Александр Генис: В эфире – “Музыкальная полка” Соломона Волкова. Соломон, прошел год со дня смерти Аксенова. Я пересматриваю целую полку книг, которые Аксенов подарил мне за то время, что мы вместе жили в Америке, и грусти моей нет конца, потому что Аксенов занимал огромное место, как в моей советской жизни, так и в американской.
Соломон Волков: Ну, Аксенов открыл, можно сказать, Америку для своей советской аудитории - когда он в 1976 году напечатал в журнале “Новый мир” свои путевые очерки об Америке “Круглые сутки нон-стоп”, это и было настоящее открытие Америки, это был первый не советский, если так можно выразиться, текст об Америке, который появился в Советском Союзе.
Александр Генис: Именно с этой книгой в руках я приехал в Америку, это была моя контурная карта Америки. Я собрал целую коллекцию книг, написанных об Америке в 50-е - 60-е годы. Назывались книги примерно так: одна - “В Нью-Йорке левкои не пахнут”, а другая книжка еще лучше – “Семеро против Америки”, то есть семь критиков критикуют Америку. Довольно дикие сочинения. Конечно, на фоне этого маразма повесть (я не знаю, как ее назвать), фантасмагория Аксенова производила громадное впечатление. Я должен сказать, что на мой-то взгляд это лучшее сочинение Аксенова про Америку. Его давно пора переиздать, потому что книги Аксенова, написанные в Америке, уступают ей именно потому, что это было открытие Америки, эта книга была полна любви и восторга. Его более поздние сочинения, например, “В поисках грустного бэби” - это уже трезвое и вполне практичное освоение Америки.
Соломон Волков: Там, в этом “Бэби”, уже есть некоторые нотки горечи по отношению к Америке, а в “Круглых сутках нон-стоп” - только чистый восторг, и очень заразительный. Вообще крайне удивительно было, что сочинение подобное тогда появилось, и не зря оно было напечатано только в “Новом мире”, а отдельного издания, если я не ошибаюсь, Аксенов тогда так и не дождался. Так что, конечно, нужно было бы эту книжку переиздать сейчас. Мне тогда из этой аксеновской прозы несколько пассажей чрезвычайно запомнились, и один из них, по-моему - чудное, типично аксеновское, такое барочное описание Сан-Франциско, которое звучит так: "Ах, как дьявольски красиво, как прельстительно, как чудесно было на этих холмах, по которым со звоном тащится старинный кейбл-кар, канатный трамвайчик, и над которыми солнце словно бы кружит, будто бы не может успокоиться, а выскочив из-за очередного алюминиевого гиганта, бьет по крышам машин, словно бикфордов шнур, поджигает от вершины холма до подножия".
Александр Генис: Это ранний Аксенов в своем лучшем виде, это проза джаза, которая для Аксенова была крайне характерна. Вообще, конечно, Аксенов - самый западный писатель из всех русских авторов. И это писатель джаза. Америка для него и была страна джаза, и поколение джаза. Короче говоря, если сократить, то Аксенов это и есть джаз.
Соломон Волков: Абсолютно точно, и мне кажется, что иллюстрацией к этому пассажу из Аксенова может послужить как раз кусок из американского сочинения. Этот коллектив называется “San Francisco Jazz Collective“, это современный джазовый ансамбль, который базируется в Сан-Франциско и пользуется огромным успехом. Сочинение называется “Два и два”, автор его - участник этого ансамбля Мигель Зенон, и, мне кажется, лучшей иллюстрации к словам Аксенова о Сан-Франциско найти невозможно.
Александр Генис: “Личная нота”.
Соломон Волков: В прошлом июле умерла певица Людмила Зыкина, я хочу вспомнить о ней. Причем хочу вспомнить о ней не в том качестве, в котором она завоевала свою популярность, как исполнительница народных песен. Она, Саша, участвовала в премьерах двух очень важных произведений современной музыки того периода.
Александр Генис: Это, конечно, странное сочетание, потому что Зыкина - человек крайне интересный. И очень характерный пример: это, по-моему, единственный случай, когда государству удалось воплотить свою державную идею в задушевной стилистике. Зыкина была и остается безумно популярной и при этом она выражает все то, что хотела сказать советская власть - это деревенщики без критики. Я, когда умерла Зыкина, писал некролог и обнаружил, что Зыкина написала три автобиографические книги. И в каждой из них есть такой набор представлений о России, который свойственен путеводителю для иностранцев. Она пишет так, например: “По утрам, - вспоминает певица раннее детство, - в доме ели щи, да кашу”. Где вы видели, чтобы в доме ели по утрам щи? Или так: “Чтобы голос звенел, нужно петь в березовой роще”. И названия ее концертов были такие, как темы для школьных сочинений: “Лишь ты смогла, моя Россия”, на 9 мая - “Вам, ветераны”, на 8 марта более интимно - “Тебе, женщина”. И вот мне кажется, что этот державно-задушевный стиль Зыкиной определял всю позднюю застойную культуру. И верность этому курсу определяли награды: Зыкину награждали всеми медалями - от Ордена Ленина до Андрея Первозванного.
