Борис Парамонов: В Соединенных Штатах, как известно, наблюдается определенный экономический спад, получивший название рецессии. Надо, впрочем, отметить, что за последнее время как будто рецессия начинает ослабляться, заметны стали некоторые признаки экономического роста.
Александр Генис: Есть такой верный показатель экономического положения страны: как идет большая распродажа в пиковое американское время – от Дня Благодарения до Рождества. Сейчас, когда подвели итоги праздничной торговли, выяснилось, что в прошлом году замечался рост торговли в этот период – небольшой, на три с лишним процента, но рост.
Борис Парамонов: Будем надеяться, что и дальше дела пойдут в лучшую сторону, и Америка преодолеет нынешние экономические трудности, как не раз это бывало и в прошлом. Но ситуация пока еще далека от желательной. Обозначились признаки серьезного фискального кризиса: в распоряжении государственных органов не хватает денег. И больше всего это сказывается на уровне штатов; каждый из пятидесяти американских штатов, как известно, обладает финансовой самостоятельностью и сам решает свои экономические проблемы – на уровне распределения денежных потоков. И вот сейчас на грани банкротства оказались сразу несколько американских штатов: Калифорния, Нью-Йорк, Мичиган, Нью-Джерси. Небольшой штат Нью-Джерси задолжал только в пенсионные фонды более 59 миллиардов долларов. Штаты не могут справиться со своими долговыми обязательствами.
Александр Генис: Тут надо пояснить, в чем заключаются эти обязательства.
Борис Парамонов: И для этого нужно разобрать сравнительно новый для Америки политико-экономический сюжет. Одна из острейших тем сегодняшних политических противостояний в США – это вопрос о так называемом Большом правительстве. Американцы не любят правительства, забирающего в свое распоряжение всё большие и большие доли национального богатства. Понятно, что деньги в руках правительства – это налоговые поступления, взимаемые с граждан. И налоги растут, потому что растут правительственные расходы на всякого рода общегосударственные и штатные программы. Отнюдь не только военные программы имеются в виду. Вся широчайшая сеть инфраструктуры в руках правительственных органов – центральных (федеральных, как говорят в Америке) и штатных. Скажем, мосты и дороги, содержание полиции и пожарной охраны, да мало ли чего еще. И среди этих совершенно неизбежных расходов едва ли не громаднейший – на народное образование, главным образом на содержание учителей общественных (публичных, как говорят в Америке) школ.
И тут еще одна деталь оказывается важнейшей и болезненнейшей. Учителя в Соединенных Штатах объединены в мощные профсоюзы, которые и ведут переговоры с нанимающими их государственными органами.
Александр Генис: Учительский союз в Америке – действительно, притча во языцех. Его ненавидят чуть ли не все – за исключением учителей, конечно.
Борис Парамонов: Понятно, почему. Средняя годовая зарплата учителя в США – 66 тысяч с половиной. Это неплохая зарплата, но это еще далеко не всё. У них есть еще одно редчайшее преимущество - их почти невозможно уволить. В общем-то, как тщательно подсчитано в Америке, работники частных бизнесов по уровню доходов не отстают от государственных или муниципальных работников – но в пенсионные фонды и на медстраховку они платят значительно больше.
Александр Генис: Много раз создавались всякого рода оценочные системы для квалификации учителей и решения на этой основе вопроса о допустимости их к работе. Но это, скажу, как бывший учитель, чрезвычайно сложная проблема. От среды – семьи и улицы – успех зависит неизмеримо больше, чем от учителя. Я это на себе испытал, когда после университета работал в школе ссыльного поселка в Вангажи, возле Риги. Могу вас уверить, что оценки учеников редко бывают оценкой учителя.
Борис Парамонов: Может и так, но, как замечают критики, в число критериев оценки меньше всего учитывается успеваемость их подопечных – школьников. Учителя могут отстранить от работы в случае какого-нибудь громкого скандала – но и то не до конца: вопрос о его (или ее) трудоустройстве может обсуждаться годами, и в это время он (или она) продолжают получать свою зарплату. Таких случаев сколько угодно. Я запомнил два. Один сравнительно давний, лет десять назад: обнаружилось, что учительница математики младших классов по вечерам работает официанткой в гэй-баре, причем, согласно условиям найма, должна находиться на работе обнаженной. Второй случай – совсем недавний, еще не кончился: выяснилось, что учительница рисования – бывшая проститутка, только недавно перешедшая на ниву народного образования.
Александр Генис: Вряд ли соблазнительные учительницы – главная угроза народному образованию. Это все - курьезы, развлекающие читателей желтой прессы. А где Вы находите в этом сюжете обещанную нашим слушателям вашу “философему”?
