворения Осипа Мандельштама: в начале звучит "Мне на плечи кидается век-волкодав", в финале – "Шерри-бренди". По ходу дела становится понятно, что есть еще один литературный источник – рассказы Варлама Шаламова, один из них тоже называется "Шерри-бренди":
"Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода. Раньше он совал их за пазуху, на голое тело, но теперь там было слишком мало тепла. Рукавицы давно украли; для краж нужна была только наглость — воровали среди бела дня. Тусклое электрическое солнце, загаженное мухами и закованное круглой решеткой, было прикреплено высоко под потолком. Свет падал в ноги поэта — он лежал, как в ящике, в темной глубине нижнего ряда сплошных двухэтажных нар. Время от времени пальцы рук двигались, щелкали, как кастаньеты, и ощупывали пуговицу, петлю, дыру на бушлате, смахивали какой-то сор и снова останавливались. Поэт так долго умирал, что перестал понимать, что он умирает".
Именно рассказом Шаламова и историей гибели Осипа Мандельштама в значительно большей степени, чем чеховскими сочинениями, обусловлены интонации и настроение спектакля Жозефа Наджа. Сам он на вопрос о том, как возникла ассоциативная цепочка "Чехов-Мандельштам-Шаламов", отвечает так:
– Это случилось совершенно естественно. Я уже давно думал о Мандельштаме – это поэт, которого я много читал и хорошо знаю его жизнь. Давно уже меня преследовал этот образ, этот момент его жизни, когда он первый раз оказался в тюрьме, ему дали поесть что-то соленое, а потом морили голодом и жаждой. Вот этот крайний опыт художника, поэта, который находится на грани жизни и смерти, уже давно заставлял меня думать о том, чтобы создать какое-то произведение. Я начал читать тексты Чехова, собираясь найти там свое решение. Я попал на "Лебединую песню". Этот актер, который в темноте театра размышляет, какую роль еще можно сыграть – нужен был какой-то более конкретный признак, который бы связал Чехова и Мандельштама. Это была книга Чехова "Остров Сахалин". И я стал себе задавать вопрос: какая же внутренняя потребность заставила его поехать туда, на остров Сахалин наблюдать и писать об этом? Как человек, работающий для театра, все, что ему встречается, он неизбежно представляет, как это можно перенести на сцену. Чехов никогда это не поместил ни в одну из своих пьес, а я поместил. Несколько мотивов соединяются вместе, образуют такое ядро, от которого естественным образом перекидывается мостик к следующему элементу. И так я дошел до Шаламова. И там я снова нахожу "Шерри-бренди", рассказ о смерти Мандельштама в ГУЛАГе.
Пьеса разделена на две части. Первая часть посвящена описанию этого поэтического состояния души человека. Вторая часть называется "Театр в ГУЛАГе", и эта часть больше связана с текстами Шаламова, с опытом Шаламова.
О спектакле Жозефа Наджа говорит театральный обозреватель "Новой газеты" Елена Дьякова:
– Он очень мне понравился. Во-первых, все-таки театральные качества. Во-вторых, давным-давно никто не разговаривал в России так серьезно. И то, что он сказал нам на встрече о том, что сейчас идет великая анестезия всего сущего и он, как художник, против – это важно. В этот трагический контекст Чехов, Мандельштам и Шаламов встают совершенно естественно – это единство русской литературы. И финал его спектакля, где под ранние, 1913-го, если не ошибаюсь, года, максимально для Мандельштама, гедонистические стихи совершается казнь мученика, это, мне кажется, обращено к сегодняшней России. Да и помимо коннотаций с Шаламовым, ведь, в общем, ну что остается от "Вишневого сада"? Шерри-бренди и конкурс сомелье. Что мы и наблюдаем.
Балетный обозреватель "Новой газеты" Екатерина Васенина присоединяется к мнению коллеги:
– Спектакль потрясающий. Образы насилия решены с пугающей убедительностью.
Екатерина Васенина рассказала, что одна из участниц спектакля "Шерри-бренди" почти целый день в Москве посвятила Анне Политковской:
– Перед спектаклем она навестила дом на Лесной, где Политковская была убита, и посетила редакцию "Новой газеты", кабинет Анны Степановны для того, чтобы просто посмотреть, где она работала. Я думаю, что это было связано с ее работой над спектаклем "Шерри-бренди".