Соломон Волков: Да, но интересно, что в ней, под вот этим всем внешним декором державным, скрывалась душа подлинно народной певицы. И чтобы разглядеть эту душу, нужна была зоркость Родиона Щедрина, который привлек Зыкину для участия в двух своих очень важных опусах. Один - это “Поэтория” на слова Вознесенского, уникальное сочинение, в котором должен был обязательно выступать сам живой поэт Вознесенский.
Александр Генис: Я эту пластинку “Мелодии” до сих пор храню.
Соломон Волков: Без Вознесенского это сочинение не существует. И оно было очень важным в свое время для развития авторской культуры и вызвало колоссальную полемику. Оно было фактически запрещено. Другим сочинением Щедрина, которым он привлек Зыкину, была его оратория под названием “Ленин в сердце народном”. “Поэтория” появилась в 1968-м, “Ленин в сердце народном” - в 1969 году. И сейчас люди, которые пишут или говорят о Щедрине, предпочитают это сочинение обходить и, по-моему, совершенно зря делают - это замечательная музыка.
Александр Генис: Соломон, а как можно на концерте исполнить сочинение под названием “Ленин в сердце народном” сегодня?
Соломон Волков: Так же, как можно исполнить произведение Прокофьева “Здравица” в честь юбилея Сталина или его “Кантату к 20-летию Октября”, опять-таки, на тексты из Ленина и Сталина. Я слушал здесь, в Нью-Йорке, оба эти сочинения, они на меня лично произвели сильнейшее впечатление. Это памятники эпохи, выполненные с огромным мастерством и талантом, и тут стесняться совершенно нечего. И Щедрин, как мне представляется, правильно делает, что включает это сочинение в список своих опусов - он не стесняется. Скажем, композитор Борис Тищенко тщательно вычеркивает из списка своих сочинений кантату, которую он сочинил в молодости, под названием “Ленин жив”. А в отношении “Ленина в сердце народном” очень справедливо заметила музыковед Валентина Халупова, что это вклад не в Лениниану, а в Руссиану - это исследование стилистики древнерусского плача, основанное на фольклорном материале. И в этом именно качестве, на текст известной сказительницы Марфы Крюковой, она исполнена с пронзительной силой, это настоящий русский эпический плач и выдающийся, как мне представляется, опыт омузыкаливания русского эпического фольклора. И лучшие качества Зыкиной раскрываются в исполнении этого фрагмента из оратории Щедрина. И справедливо говорил об этом музыковед Изалий Земцовский, что это - исполнительский шедевр Зыкиной.
Александр Генис: “Толстой и музыка: война и мир”. Соломон, с кем сегодня будет бороться у нас Толстой?
Соломон Волков: С самым главным своим музыкальным врагом - с Рихардом Вагнером. Никого более Рихарда Вагнера Толстой не ненавидел. У него было два вот таких источника его ненависти с молодости и до старости - Шекспир и Вагнер.
Александр Генис: Знаете, между ними не так много общего и, если я могу представить себе, что Толстой имел против Вагнера, то Шекспира защитить легче от Толстого, потому что Вагнер был анти-Толстым, это человек, который мифологизировал жизнь, а Толстой хотел ее упростить. Я недавно был в первый раз в жизни в Барселоне и увидел целый город, построенный по Вагнеру. Тогда я понял, как может миф воплотиться в реальности. И вот против этого-то и был Толстой, который хотел видеть не миф, а деревню. Это тоже был своего рода миф, но это был другой миф, то есть, он прямо противостоял Толстому, не так ли?
Соломон Волков: Для Толстого вообще сам жанр оперы был ненавистен, в силу его вот этой условности невероятной.
Александр Генис: Это, конечно, прекрасно описано в “Войне и мире”.
Соломон Волков: И он где только мог оперу, как таковую, подвергал насмешкам с точки зрения этого своего “крестьянского” здравого смысла. А уж Вагнер, который является оперой в ее наиболее…
Александр Генис: Оперой в квадрате.
Соломон Волков: Да, самая оперная из опер, какие только можно себе вообразить. И в этом качестве, как вы правильно сказали, Вагнер представлялся Толстому не просто эстетическим врагом, а идеологическим врагом, поскольку он олицетворял собой все, что Толстому было ненавистно в современной культуре - ее чрезмерная усложненность, ее чрезмерная интеллектуализированность, недоступность этого всего для простого народа, каким его себе воображал Толстой. Но я должен сказать, что мне эта полемика Толстого с Вагнером представляется, как такая схватка двух титанов. И когда я слушаю “Полет Валькирии”, фрагмент из его оперы (здесь он прозвучит в исполнении Мариса Янсонса и Оркестра Баварского радио), то мне эта схватка Толстого с Вагнером и воображается.