Борис Парамонов: Прежде всего, сравнительной новостью в недолгой американской истории является само понятие государственного – штатного, муниципального – служащего, то есть человека, деньги зарабатывающего не своими руками, а получающего их из рук некоего посредника, владеющего этими деньгами в порядке налоговых изъятий. Вот этот посредник и кажется американцу чем-то вроде паразита: берет много, и у нас, а отдает чуть ли не больше, и не нам.
Александр Генис: Любая государственная жизнь строится на такой системе.
Борис Парамонов: Верно, но в Америке государственность молодая, ей считай лет двести с небольшим, и единственный посредник, американцам по-настоящему, интимно известный, - это рынок, на котором действуют жесткие, но органично ему, рынку, свойственные законы, которые воспринимаются как естественные. А в случае государственного вмешательства – да вот на уровне налогов – таковое воспринимается как некое внеэкономическое принуждение.
Александр Генис: Здесь сказывается органичный американский индивидуализм.
Борис Парамонов: Конечно: твое то, что ты заработал своими руками или головой, а не то, что прошло то или иное распределение в порядке внеличностной инициативы. Отсюда глубокое недоверие к профсоюзам, столь всесильным в Европе. В США охвачено профсоюзами менее 15 процентов рабочей силы. Там, где профсоюзы достаточно сильны, они выступают чем-то вроде мафии. Особенно это относится к объединениям портовых рабочих и больше всего к водителям-дальнобойщикам, так называемым “тимстерам”. Но это - особая публика, отнюдь не герои средних американцев, не любящих ни профсоюзных боссов, ни государственных чиновников, тянущих руки к их карману.
Тем не менее, как ни крути, но проблема организации труда, помимо стихийных рыночных форм, которые эта организация испокон веков принимала, начинает быть актуальной в Америке. Жизнь осложняется, дифференцируется, что и есть, кстати сказать, признак ее прогрессирующего развития.
Александр Генис: Другими словами, рост правительственной администрации – не результат заговора вашингтонских бюрократов или штатных губернаторов, как часто говорят влиятельные теперь сторонники “чайной партии”, которых я по вашей просьбе уже не называю “чайниками”.
Борис Парамонов: Нет, конечно, это - требование усложняющейся жизни. Так называемое Большое правительство – всего лишь метафора этого неизбежного усложнения. И вот тут сказывается некий коренной американский конфликт, уходящий в самые толщи американской истории.
Я сформулирую это следующим образом. Есть тип американца – патрицианского протектора, и есть второй тип американца – энергичного, если угодно агрессивного янки, пришельца, вооруженного исключительно собственной инициативой и собственными зубами.
Александр Генис: Это же – Юг и Север, расклад, приведший к гражданской войне.
Борис Парамонов: В каком-то смысле. Но конфликт этих типов до сих пор ощутим в Америке, и даже не в политике, в основном, а в психологии игроков на политическом и всяких иных полях. Самое интересное в этом отношении, как я со временем понял, - это модификация старого южного плантатора – доброго хозяина своих рабов – в тип интеллектуального либерала. Сегодняшний нью-йоркский либерал, распинающийся за узников Судана, - это психологический мутант доброго южного барина, считавшего себя отцом своих черных невольников. Я настаиваю на этом: тут нет генетической, родственной, кровной связи, но есть культурная ассимиляция. И вот такой друг народа в нынешних правительственных структурах – сторонник Большого правительства, думающего о подданных и за подданных. Ну а тип энергичного янки-пришельца, лишенного рабов, но не инициативы, - сегодня это, скажем, Сара Пэйлин, которая взять не может в толк, как это кто-либо кроме нее самой может освежевать шкуру ею же убитого оленя.
Александр Генис: Получается, что Вы перевернули доску. Обычно считают прямо наоборот.
Борис Парамонов: И зря. Но сложность нынешней американской жизни в том, что кроме этих двух, можно сказать, изначальных типов американца, появился третий – работник по найму государственных – штатных, муниципальных – структур. Это сюжет, который давно привычен в Европе, этот тип гражданина – государственный работник – давно там существует в качестве вполне приемлемого члена общества. Тот факт, что в США этот сюжет воспринимается как в какой-то степени чуждый, есть показатель молодости этой страны в качестве именно государства. Внегосударственный модус существования вполне закономерен у обществ, находящихся в автономных условиях, в длительной исторической изоляции, скажем. При желании можно сказать, что это образ изначального Рая. Но у Рая появляются границы, соседи, враги, и постепенно он становится государством – таким же, как окружающие. А США даже во многом сильнее. Но парадокс американской истории, до сих пор ощущаемый, - здесь создано мощное государство, а граждане его в значительной части живут еще – психологически, а не фактически – в догосударственном состоянии, как, скажем, жили первопроходцы, осваивавшие американский фронтир. Или, сильнее сказать, как золотоискатели периода золотой лихорадки.