Постановки руководителя Национального хореографического центра Орлеана Жозефа Наджа часто бывают в Москве и время от времени получают награды. Новая его работа выполнена по заказу чеховского фестиваля и отчасти связана с именем Чехова: за литературную основу взят его рассказ "Лебединая песня " – монолог старого актера в пустом театральном зале. Своеобразной рамкой спектакля служат два стихотворения Осипа Мандельштама: в начале звучит "Мне на плечи кидается век-волкодав", в финале – "Шерри-бренди". По ходу дела становится понятно, что есть еще один литературный источник – рассказы Варлама Шаламова, один из них тоже называется "Шерри-бренди":
"Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода. Раньше он совал их за пазуху, на голое тело, но теперь там было слишком мало тепла. Рукавицы давно украли; для краж нужна была только наглость — воровали среди бела дня. Тусклое электрическое солнце, загаженное мухами и закованное круглой решеткой, было прикреплено высоко под потолком. Свет падал в ноги поэта — он лежал, как в ящике, в темной глубине нижнего ряда сплошных двухэтажных нар. Время от времени пальцы рук двигались, щелкали, как кастаньеты, и ощупывали пуговицу, петлю, дыру на бушлате, смахивали какой-то сор и снова останавливались. Поэт так долго умирал, что перестал понимать, что он умирает".
Именно рассказом Шаламова и историей гибели Осипа Мандельштама в значительно большей степени, чем чеховскими сочинениями, обусловлены интонации и настроение спектакля Жозефа Наджа. Сам он на вопрос о том, как возникла ассоциативная цепочка "Чехов-Мандельштам-Шаламов", отвечает так:
– Это случилось совершенно естественно. Я уже давно думал о Мандельштаме – это поэт, которого я много читал и хорошо знаю его жизнь. Давно уже меня преследовал этот образ, этот момент его жизни, когда он первый раз оказался в тюрьме, ему дали поесть что-то соленое, а потом морили голодом и жаждой. Вот этот крайний опыт художника, поэта, который находится на грани жизни и смерти, уже давно заставлял меня думать о том, чтобы создать какое-то произведение. Я начал читать тексты Чехова, собираясь найти там свое решение. Я попал на "Лебединую песню". Этот актер, который в темноте театра размышляет, какую роль еще можно сыграть – нужен был какой-то более конкретный признак, который бы связал Чехова и Мандельштама. Это была книга Чехова "Остров Сахалин". И я стал себе задавать вопрос: какая же внутренняя потребность заставила его поехать туда, на остров Сахалин наблюдать и писать об этом? Как человек, работающий для театра, все, что ему встречается, он неизбежно представляет, как это можно перенести на сцену. Чехов никогда это не поместил ни в одну из своих пьес, а я поместил. Несколько мотивов соединяются вместе, образуют такое ядро, от которого естественным образом перекидывается мостик к следующему элементу. И так я дошел до Шаламова. И там я снова нахожу "Шерри-бренди", рассказ о смерти Мандельштама в ГУЛАГе.
Пьеса разделена на две части. Первая часть посвящена описанию этого поэтического состояния души человека. Вторая часть называется "Театр в ГУЛАГе", и эта часть больше связана с текстами Шаламова, с опытом Шаламова.
О спектакле Жозефа Наджа говорит театральный обозреватель "Новой газеты" Елена Дьякова:
– Он очень мне понравился. Во-первых, все-таки театральные качества. Во-вторых, давным-давно никто не разговаривал в России так серьезно. И то, что он сказал нам на встрече о том, что сейчас идет великая анестезия всего сущего и он, как художник, против – это важно. В этот трагический контекст Чехов, Мандельштам и Шаламов встают совершенно естественно – это единство русской литературы. И финал его спектакля, где под ранние, 1913-го, если не ошибаюсь, года, максимально для Мандельштама, гедонистические стихи совершается казнь мученика, это, мне кажется, обращено к сегодняшней России. Да и помимо коннотаций с Шаламовым, ведь, в общем, ну что остается от "Вишневого сада"? Шерри-бренди и конкурс сомелье. Что мы и наблюдаем.
Балетный обозреватель "Новой газеты" Екатерина Васенина присоединяется к мнению коллеги:
– Спектакль потрясающий. Образы насилия решены с пугающей убедительностью.
Екатерина Васенина рассказала, что одна из участниц спектакля "Шерри-бренди" почти целый день в Москве посвятила Анне Политковской:
– Перед спектаклем она навестила дом на Лесной, где Политковская была убита, и посетила редакцию "Новой газеты", кабинет Анны Степановны для того, чтобы просто посмотреть, где она работала. Я думаю, что это было связано с ее работой над спектаклем "Шерри-бренди".